От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое - Никонов Вячеслав
Наверное, самым удивительным итогом Потсдамской конференции стало то, что, несмотря на все противоречия, начавшие уже дуть ветры холодной войны, порой диаметрально расходившиеся дипломатические интересы, все стороны оказались скорее удовлетворены ее итогами.
Молотов в ориентировке для советских диппредставительств о результатах конференции подчеркивал: «Вначале англичанами и американцами нам был предъявлен ряд претензий насчет наших самостоятельных действий по вывозу трофейного и репарационного оборудования из Германии и из стран-сателлитов, насчет нашей политики в балканских странах, где будто бы нет демократического развития политической жизни и нужен контроль над правительствами со стороны всех союзников и т. д. Большинство важных решений было принято в конце конференции, причем тогда было достигнуто значительное единодушие. Смена Черчилля и Идена внешне не отразилась на итогах конференции, но большинство решений были приняты уже при Эттли и Бевине… Конференция окончилась вполне удовлетворительными для Советского Союза результатами».
Да, англо-американцы отбили ключевые требования Москвы по Руру и репарациям с Германии, заявки на стратегические форпосты в проливах, Средиземноморье и других районах. Но Москве удалось отстоять свои ключевые предложения: о новых границах Польши, ведущей роли СССР в подготовке мирных договоров с европейскими союзниками Германии (кроме Италии), о присоединении к СССР части Восточной Пруссии. «Решение о Кёнигсберге и прилегающем к нему районе имеет для Советского Союза большое значение, – с удовлетворением отмечал Молотов в ориентировке. – У нас будет свой незамерзающий порт на Балтийском море, причем этот кусок германской территории непосредственно присоединяется к СССР».
Были отражены попытки союзников установить международный контроль над выборами в Румынии, Болгарии, Венгрии и Финляндии. В разговоре с Георгием Димитровым Молотов даже назовет потсдамские решения «признанием Балкан как советской сферы влияния». Москву вполне устраивало и сохранение за Большой тройкой ведущей роли в согласовании мирных договоров. Оставшиеся важные вопросы – подготовка мирных договоров, судьба итальянских колоний, регулирование водных путей – были переданы на рассмотрение нового органа – Совета министров иностранных дел трех стран с участием также Франции и Китая.
Общий баланс уступок представлялся Кремлю вполне приемлемым. А сражения по остальным советским требованиям предстояло продолжить в рамках СМИД.
«Важнейшим, хотя и никогда не произносимым итогом Ялты и Потсдама было восстановление фактического преемства СССР по отношению к геополитическому ареалу Российской империи в сочетании с новообретенной военной мощью и международным влиянием, – считает Наталия Нарочницкая. – Это, в свою очередь, определило неизбежность „холодного“ противодействия результатам победы, восстановившим на месте Великой России силу, способную сдерживать устремления Запада».
В Лондоне в целом удовлетворились итогами конференции, особенно тем, что Москва отказалась от претензий на заграничные германские активы, захваченное у немцев золото и акции предприятий в западных зонах. Правда, Черчилль – в мемуарах – открещивался от решений по польскому вопросу. Не проиграй он выборы, он бы устроил в Потсдаме схватку и мог «пойти на открытый разрыв, но не уступить Польше территории западнее Одера и Восточной Нейсе».
Примечательно, что и Трумэн тогда был доволен итогами конференции, хотя и по другим причинам. Он суммирует результаты Потсдама в радиообращении к нации и в мемуарах: «Среди них было создание Совета министров иностранных дел как консультативного органа пяти основных правительств. Другим важным соглашением стало определение формулы репараций… Мы пришли к компромиссу по границам Польши». Главной целью, напомню, Трумэн считал получение личного подтверждения Сталина на вступление СССР в войну с Японией. «Это я смог получить от Сталина в самый первый день конференции. Мы были в состоянии войны, и наши военные договоренности должны были оставаться в секрете, поэтому они были выпущены из официального коммюнике. Это было единственным секретом Потсдама».
Впрочем, что реально думал Трумэн тогда, сказать сложно, поскольку его воспоминания сильно откорректировали последующие веяния холодной войны. В мемуарах же читаем: «Но личная встреча со Сталиным и русскими имела для меня большее значение, потому что она позволила мне воочию увидеть, с чем нам и Западу придется столкнуться в будущем.
В Потсдаме русские обязались подписать документ, который обещал сотрудничество и мирное развитие в Европе. Я уже видел, что русские были безжалостными торговцами, вечно стремящимися к своей выгоде. Казалось невозможным, чтобы всего лишь в нескольких милях от разбитого войной сердца нацистской державы глава любого правительства не приложил всех усилий для достижения настоящего мира. К своему полному разочарованию, там я обнаружил, что русские не были всерьез настроены на мир. Было ясно, что российская внешняя политика базировалась на выводе о том, что мы движемся к глубокой депрессии, и они уже планировали воспользоваться нашими проблемами.
Как бы мы ни стремились вовлечь Россию в войну протии Японии, опыт в Потсдаме привел меня к твердому намерению не допустить никакого участия русских в управлении Японией. Наш опыт общения с ними по Германии, а также по Болгарии, Румынии, Венгрии и Польше был таков, что я решил не иметь совместных дел с русскими…
Сила – это единственное, что понимают русские. И хотя я надеялся, что в один прекрасный день Россию можно будет убедить сотрудничать в деле мира, я знал, что нельзя позволить русским получить какой-либо контроль над Японией.
Настойчивость, с которой Сталин блокировал одну из предложенных мной мер по предотвращению войны, показала, как работал его ум и что он искал. Я предложил интернационализировать все основные водные пути. Сталин этого не хотел. Сталин хотел получить контроль над Черноморскими проливами и Дунаем. Русские планировали завоевание мира».
И все больше людей в западных коридорах власти выступали за открытую конфронтацию с СССР и против решений Потсдамской конференции.
Одним из тех, кто следил за работой конференции «с возрастающим скептицизмом и чувством, близким к отчаянию», был Джордж Кеннан: «Не могу припомнить, чтобы еще какой-то политический документ произвел на меня более тяжелое впечатление, чем коммюнике, завершившее все эти путаные и нереалистичные дискуссии, под которым поставил подпись президент Трумэн. Дело было не только в том, что я не верил в систему четырехстороннего контроля в управлении Германией, но и в том, что такие употребляемые в документах термины, как „демократический“, „миролюбивый“ или „справедливый“, трактовались русскими по-своему, в таком смысле, который не совпадает с принятым у нас пониманием этих выражений… Что до вопроса о репарациях, то решения Потсдамской конференции казались мне просто продолжением той нереальной программы, заложенной еще во время Тегеранской конференции и обреченной на неудачу. По моему убеждению, высказанному еще до появления решений конференции, было бы глупо надеяться на эффективное сотрудничество с русскими, поскольку репарации – это просто все, что каждый может взять в своей зоне. Русские, полагал я, могут действовать, как найдут нужным, в своей зоне оккупации».
Беспокоил Кеннана и вопрос о суде над военными преступниками. «Лично я считал, было бы лучше, если бы союзное командование просто отдало приказ о том, чтобы каждый из этих людей, попавших в руки союзных сил, после установления его личности был немедленно казнен.
Совсем иное дело – публичный процесс над нацистскими лидерами. Эта процедура не могла ни искупить, ни исправить совершенных ими преступлений. По моему разумению, единственный смысл, который мог иметь процесс, – осуждение правительствами и народами, проводившими суд, всякого рода массовых преступлений. Допустить на подобный процесс советских судей значило бы не только солидаризоваться с советским тоталитарным режимом, который они представляли, но и взять на себя часть ответственности за всевозможные жестокости и преступления, совершенные во время войны сталинскими властями против поляков и народов Прибалтийских стран.
