История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович

Надо думать, уже тогда эти политиканы, сыгравшие громаднейшую роль для низвержения Николая II, а значит и российской монархии, задумались о своей персональной ответственности за происшедшее в феврале – начале марта 1917 года. Тот же П. Н. Милюков в августе 1917 года писал князю П. Д. Долгорукову: «Все события последних месяцев ясно показали, что народ не способен был воспринять свободу» [464]. Эта «свобода» на деле являлась не только разнузданием инстинктивных принципов в массовой и индивидуальной психологии. К власти в стране пришел крупный капитал, ставящий целью своего руководства усиление эксплуатации ресурсов страны, в том числе и человеческих. Нужна ли была нации подобная «свобода»?

Изменение внутриполитического положения требовало и существенной, если не тотальной, корректировки положений оперативно-стратегического планирования, разработанного еще при царском режиме. На совещании командующих фронтами, членов Временного правительства и Исполнительного комитета Петроградского Совета 4 мая в Петрограде генерал А. А. Брусилов заявил, что в создавшихся условиях любой успех противника поведет к катастрофе. Исходя из ничем не обоснованного предположения о наступательных планах врага (Э. Людендорф писал, что германское правительство даже опасалось, что такое наступление может приостановить развал России и ее вооруженных сил), генерал Брусилов предложил наступать самим. Помимо прочего, одной из причин такого вывода называлась неподготовленность тыла и прогрессировавшая нехватка продовольствия в Действующей армии.

Возможно, что к такому решению А. А. Брусилова подвиг настрой высших командиров. Еще после штабного совещания 18 марта на Юго-Западном фронте военному министру А. И. Гучкову была отправлена телеграмма за подписями главкоюза и всех четырех командармов о способности и желании войск фронта к предстоящему и уже намеченному наступлению. В этом документе, в частности, говорилось: «Сегодня на военном совете всех командиров фронта под моим председательством единогласно решено:

1) армии желают и могут наступать;

2) наступление вполне возможно, это наша обязанность перед союзниками, перед Россией и перед всем миром;

3) наступление избавит нас от неисчислимых последствий, которые могут быть вызваны неисполнением Россией ее обязательств, и попутно лишит противника свободы действий на других фронтах;

4) некоторый недостаток заставит лишь несколько сузить размер наступления;

5) нужно, главное, наладить продовольствие и регулярный подвоз, а это в средствах России и должно быть сделано;

6) настоятельно просим, чтобы никаких шагов перед союзниками в смысле отказа от выполнения наших обязательств не делалось;

7) армия имеет свое мнение, мнение Петрограда о ее состоянии и духе не может решать вопрос; мнение армии обязательно для России; настоящая ее сила здесь, на театре войны, а не в тылах» [465].

Высшее армейское руководство при переработке плана кампании 1917 года уже в революционной стране, полностью разделяло точку зрения о необходимости наступать даже без полной уверенности в успехе, нежели вновь отдать противнику инициативу. Тот же генерал В. И. Гурко, отправленный обратно на пост командующего Особой армией, ссылаясь на впечатления от февральской межсоюзнической конференции, доносил в Военное министерство о том, что в сложившихся условиях союзники вполне могут пойти на сепаратный мир с немцами. Тогда – крах России и ее претензий на послевоенное мирное урегулирование. Поэтому, как считал генерал Гурко, «мы обязаны оказать союзникам активную помощь, и только в этом случае мы можем требовать от них выполнения взятых на себя ими обязательств» [466].

Генерал М. В. Алексеев 30 марта также представил военному министру А. И. Гучкову Справку, отражавшую оперативно-стратегические мысли руководства Ставки Верховного Главнокомандования относительно действий в предстоящей кампании. Указывая, что лишь главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский против наступательных операций в ближайшее время, да и то только потому, что желает иметь на своем фронте двойное-тройное превосходство в силах, генерал Алексеев, как и год назад, утверждает: «Рассчитывать на успех обороны мы не сможем», и потому «как ни тяжело наше положение, нам нужно начать весеннюю кампанию наступлением…». Исполняющий обязанности Верховного Главнокомандующего (официально ставший Главковерхом через два дня, 1 апреля) не забыл и о политической ситуации: «Чем скорее мы втянем наши войска в боевую работу, тем скорее они отвлекутся от политических увлечений».

Дело в том, что после Февраля на фронте, разлагаемом как революционным процессом внутри империи, так и непосредственными последствиями Приказа № 1, наступило фактическое перемирие. Практически повсюду русские солдаты отказывались стрелять в противника, раз те сами не стреляют. До гипертрофированных размеров разрослось братание, против которого командование было фактически бессильно.

Артиллерия и кавалерия, где осталось много кадровиков, еще держались, но продолжаться до бесконечности это не могло. Такие «политические увлечения» солдат Действующей армии действительно подрывали боеспособность войск. В тылу же ближайшей перспективой разложения вооруженных сил могла стать только лишь безудержная анархия.

Удивительно, как быстро генерал Алексеев отказался от своих прежних воззрений. Ведь еще 12 марта в письме к А. И. Гучкову генерал М. В. Алексеев сообщал: «Сила обстоятельств приводит нас к выводу, что в ближайшие четыре месяца наши армии должны были бы сидеть спокойно… необходимо обеспечить армию хотя бы несколькими стами тысяч пополнений, иначе мы разрушим наши кадры». Впрочем, в скором времени после революционного переворота в столице Ставка ВГК была фактически подчинена военному министерству: буржуа не собирались отдавать власть ненадежным и зачастую промонархически настроенным военным. Действиями войск отныне руководил военный министр (А. И. Гучков, затем А. Ф. Керенский), а не Верховный Главнокомандующий.

В то же время руководимый М. В. Родзянко комитет Государственной думы заявил протест в связи с назначением М. В. Алексеева Верховным Главнокомандующим.

Будучи не согласен с решением Временного правительства, руководимого князем Г. Е. Львовым, Родзянко писал 18 марта премьер-министру Львову, что именно генерал Алексеев «являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла, как неотложные… настаивал… на немедленном введении военной диктатуры». М. В. Родзянко утверждал, что М. В. Алексееву не по силам руководить Восточным фронтом в условиях революции. Сторонники Родзянко вносили и собственное предложение: «Единственный генерал, совмещающий в себе как блестящие стратегические дарования, так и широкое понимание политических задач России и способный быстро оценивать создавшееся положение, это именно генерал Брусилов» [467]. Об этом предложении вспомнят немного позже.

Надо сказать, что обескураженный итогами февральского переворота, неожиданно переросшего в революцию, высший генералитет постарался отстраниться от политики, ограничившись чисто военными мероприятиями, что одновременно косвенным образом поддерживало единовластные претензии Временного правительства. Так, генерал В. И. Гурко на заседании фронтового съезда Западного фронта 16 апреля говорил: «Слава Богу – переворот произошел. Прежнее правительство в последнее время вело нас к пропасти. Теперь боеспособность армии изо дня в день поднимается и увеличивается, и мы должны показать немцам нашу силу».

Между тем складывающаяся на фронте обстановка диктовала как раз противоположные умозаключения. Так, офицер по оперативной части в Ставке Верховного Главнокомандования в конце мая месяца по старой памяти сообщал А. И. Гучкову, что Действующая армия крайне болезненно отреагирует на любое, даже незначительное поражение. Он писал: «Наступление наше в мае 1916 года с войсками лучшего состава, чем ныне и при обстановке крайне благоприятной по внезапности, все же не получило особого развития и повело лишь к большим потерям. Ныне… наш удар отбитый принесет нам большой вред, усилив разлад между офицером и солдатом при вмешательстве комитетов… в обсуждение степени виновности начальников». Комкор генерал А. П. Будберг отмечал в своем дневнике, что после революции и начавшегося разложения армии необходимо было перейти к обороне теми войсками, что еще желали драться; что следовало забыть о наступлении, дабы не давать козырей в руки большевиков. А один из гвардейских офицеров писал в те дни с фронта: «К самой идее наступления я отношусь отрицательно. Я не верю, что с такой армией можно победить… наступление – легкомысленная авантюра, неудача которой погубит Керенского» [468].