История Первой мировой войны - Оськин Максим Викторович
Между тем Ставка Верховного Главнокомандования, постепенно терявшая статус главного военно-политического органа и переходившая под контроль военного министерства Временного правительства, пока еще питала надежды на отвлечение войск Действующей армии от политических процессов, происходящих в стране, в предстоящих наступательных боях на Восточном фронте. Но начавшаяся «чистка» генералитета заставляла поторопиться с принятием какого-либо решения, ибо было очевидно, что Временное правительство предпочитает лояльность новой власти любому военно-стратегическому дарованию военачальника, массами увольняя «неблагонадежных». Исходя из этого, 30 марта генерал М. В. Алексеев, занявший пост Верховного Главнокомандующего, отдает директиву № 2647 о переходе в наступление в начале мая, невзирая на выводы Совещания высшего генералитета в Ставке 18 марта о невозможности наступать. Однако представшая во всех реалиях картина разложения войск заставила отложить бои до лета, пока ограничиваясь ведением временной обороны [461].
Взаимное недоверие между правительством и генералитетом было только на руку усиливавшемуся радикализму масс. Так, правительство не затрудняло себя предварительными уведомлениями военного ведомства о проведении каких-либо мероприятий в армии. Даже проекты таких постановлений обсуждались и порой воплощались в жизнь самими солдатами, а Ставка узнавала о реформах в войсках через печать. Данное положение дел лишь усиливало противоречия между солдатами и офицерами, и потому военачальники просили правительство о своевременном предоставлении необходимой информации о мероприятиях военного характера до опубликования.
Свою роль играли и соответствующие предложения генералов об открытых жестких декларациях в отношении явлений, разлагающих армию и страну. По мнению военных, это должны были сделать правительство, печать, общество, все партии. Конечно, правительственные круги, державшиеся исключительно на популистских мерах, не могли пойти на такой шаг, и пропасть непонимания между теми кругами, что еще только вчера совместно устраняли с политической арены царизм, только увеличивалась. Современник событий генерал А. Е. Снесарев так оценивал развивающийся на фронте процесс демократизации армии: «…Все исполняем. Чувствуется сдвиг с монарха конституционного на демократическую республику, вторжение в дела армии и т.п. Или обалдели, или взяты во власть рабочими депутатами. Все на нас ляжет: мы-то должны все перемолоть… Они распорядились, блеснули, показали свой либерализм и “равенство”, а мы все же должны победить при этой разрухе… Мысль, что со свободами к нам придет и победа – только вера» [462].
Весной 1917 года на фронте установилось фактическое перемирие, так как русские войска отказывались от ведения боевых действий, а противник, воспользовавшись этим обстоятельством, проводил подготовку к предстоящим ожесточенным сражениям на Западе. Особенно широкое распространение получило братание. Один из первых случаев братания в мировую войну – февраль 1915 года. В этом был замечен 248-й пехотный Славяносербский полк, на девяносто процентов состоявший из шахтеров Донецкого угольного бассейна. Впоследствии полк ожесточенно дрался в начале марта с немцами под Ловичем.
Тогда попытки братания решительно и своевременно пресекались офицерами, теперь же никакие меры отдельных командиров и Верховного командования в целом не могли остановить этого явления. Так, в письме от 13 апреля солдаты 64-й пехотной дивизии сообщали военному министру А. И. Гучкову: «Мы, солдаты, имеем честь покорно просить Вас и Вашего распоряжения, как можно поскорее заключить мир с нашими врагами, так называемыми, то есть они нам не враги, а братья наши по кресту и заповедям Божьим. Как мы здесь страдаем два года девять месяцев, и также наши так называемые враги…» В мае командование отмечало, что отношение к наступлению со стороны солдат, безусловно, отрицательное, что не могло, в свою очередь, не поколебать власти начальствующего состава. Именно с этим явлением приходилось прежде всего считаться Временному правительству. Такие настроения, в случае поражения (по мнению военного руководства), только усиливали бы разлад между офицерством и солдатами, вовлекая массы «в обсуждение степени виновности начальников» [463].
Впрочем, немцы постарались хоть немного улучшить свое положение на Восточном фронте. 21 марта части 3-го армейского корпуса генерала Г. Е. Янушевского были выбиты с Червищенского плацдарма на реке Стоход, причем предварительно оборону русских просто раздавили внезапным и мощным артиллерийским огнем. Из четырнадцати тысяч человек гарнизона плацдарма в плен попало более десяти тысяч. «Первая ласточка» после переворота!
После Февраля
Февральская революция, последовавшее в ее ходе падение монархии и революционный всплеск в России спутали все предварительные расчеты всего высшего как политического, так и военного руководства страны. Политика и стратегия революционного времени, взаимно переплетаясь, входили друг с другом в совершенно неразрешимые противоречия.
Не следует забывать, что новая революционная власть не только продолжила авторитарные тенденции в высшем руководстве, что свойственно и естественно во время войны, но и усугубила их. Так, если при императоре, пусть и с длительными перерывами в военное время, действовала законодательная ветвь власти – Государственная дума, то Временное правительство сосредоточило в своих руках как исполнительную (что соответствовало самому наименованию властного института), так и законодательную власть.
Формально правительство создавалось на время, впредь до созыва Учредительного собрания, которое должно было, согласно правительственной декларации, «на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования» вынести решение об образе правления. На деле же задача упразднения парламента как воплощения принципа системы сдержек и противовесов была поставлена на заседании ЦК кадетской партии еще 28 февраля, когда даже не успел отречься император.
Уже тогда верхушка Прогрессивного блока намеревалась сосредоточить в своих руках всю власть, не желая ни с кем ею делиться. Отсюда понятным становится затягивание Временным правительством выборов в Учредительное собрание в 1917 году. Диктовалось это не необходимостью соблюдения во всех мелочах демократической процедуры, как то объясняют либеральные историки, а нежеланием расставаться с властью, так как Учредительное собрание должно было назначить новое правительство, и еще неизвестно, вошли бы в него деятели Прогрессивного блока.
Иными словами, Временное правительство взяло себе власть большую, нежели была у последнего российского императора. Спрашивается: за что боролись? За то, чтобы на место слабовольного, но сакрализованного традиционализмом царя пришла кучка энергичных дельцов, соблюдающих интересы олигархии? Именно последний фактор плюс опора на Петроградский Совет, связь с которым поддерживалась через А. Ф. Керенского, позволили правительству «подмять под себя» руководство армии в лице Ставки Верховного Главнокомандования.
Пока Приказ № 1 разваливал вооруженные силы, новая власть спешила утвердиться у кормила, проводя чистку командного состава и самым радикальным образом переменяя задачи и цели Действующей армии. Под давлением союзников требовалось отказаться от любых приобретений, ибо ни Великобритания, ни Франция не желали видеть Россию новым европейским гегемоном. Новая власть, всем обязанная союзникам, должна была стать послушным проводником западноевропейских решений для России.
27 марта декларация Временного правительства о задачах войны гласила: «…оборона во что бы то ни стало нашего собственного родного достояния и избавление страны от вторгнувшегося в наши пределы врага». Как только отдельные представители новой власти, А. И. Гучков и П. Н. Милюков, попытались выйти из-под контроля, объявив о том, что Россия не отказывается от территориальных приращений (прежде всего – Черноморские проливы), они немедленно были выведены из состава правительства посредством спровоцированного «апрельского кризиса».
