Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Кадетская газета “Последние новости” издавалась в Париже, а главным ее редактором был сам П. Н. Милюков. Почему социал-демократ Хачатуров решил передать свои корреспонденции именно туда, так и осталось загадкой; возможно, это было каким‐то образом связано с заданием, гипотетически полученным Эльзой Бухе от “органов” перед отъездом. Остается предположить, что, оказавшись во Франции, Эльза поступила не так, как ей было предписано, и чекистам ничего не оставалось, как принять серьезные меры. Хачатуров был разыскан и арестован 20 июля 1935 года, незадолго до суда над обвиняемыми по “кремлевскому делу”. Ильин информировал:

Можно видеть, что, находясь на нелегальном положении, Хачатуров времени не терял и бездельем отнюдь не страдал. Кроме добычи паспорта для своей возлюбленной он развил бурную деятельность еще на двух направлениях. Особый интерес вызывает “связь” с З. Л. Михайловым-Шофманом, поскольку именно она, по всей видимости, являлась для Хачатурова источником средств к существованию. В спецсообщении, направленном Сталину заместителем начальника Особого отдела ГУГБ НКВД М. С. Горбом 9 сентября 1935 года, Михайлов-Шофман назван “помощником представителя прессы Херста в СССР” – этим представителем на тот момент был Линдсей Пэррот, московский корреспондент информационных агентств “Интернэшнл ньюс сервис” и “Юниверсал сервис”, входивших в “газетный трест” Херста. Чекисты, естественно, обвиняли Михайлова в шпионаже в пользу США. Беспартийный Михайлов до революции, как и Хачатуров, был меньшевиком, а в годы Первой мировой войны эмигрировал за границу. Неизвестно, когда именно он вернулся на родину, но большим доверием у новой власти явно не пользовался – как указано в спецсообщении, в 1925 году он уже отбывал ссылку за шпионаж. Ясно как божий день, что помощником Пэррота устроиться без помощи “органов” он бы никак не смог. Ведь еще в 1934 году заведующий отделом печати НКИД К. А. Уманский называл Пэррота одним из “недружественных инкоров, пользующихся любым поводом для устных и письменных гадостей” [1146]. Так что, как и в случае с Бенгсон, если Михайлов на кого и шпионил, то на родные “органы”, которые, без сомнения, поручили ему приглядывать за Пэрротом. Но кроме шпионажа приходилось и в самом деле Пэрроту помогать – ведь этот настырный корреспондент все время требовал новые и новые материалы. Для этого были у Михайлова и источники – Е. Л. Бернштейн-Янтарев, П. Э. Шенберг, Д. П. Агатов и М. И. Хачатуров. Вероятно, Михайлов платил им за составление обзоров советской прессы; при этом лишь Янтарев в описываемый период имел постоянную оплачиваемую работу – он служил ночным редактором газеты “Советская торговля”. Остальных троих М. С. Горб назвал людьми без определенных занятий. Однако известно, что П. Э. Шенберг в прошлом работал в японском телеграфном агентстве, одновременно являясь негласным сотрудником ОГПУ [1147]. Но вместо того, чтобы наблюдать за японцами и исправно доносить на них “органам”, Шенберг подружился с японским журналистом Отакэ Хирокити из другого агентства и по‐дружески открылся ему, что работает на ОГПУ. Это стало известно коллеге Шенберга Р. Н. Киму, который быстро настрочил донос, и Шенберг был на 5 лет отправлен в ссылку, откуда вернулся незадолго до своего второго ареста. Не исключено, что и с Янтаревым и Агатовым происходило нечто подобное. Неудивительно, что Михайлов-Шофман и четверо его помощников (включая Хачатурова) при первой же возможности стали легкой добычей “органов”, которые периодически чистили и прореживали корпус своих сексотов. Чекисты предсказуемо обвинили “журналистов”, которые теперь именовались “агентами”, в шпионаже и измене родине. Обвинение строилось на том, что Михайлов с помощью своей “агентуры” якобы передал Пэрроту

А также

Михайлова приговорили к высшей мере наказания, но удивительным образом его делом занялось Политбюро, и расстрел был заменен на 8 лет лагерей (позже, в 1938‐м, он все равно был расстрелян). Дальнейшую же судьбу Хачатурова можно проследить по воспоминаниям его дочери, Н. М. Пирумовой, которой в 1992 году разрешили частично ознакомиться с делом отца. Оказалось, что на следствии в 1935 году Хачатуров не стал запираться, признал все обвинения в контрреволюционности и шпионаже – теперь уже чекисты и его предыдущий приговор считали вынесенным за контрреволюционную деятельность. Получив новую “десятку”, Хачатуров был отправлен в лагерь. В лагере в 1937 году завели на него новое дело, закончившееся расстрелом. Как можно понять из воспоминаний Пирумовой, записанных американским историком, приставленный к Хачатурову лагерный стукач донес оперчасти, что Михаил Иванович надеется на освобождение, которое каким‐то образом обеспечит ему из‐за границы Эльза [1150].

141

Прибыв в Харьков, Енукидзе с сентября 1935‐го по февраль 1937 года занимал должность директора Харьковского областного автогужевого транспортного треста. Серые холостяцкие будни скрашивала ему Тамара Лицинская, переехавшая вслед за Авелем Сафроновичем в Харьков из Москвы, оставив детей на попечение матери. К июньскому пленуму ЦК 1936 года Енукидзе подготовил заявление о восстановлении в партии. Оно, собственно, было готово и к декабрьскому пленуму, но тогда руководство сочло преждевременным рассмотрение этого вопроса. Теперь же заявление было рассмотрено, и пленум с подачи вождя вынес иезуитское решение: снять запрет с восстановления Енукидзе в партии, но решение этого вопроса передать на усмотрение низовых парторганизаций – как будто те могли решить такой вопрос самостоятельно. Просто Сталину было чуть легче и удобнее диктовать свою волю какой‐нибудь низовой парторганизации, нежели пленуму ЦК.

В итоге спустя три месяца, 7 октября 1936 года, при рассмотрении заявления Авеля Сафроновича на заседании бюро Харьковского обкома “было предложено от приема Енукидзе в партию воздержаться”. Сверх того, Енукидзе был обвинен в “неразборчивом отношении к людям” и “в замазывании своих отдельных ошибок, в частности по вопросам истории Закавказских парторганизаций” [1151]. Так бесславно закончились попытки Енукидзе вернуть себе былой статус, хотя бы частично.