Андрей Губин - Молоко волчицы
Глеб вышел из мыловарни, подставив лицо снежинкам, воспоминаниям. Об эту пору ехал бы он на крепких лошадках в лес, привез бы хозяйке жарких дубовых дров и после веселого, трудного дня поужинал с волчьим аппетитом, помолился бы на образа и залег на жаркую перину…
В эту минуту, шатаясь, как пьяная, вошла во двор Мария. Прорвались мучительные рыдания матери:
— Отец… Антон, сказали, убитый… сыночек наш.
— Кто сказал? — передалось и ему горе.
— У Малафеевых сын без ноги вернулся, говорит, что видел погибель Антона… Я и к гадалке ходила — убитый, сказала…
— Брешут они все, и гадалки тоже, живой он, я сны вижу!
Бережно обнял Марию, повел в сарай, где еще пахло ослом. Долго утешал и успокаивал несчастную мать. Когда-то в отношениях с Марией он был богом, господином, потом любовником, мужем, а дальше стала она для него как бы матерью. В эту минуту снова стал отцом, главой семьи. Мария рыдала.
Сквозь снежные сети повел ее к другой гадалке, а Малафеев сын мог и ошибиться. Ни советских, ни немецких денег эта гадалка не брала — только продукты, вещи, золото, серебро. Глеб распорол подкладку шапки, отдал последнюю золотую монету.
Гадалка завела их в темную комнатку, сказала смотреть в блюдце с водой, поставила свечи в разных местах столика и вышла.
Вначале было жутко: холодные стекляшки глаз сына… Лежит… На арбе как будто… Точно — арба. Покорно тащат ее Глеб и Мария. Кладбище кресты. Желтая глина могилы — родовой клад, куда недавно положили Михея… Видят: Глеб взял сына под мышки и осторожно опускает рядом с бабкой, Прасковьей Харитоновной, которая лежит, как в первый день смерти… Вдруг Антон зашевелился, качнулось пламя свечей, отстранил отца и с трудом встал, протирая оттаявшие глаза…
— Сыночек! — всхлипнула Мария, и видение исчезло. Сама виновата гадалка, знаменитая бабка Киенчиха, костоправка и знахарка, предупреждала: не говорить ни слова в продолжение сеанса.
Выслушав рассказ Глеба, Киенчиха сказала:
— И гадать нечего — живой, был при смерти, выкарабкался, и жить ему долго, счастливые вы…
Мария уже рыдала от радости.
Мело по-зимнему, с морозом.
— Зайдем, — попросил отец возле д о м а в о л ч и ц ы.
Она благодарна ему — золотую монету не пожалел! — ослабела, ноги и грудь в какой-то стыдной истоме после пережитого горя, а посмотреть комнаты, в которых жила еще девочкой в прислугах, интересно.
Горечь не проходила совсем — могла и Киенчиха ошибиться, она всем ворожит: живой. И стала эта горечь безотчетным желанием удержать жизнь, повторить дожизненную близость с Антоном — или нового Антона родить в зареве бабьего лета.
Она отдалась ему страстно, как в молодости, не отпуская его до вторых петухов. Она помнит, как неприятно поразила ее жаркая близость отца Федора и матери Насти после гибели братца Антона, и теперь поняла их примитивный, но верный инстинкт. Тогда она их ненавидела за их каждоночную любовь, а теперь простила и порадовалась, что они не хотели отдавать сына могиле.
Как золотую гробницу, разграбил Глеб ее душу, но еще немало сокровищ оказалось на дне. И он торопливо хватал, пользовался драгоценной усыпальницей добра, любви, красоты.
З д е с ь н е о ж и д а н н о в с п ы х н у л ч е т в е р т ы й р о м а н М а р и и и Г л е б а Е с а у л о в ы х.Внизу, под полом, беззвучно плакала глухонемая, видевшая женщину, прошедшую с хозяином.
Отравленный скот оценили в тысячу марок. Таких денег у Глеба не было. Занять не у кого. Помирился с квартирантами ради такого дела. Продал из-под полы подростку штык, украденный в бомбежку на аэродроме, хомут, кольцо обручальное. Все равно не хватает денег. А перевоз, обработка, дрова, химия, новое оборудование — в бане теперь не управишься!
Тут пригодилось знакомство с бургомистром. Заложил магистрату д о м с в о л ч и ц е й за пять тысяч марок, под большие проценты, на краткий срок. Деньги все пошли в дело. Нанял наконец работника с его лошадью и троих рабочих, кроме Пигуновых, всем положил зарплату. В долгах, как собака в орепьях. Но прибыль ожидалась баснословная. В новом цехе запылали огни.
Мыло получилось отменное — туалетное и стиральное, отлитое на четыре формы: ромбом, кругом, треугольником и квадратом. На упаковке лично стоял хозяин, заворачивал пахучие, как трупы, бруски в немецкую туалетную бумагу, перфорированную, с разными подходящими для воинского духа изречениями. Он приоделся, выбрил щеки, омолодил усы. Мария, правда, не показывается, но ничего — всему свое время. Вот расторгуется и возьмет ее в дом хозяйкой.
Что родился Глеб в кукурузе — верно: тело у него крепкое, бледно-золотистое, как ядреное зерно кукурузы. Но родился он в темноте обнюхали его ночные ветры, облизали шершавым языком и оставили осенние сумерки в душе. Ходит он между ярусов мыла, поглаживает бока, словно змей, вылезающий из старой шкуры, и волнение захлестывает горло петлей — стало страшно, зыбко, неуверенно. Кажется, не было более удачных дел в жизни вот что значит война! Открылись ему златые горы и реки, полные вина. Триста килограммов мыла. Три тысячи брусков. По десять марок — тридцать тысяч, чистый барыш двадцать пять тысяч марок — в советских рублях, по немецкому счету, двести пятьдесят тысяч. А на душе тревожно — время смутное, что будет завтра? Надо бы этому случиться раньше, лет двадцать назад!
Как бы в насмешку над немецким парфюмерным магазином, в котором не было мыла, Глеб поставил насупротив киоск из черного граненого стекла заплатил чистоганом. На этом бывшем газетном киоске местный маляр намалевал облака мыльной пены и цветные бруски — ему заплатил мылом. Маляр же предложил хозяину дать имя заведению, по примеру других частников, а также окрестить звучными названиями само мыло. Глеб согласен с этим: на оформлении экономить нечего — цвет денежку берет! В память об арбе, на которой торговал хлебом и хозяйствовал на Яшке, открывшем своим мясом золотую жилу, на киоске бронзовой пудрой вывели: П а р а К о л е с. Так возникла мыльная фирма Глеба Есаулова.
В городе Амстердаме, когда длиннее были дни, существовала компания по добыче трески, сардин и китового жира. Она прошла славный путь от первооткрывателя — рыбака с капиталом пятьсот гульденов — до крупнейшей фирмы, известной на пяти материках, с оборотным капиталом в сотни миллионов долларов. Доллары, фунты, франки, иены, лиры фирмы впрыскивались по финансовым артериям международных банков в различную промышленность. Шефы, директора, акционеры процветали, не зная краха сто лет. Сырье фирме поставляли семнадцать стран. Помимо химического волокна, самолетов, электрокабеля, каучука, динамита, консервов и книг, фирма производила, по старой памяти, косметические кремы, мази, вазелин, лекарства, духи на китовой амбре, губную помаду — выдерживает сто пятьдесят поцелуев. С помощью этой косметики женщины получали вторую молодость, а специальные ампулы фирмы надежно предохраняли их от нежелательных последствий неумеренной и случайной любви в каютах трансатлантических кораблей, в отелях, на пляжах и просто в супружеской постели. Женщина испанка, пользовавшаяся ампулами свыше десяти лет до потери кровей и ни разу не забеременевшая, получила в юбилей фирмы приз — золотого младенчика в одну пятую натуральной величины. А от живительных струй фирмы гормоны мужчин обретали высокую активность.
Правнучки рыбака выходили замуж за стальных и кофейных королей, за принцев крови, лишившихся по разным причинам королевств, покупали флотилии фрегатов для свадебных путешествий. Не самый богатый пранаследник рыбака подарил своей невесте остров в Тихом океане, яхту, отделанную, как гитара, перламутром, колье из черных алмазов и под цвет им черную пантеру в позолоченной клетке.
В первую мировую войну внезапно, за одну неделю, акции компании смела химическая буря, рванувшаяся из Германий. Разбитая фирма влила уцелевший капитал в нефтяную промышленность ближневосточных стран, похоронив множество акционеров в то время, как в лучшем берлинском зале гремел и блистал «Бал Химических Элементов».
Через несколько лет три потерпевших крушение картеля, два треста и один заокеанский синдикат организовали мощный концерн «Пенелопа». Кроме химических и натуральных красок, бензина, искусственного шелка, резины и пластмасс, концерн выпускал в громадном количестве мыло, снабжая им красавиц всего света. Держатели контрольных пакетов акций наливались жиром. Время от времени тысячи тонн мыла уничтожались.
Перед второй мировой войной над концерном вновь нависла химическая туча кризиса. Мыла выпустили на пятьдесят лет вперед. Человечество не успевало измылить чудесную продукцию «Пенелопы». Потому что люди умирали слишком рано — в окопах, больницах, застенках, и умирали, как и жили, в грязи.
Пушки Гитлера разогнали тучу кризиса. Открывались новые рынки на западе и востоке. Заблагоухало божественным демпингом — продажей залежавшихся товаров в колониальных и захваченных странах по бросовым ценам. Вышеуказанный Гитлер считал себя врагом капитализма, но якобы временно опирался на его помощь. Химические кашалоты стремительно плыли по бурному морю двадцатого века, пожирая собратьев-акул, финансовых гениев кальмаров, жирных тунцов-частников, мелкую макрель-кустарей, все еще резвившихся на волнах с р е д н е й п р и б ы л и.
