Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Вот, заметим, и еще раз Перовская благополучно избежала ареста!
Жебунев же, через которого Фроленко и вышел конспиративно на Попова, сопровождал его, скорее всего, в качестве представителя революционеров, который всегда мог подтвердить последним, что никаких странных происшествий с ними не случалось. С такой же целью Фроленко обычно таскал с собой еще с осени 1878 В.А. Меркулова, арестованного 27 февраля 1881 года и тоже затем ставшего предателем.
Эпизод с арестом Попова ставит точку в ряду улик, указывающих на двойную игру Фроленко (но не на деятельности последнего). Вовсе не глупый Попов мог бы и сам догадаться о его предательстве, но пребывал под гипнозом совместного двадцатилетнего сидения в крепостях, хотя их же соратник по заключению, убийца того же Судейкина в 1883 году, Н.П. Стародворский был разоблачен В.Л. Бурцевым как агент охранки еще при жизни Попова.[920]
Значительно более мощного успеха добился Лорис-Меликов, получив показания арестованного Гольденберга. Последнего таскали при следствии по разным тюрьмам (и в Харьков, и в Одессу), вытрясая из него незначительные, казалось бы, подробности — и непосредственно на допросах, и с помощью осведомителей, подсаженных к нему в камеру. Тем не менее, выяснилось и нечто весьма интересное.
Именно с его слов Тотлебен доносил из Одессы в III Отделение к Дрентельну — еще 27 декабря 1879 года: «Получил сведения, что у террористов уже созрел план подкопа на Малой Садовой и что они намерены воспользоваться частыми поездками государя императора в манеж Инженерного замка»[921] — это, как мы видим, в чистейшем виде план цареубийства 1 марта 1881 года, существовавший, следовательно, более чем за год до того!
В конечном итоге и Гольденберг, и ведший следствие А.Ф. Добржинский оказались в Петербурге, куда последний был переведен товарищем прокурора — вслед за Лорис-Меликовым.
Добржинский правильно разобрался и в характере, и в умственной ограниченности Гольденберга, и избрал стратегию уговоров, приведшую к успеху. Он всячески играл на самолюбии и честолюбии Гольденберга, высказывал ему уважение и превозносил его заслуги.
Сам Лорис-Меликов не побрезговал посетить Гольденберга и ласково с ним побеседовать. Гольдеберг проникся сознанием величия миссии, выпавшей на его долю, и уверовал в чистоту помыслов таких милых людей, как Добржинский и Лорис-Меликов.
Поскольку еще раньше он проникся любовью и уважением к замечательным революционерам, то весьма естественной показалась ему идея объединить усилия всех этих хороших людей на благо народа России. Взаимная борьба, сопровождаемая казнями и убийствами из-за угла, показалась теперь всего лишь недоразумением и абсурдом. В то же время революционеров, как прекрасно знал Гришка, была ничтожная горсть — и нельзя было допустить истребления этих великолепных людей.
И Гольденберг начал политку примирения враждебных лагерей, приступив к естественному и доступному для него занятию: стал рассказывать и разъяснять Добржинскому все, что знал о революционном подполье.
Когда до самого Гольденберга дошло, что же он сделал, то он повесился в камере 15 июля 1880 года.
Трубецкой бастион, где держали Гольденберга, был уже прекрасно оснащен системой оповещения и связи, и на воле почти сразу узнали, что Гришка выдает. Тут-то, возможно, определенную роль сыграл и Клеточников.
В принципе ничего противоестественного в таком предательстве не было, и методы борьбы с таким злом были и продуманы, и отработаны. В результате все явки и пароли, известные Гольденбергу, были максимально быстро сменены на новые, и никаких арестов практически не произошло.
Но бросать нанятые помещения, съезжать и нанимать новые, заводить новые документы и легенды — все это требует не только сил и времени, но и денег! А вот деньги, как это бывает свойственно им всегда и всюду, взяли, да и кончились!
Прошли те полгода, на которые деятельность «Исполкома» была обеспечена исходным капиталом, а новых поступлений не было и не ожидалось — и виной тому была собственная работа революционеров, осуществленная в истекшие полгода.
Политическая ситуация изменилась, к власти пришел Лорис-Меликов, все ждали конституции, и давать деньги на продолжение террористической борьбы никто уже не хотел. Такие, как Николай Морозов, осевший в это время в Женеве, готовы были бы и дальше убивать кого не попадя, но собственные деньги у них если раньше и имелись (у семейства Фигнер, например), то теперь тоже уже потратились. Те же, что продолжали владеть свободными средствами, предпочитали не ухудшать политическую ситуацию, а терпеливо ждать, когда же, наконец, Лорис-Меликов уговорит царя издать желанную конституцию. Продолжение террора для их планов было бы просто самоубийственным.
Тихомиров, «изменивший революции», усиленно намекал в 1890-е годы, что либералы-де финансировали террор. Об этом же кричал и Катков еще в 1879–1881 годы. Но и то, и другое — просто откровенное вранье. Никаких фактов подобного рода не было обнаружено и никогда не обнаружится — потому что они просто противоречили здравому смыслу, которого российские Маниловы до конца все же не теряли.
Какую-то финансовую поддержку «Исполком» все же получал, но только по инерции — от людей уже упертых в бессмысленные идеи революционной борьбы. Но у таких патологических тупиц или несозревших юнцов трудно было отыскать финансы, потому что такой публике не свойственно быть богатыми: «Денежные пожертвования, делаемые живущими в разных местах состоятельными членами партии, пересылались в С.-Петербург между прочим на имя Фердинанда Люстига, отставного прапорщика Кронштадтской крепостной артиллерии, служившего кассиром на одной из частных С.-Петербургских фабрик. /…/ В течение 1880 года на имя Люстига по почте и через Банки Государственный и Международный переведено из разных мест 1975 рублей. Деньги эти, по мере получения, он передавал Желябову, а иногда и Кибальчичу».[922] Таких каналов было несколько, но все равно: где тут 60 тысяч в год?
В итоге террористические предприятия лета 1880 года — это такие анекдоты, на которые не хочется тратить и нескольких строк. Хотя даже и о них сочинились легенды: взрыв под Каменным мостом в Петербурге якобы сорвался потому, что кто-то из террористов куда-то не успел вовремя подойти из-за отсутствия часов. Жалкое вранье: выезд царя в Крым 17 августа, под которым заговорщики и собирались взорвать мост, произошел без заезда в столицу. «Государь Император изволил выехать прямо из Царского Села в Ливадию»;[923] на поезд, отъехавший из Петербурга, он подсел в Колпине.[924]
То же и с подкопом в Одессе на Итальянской улице, куда царь также не поехал. Но и там хоть что-то начали делать только потому, что обаятельная Фигнер всегда умела вытрясать деньги из обеспеченных поклонников. Следует при этом еще и понимать, что с Веры Фигнер, после устройства на работу Фроленко в прошлом году, попросту глаз не спускали! Она, тем не менее, свидетельствует: «В марте или апреле в Одессу приехали Перовская и Саблин, а затем Якимова и Исаев для приготовления нового покушения на царя на Итальянской ул[ице], где первые двое наняли лавочку, из кот[орой] и был начат подкоп под улицу. Я достала деньги на все расходы и оказывала им всевозможную помощь».[925]
Еще более конкретно она показывала на следствии: «Перовская не привезла с собой денег: она должна была, вместе со всеми нами, составить смету расходов и представить ее в Комитет, который должен был выслать требуемую сумму. Мы рассчитали, что требуется не менее 1000 рублей. Я предложила известить Комитет, что деньги не нужны, так как я берусь доставить средства, требуемые для выполнения покушения. Действительно, я передала Перовской в разное время около 900 рублей, которые пошли на плату за помещение, покупку бакалейного товара, бурава, на содержание всех участников и последующий разъезд их».[926] На запрос Фигнер, нельзя ли сделанный подкоп использовать для покушения на Тотлебена, «Комитет» ответил отказом: данный способ сохраняли в секрете для нападения на царя. В результате подкоп был тщательно заделан. А тут и одесское начальство — Тотлебена и Панютина (на которого тоже собирались покушаться) перевели из Одессы.
Помимо прочих бессмысленных потерь времени, сил и средств, Исаеву при изготовлении динамита микровзрывом оторвало три пальца.
Вся эта деятельность происходила как бы в сомнабулическом состоянии, что и не удивительно: Гольденберг вбил осиновый кол и в грандиозный тайный замысел: напугать царя и добиться серьезных политических результатов. Ничтожная горстка людей, об истинном количестве которых стало теперь известно властям из показаний Гольденберга, никого уже не могла в принципе запугать. Таинственный заговор, смысл которого старались тщательно скрывать, потерпел крах — суровый и беспощадный.
