Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Обзор книги Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Владимир Брюханов
Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 года
Памяти неизвестного мальчика, расстрелянного по ошибке вместо моего отца в марте 1919 года
«Тяжелое чувство испытываешь в этой атмосфере, как бы пропитанной миазмами тайных замыслов и преступных попыток подпольной шайки невидимых врагов общества, посягающих не только на нынешние государственные порядки, но и на весь общественный и даже семейный строй»
Из дневника Д.А. Милютина Петербург, 8/20 августа 1878 года«Мышлаевский (плачет):
/…/ разве это народ! Ведь это бандиты. Профессиональный союз цареубийц. /…/ А этот… забыл, как его… с бакенбардами, симпатичный, дай, думает, мужикам приятное сделаю, освобожу их, чертей полосатых. Так его бомбой за это?»
М.А. Булгаков. «Дни Турбиных». Москва, 1925 год«Так или иначе, при нас или после нас, а правда возьмет свое. Я не верю в попечительное, отечески о нас пекущееся провидение; но твердо верю в логику фактов, которая с железною, беспощадною последовательностью проводит в жизнь законы явлений и выводы из данных, не останавливаясь ни пред чем в мире»
Из письма К.Д. Кавелина к Д.А. Милютину Февраль 1882 годаПредисловие
Бывают мгновения, когда решения и поступки одного или нескольких людей определяют судьбу если не всего человечества, то многих народов — и на долгие времена.
Иногда такие минуты проходят незаметно, а последствия их проявляются далеко не сразу.
Чем, например, руководствовался Н.С. Хрущев, передавая Крым из Российской Федерации в Украину? С кем он тогда советовался и как вообще это происходило?
Сейчас эти подробности уже никакой роли не играют, а тогда, в 1954 году, после трех веков пусть и небезконфликтной, но объединенной жизни русских и украинцев, такое курьезное решение никого (кроме крымских татар) не оскорбляло и никаких серьезных последствий, казалось бы, иметь не могло. Однако прошли десятилетия, распался Советский Союз, и пораженные русские внезапно обнаружили, что к давнишнему курьезу украинцы относятся абсолютно всерьез и готовы твердо стоять на том, чтобы не допускать его пересмотра. Сколько чернил было пролито после 1991 года из-за Крыма, и не раз доходило до возможности немалых кровопролитий! Остается гадать, сколько лет (может быть — веков?) продлится небезопасная ситуация, отравляющая отношения некогда братских народов. А ведь весь конфликт порожден единым бездумным росчерком пера, когда-то почти незамеченным!
Может быть и сейчас, в эту минуту, просходит нечто, что с размаху ударит по множеству наших потомков через сотню лет!..
Относительно некоторых критических моментов трудно понять, имели ли они столь уж важное переломное значение.
Если бы, например, 14 декабря 1825 года дрогнула рука у П.Г. Каховского и остался жив М.А. Милорадович, то удалось бы последнему перевернуть затем судьбу России, как он это намеревался сделать, — или все его возможности были уже упущены, а гибель великого героя только подчеркнула его банкротство?[2]..
А вот упоминавшаяся несостоявшаяся возможность противоположного качества: если бы не дрогнула рука у неизвестного террориста (ясно, что это не могла быть полуслепая Каплан!) и В.И. Ленин был бы убит 30 августа 1918 года, то к чему это могло привести?..
Невозможно найти однозначные ответы на подобные вопросы: альтернативы реально происшедшей истории не сводятся в столь сложных ситуациях к единственным вариантам, и очень трудно представить себе гипотетические последствия таких воображаемых исходов.
Зато в некоторых иных случаях очень нетрудно угадать, что получилось бы, если бы роковые решения и поступки реализовались противоположным образом.
Вот ярчайший пример: Дмитрий Богров,[3] стрелявший 1 сентября 1911 года в П.А. Столыпина
Своей прошлой провокаторской деятельностью, разоблаченной его революционными сообщниками, Богров был поставлен в ужасное положение: ему предлагалось искупить предательство ценой убийства какого-либо заметного лица из царской администрации. Это было способом наказания, не часто применявшимся, но хорошо известным и освященным революционной традицией. Знаменитые примеры: убийство разоблаченным провокатором С.П. Дегаевым подполковника Г.П. Судейкина в 1883 году и провокатором А.А. Петровым полковника С.Г. Карпова в 1909 году; в последнем случае исходный замысел реализовался в заведомо усеченном варианте, а за кулисами скрывались почти те же персонажи, что и при убийстве Столыпина.[4]
Вот как конкретно стартовал этот сюжет для самого Богрова — по его показаниям 10 сентября, уже после суда: «16 августа [1911 года] ко мне на квартиру явился известный мне еще с 1907–1908 года «Степа». /…/ Он бежал с каторги, куда был сослан по приговору екатеринославского суда за убийство офицера. /…/ «Степа» заявил мне, что моя провокация безусловно и окончательно установлена /…/ и что решено о всех собранных фактах довести до сведения общества, разослав объявления об этом во все те места, в которых я бываю, как, например, суд, комитет присяжных поверенных[5] и т. п., вместе с тем, конечно, мне в ближайшем будущем угрожает смерть от кого-то из членов организации. /…/ «Степа» заявил мне, что реабилитировать себя я могу только одним способом, а именно путем совершения какого-либо террористического акта, причем намекал мне, что наиболее желательным актом является убийство начальника охранного отделения Н.Н. Кулябко, но что во время торжеств в августе я имею «богатый выбор». На этом мы расстались, причем последний срок им был дан мне 5-го сентября».[6]
Истинность рассказанного Богровым принято ставить под сомнение: сверх его показаний ничем не подтвердилось пребывание «Степы» (В.К. Виноградова) в Киеве в 1911 году. Появление «Степы», дествительно, могло быть выдумкой Богрова. На следствии последний скрывал, что действовал под смертельной угрозой — пытался поддерживать собственное реноме героя, и лишь на суде 9 сентября решил показать: «около 15 августа явился ко мне один анархист, заявил мне, что меня окончательно признали провокатором и грозил об этом напечатать и объявить во всеобщее сведение. Это меня страшно обескуражило»,[7] а в конце показаний прибавил, что это был «Степа».[8]
В принципе весь эпизод мог быть придуман: положение Богрова стремительно ухудшалось: Столыпин скончался 5 сентября, далее выяснилось, что предстоит военный суд с высокой вероятностью смертного приговора, и вот тут Богров оказался заинтересован уменьшить свою вину, хотя бы частично переложив ее на других злодеев, смягчая одновременно мотивы собственных поступков.
Кроме того, рассказанное могло быть и верным по существу, но названо фальшивое имя. И здесь могли присутствовать различные мотивы. Назвав «Степу», следы которого затерялись после 1908 года в Америке,[9] Богров мог покрывать кого-то другого, до кого могла добраться полиция, — и избегал тем самым возобновления своих прежних предательств, производящих негативное впечатление не только на революционеров. Но вестником смерти для Богрова мог оказаться и особый известный персонаж, знакомство с которым Богров усиленно отрицал: то ли революционер, то ли обыкновенный грабитель М.У. Муравьев, застрелившийся (по официальной версии) 26 августа в Киевском охранном отделении. Назвав его, Богров неизбежно усилил бы внимание к киевским чинам Охранного отделения, и без того попавшим под подозрение в соучастии. Но и это не единственный возможный мотив не совсем откровенных показаний Богрова.[10]
Между тем, паническое состояние, которое очень заметно нарастало у Богрова по мере приближения рокового назначенного срока — 5 сентября — усиливает правдоподобность изложенной им фабулы. Прыжки преследуемого зайца, совершавшиеся Богровым, никак не соответствуют поведению человека, действующего исключительно в согласии с собственной волей и в собственных целях.
Торжества в Киеве в конце августа — начале сентября 1911 года самым зловещим образом посвящались открытию памятника убиенному Александру II — в качестве фрагмента общегосударственных мероприятий в связи с полувековым юбилеем Реформы 19 февраля 1861 года.
В выборе жертвы Богров был свободен — вот это-то и создавало чрезвычайно острую ситуацию!
Сначала он решил воспользоваться первоначальным пожеланием, якобы высказанным «Степой», и убить хорошо знакомого ему начальника Киевского охранного отделения подполковника Кулябко, напросился на встречу с последним, но, «будучи встречен Кулябко очень радушно, я не привел своего плана в исполнение»,[11] — показывал позднее Богров. Импровизируя на ходу, Богров — действительно «старый», опытный, заслуженный и многократно проверенный агент Охранного отделения, хотя и отошедший от активной деятельности, — объяснил свой визит появлением в Киеве террористической группы, которая должна установить с ним контакт — и добился вполне естественного самого заинтересованного внимания. Оно оказалось весьма уместным для планов Богрова: без поддержки высокого полицейского начальства ему не удалось бы ничего добиться в условиях чрезвычайной организации охраны, сопровождавшей киевские торжества.
