Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение
Ставровский представил подробную программу исследований, включавших как важнейшую часть «описание памятников христианской Древности в южной России»; планировались раскопки фундаментов Церквей св. Ирины в Киеве и св. Василия в Овруче (планы, фасады, разрезы и детали), доследования Десятинной церкви. «В описании этих памятников изображать их историю, рассматривать их в архитектурном отношении, описывать развалины в настоящем их виде и находимые в Них вещи, остатки древней живописи, древнюю церковную утварь и проч. и, наконец, строительные материалы» — так формулировался подход к зданию как историческому источнику, который сегодня назвали бы «комплексным» (Левицкий, 1893, 59). Правда, осуществить программу не уцалось — денег на раскопки вовремя не нашли, а в 1840-х гг. верхний Киев уже полностью перестроили. Кроме того, памятники церковного зодчества ценились прежде всего как носители живописи (фресок мозаик), резьбы и т. п., в меньшей степени — как образцы «вида древнего византийского зодчества». Лишь в 1846 г. Ставровский, открыв остаток нераскопанной Лохвицким церкви, снял новый план, но материалы не опубликовал. Площадь древних памятников предстает на рисунках того времени изрытой ямами или канавами, заваленной кучами земли и мусора.7
Однако именно с конца 1830-х гг. ведут первые успешные раскопки храмов, побудительным стимулом к которым был поиск исторических сведений, а не кладов. В Старой Рязани предпринял работы на собственные средства увлеченный стариной «купеческий сын» Дмитрий Тихомиров (Тихомиров, 1844). Его полевые материалы представляют большую ценность: не имея ни специального образования, ни опыта археологических работ, он обладал частыми у тогдашних купцов качествами добросовестности и трудолюбия. Ставя целью открыть погребения рязанских князей и епископов и тем подтвердить летопись, он сам наметил место будущих работ. Методика не отличалась от обычной для середины XIX в., но зато масштабы и упорство в доведении работ до конца заслуживают быть отмеченными. Проложив траншею поперек храма, рабочие «обрыли» его по периметру, лишь затем начав расчистку внутреннего пространства. Пожалуй, среди работ дилетантов, сведения о которых дошли до нас, это самые методически успешные. Тихомиров сумел добиться полного вскрытия. Уже найдя и изучив погребения, считая задачу в общем выполненной — он все же пытался очистить собор снаружи, «чтобы лучше можно было иметь понятие об архитектуре XII века». Конечно, выводы по результатам работ звучат наивно, а описания погребений не очень вразумительны — но все же автор стремился изучить памятник в его среде и в связи с историей. Чрезвычайно важно, что результаты были подробно опубликованы вместе с чертежами.8
Поскольку до середины столетия церковная археология мало занимала светских историков, Н. М. Карамзин почти не привлек ее материал в первой редакции своей «Истории». Однако в ходе переизданий примечания к труду пополняются новыми сведениями. Особенно показателен случай с раскопками в селе Вщиж. В 1816 г. во втором томе «Истории» Карамзин писал: «Сей город теперь неизвестен» (Карамзин, 1816, 502). Но вскоре он получил информацию от М. Н. Зиновьева, владельца села Вщиж на р. Десне, где сохранялись предания о бывшем там удельном центре. Тот описал земляные остатки укреплений, гранитные кресты «весьма не худо выделанные», и курганы, причем «один из них, в самом селе», был «наполнен старинными кирпичами: сказывают, что тут была церковь. Выкапывают немало медных крестов, икон… и проч.» (Карамзин, 1842, 159, прим. 397).
Существует известие, что позже владельцы раскопали по просьбе историографа остатки этой церкви: в начале 1840-х гг. храм был «разрыт любознательною владелицей Вщижа В. М. Зиновьевой» и найдены остатки церкви XII в. (Снегирев, 1850, 33). Судя по описанию работ, была вскрыта восточная часть здания примерно до линии боковых порталов. Храм еще сохранял фрески, так как стены стояли до высоты окон, и сохранность росписи была отличной. Автор текста правильно прочитал план церкви (трехапсидной четырехстолпной) и обратил внимание на тип кирпича, размер деталей, строение пола («кирпичный, кладеный тычком»). Он красочно описал слои пожара и разрушения — упавшие внутрь своды и части стен, прокаленные кирпичи, массу угля и оплавленного металла, множество человеческих скелетов у дверей здания — и сделал вывод о гибели храма при татарском нашествии XIII в. (Полянов-ский, 1844). Позже остатки Вщижа и воспоминания о раскопках стали поводом одного из самых прекрасных стихотворений Ф. И.Тютчева:
«От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь…»
(«По дороге во Вщиж»).
2. Вокруг средневекового храма: историки и теоретики
Решающим толчком к исследованию церковных древностей Руси стала работа по созданию «национального» архитектурного стиля и связанное с ней постепенное открытие русского средневекового зодчества. Этот процесс проходил в рамках светской науки и искусства, в сравнительно малой степени затрагивая церковные круги. Основы «русского стиля» пытались искать, исходя из самых разных, часто несовместимых посылок. Например, исходя из воздействия гражданской или военной архитектуры на культовую; деревянного зодчества на каменное; крестьянского сельского строительства на городское и т. п. Однако направление конкретных исследований всегда а конечном итоге определял интерес к наиболее художественно выраженному и семантически нагруженному типу средневекового здания — христианскому храму.
Казалось бы, анализ древнерусских храмов не должен был вызывать особых затруднений благодаря значительному количеству сохранившихся сооружений и их сравнительной молодости (ведь развитие древнерусской архитектуры завершилось лишь на рубеже XVII–XVIH вв., а в провинции ее линия кое-где продолжалась вплоть до конца XVIII столетия!). Однако здесь крылся и ряд неудобств. Трудно воспринять в качестве исторического материала слишком недавно возведенные здания, они недостаточно «отстранены» и не привлекают внимания ученого. «Отмененное» свыше, подобно национальной одежде или прическе, но в то же время вполне современное, древнерусское наследие- мало кого привлекало. Только со временем удалось осознать его как ценность и предмет, достойный ученых занятий.
Этот процесс занял весь XVIII в., лишь в самом конце которого заметно некоторое оживление общего интереса к церковным древностям. Как и всюду в Европе, кризис системы ценностей разрешался в русской культуре на пути от идеализации античного прошлого к постижению национальных исторических корней. Свет пожаров 1812 года и последующее развитие патриотических тенденций, «официальная народность» и славянофильство заставили архитекторов по-настоящему обратиться к практическому изучению древнего храмового зодчества. К. А.Тон, начав с архитектуры раннего христианства и Византии (его пенсионерским проектом был храм в форме базилики) позже освоил главные структуры церквей древней Руси: крестовокупольный, бес-столпный и/или шатровый храм; композицию «кораблем» (церковь — трапезная — колокольня), частично — конструкции и декор. Раннехристианские и византийские храмы обмеряли в 1830-50-хгг. и другие архитекторы.9
Взгляд на русское средневековое зодчество формировался в обстановке споров вокруг ложно поставленного вопроса: заимствовано оно или самобытно? Сформировались даже два направления: теория заимствований, опиравшаяся на сравнительный метод, и теория самобытности. Обращаясь к опыту западноевропейской науки, где сравнительный метод был особенно развит, сторонники теории заимствований пытались, в условиях недостатка конкретных знаний, определить мало изученное русское средневековое искусство через более известное европейское. Этому «помогали» и разработки западных историков архитектуры, ведь, по сути дела, переводы трудов классиков сравнительного метода, таких как Ф. Куглер, были наиболее доступными средствами для изучения общей истории искусства в России XIX в.
Суть теории заимствований сводилась к тому, что весь процесс культурного развития представлял цепь цивилизационных импульсов, воспринимаемых структурой менее развитой, а затем преображаемых и усваиваемых благодаря сложному процессу подражаний и повторений. Совершенно не зная русского церковного зодчества, часто опираясь только на «россику» (труды и описания путешествий по России XVI-
XVIII вв.), исследователи-иностранцы делали тщетные попытки связать оригинальные формы церквей с чем-нибудь уже знакомым, приходя к парадоксальным выводам.10
За таким подходом стояли более серьезные, чем просто неисследо-ванность русского зодчества, основания. Необходимый для понимания сложения древнерусского храма круг аналогов (прежде всего византийское церковное зодчество) был еще чужд историкам культуры Западной Европы, а его основные памятники оставались малодоступными. Переломить ситуацию в этом отношении предстояло именно русским исследователям, до выхода которых на авансцену оставалось совсем немного.
