Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение
Открытие Десятинной церкви Первые замеченные обществом работы по исследованию памятников древности приходятся на 1820— 30-е гг. Уже в 1816 г. М. Ф. Берлинский по просьбе Н. П. Румянцева исследовал храм Бориса и Глеба в Вышгороде, послав ему «План разработок около церкви Вышгородской с объяснением…» (сейчас утраченный) и отметив, что «в 1816 году нарочито открыто все основание бывшей церкви, но никаких не отыскано древних достопамятностей» (Берлинский, 1820, 120) Сама «руина» еще не представляется ((достопамятностью», краевед ищет прежде всего вещи, надписи, топографические указания. Переписываясь с канцлером и давая ему советы ПО сбору древних надписей, Берлинский рекомендует отыскивать их в развалинах монастырей и церквей.2
Другие города в начале XIX в. тоже начинали воспринимать как возможные центры церковной археологии; например, Свиньин в 1826 г. опубликовал статью о смоленских храмах XII в., упомянув и две руины на окраине города; привлекали внимание поэтов и писателей древности Новгорода. Все же в Киеве археологические древности более бросались в глаза: «Нет места, где бы до известной глубины была целая земля; везде щебень, кирпичи, камни, части фундаментов, кости и другие остатки долговечного города», — писал Берлинский (1820,62). Логично, что именно здесь состоялись первые заметные церковно-археологические исследования. Толчком для них был перевод в Киев в 1822 г. митрополита Евгения (Е. А. Болховитинова, см. гл. IX). Вокруг известного историографа в городе сплотился настоящий кружок археологов. Он издавна интересовался вопросами церковной археологии и посвятил ей одно из ранних сочинений, где писал: «Православная наша церковь не следует примеру непостоянных новоизобретателей в обрядах и принадлежностях своего богослужения, но подражает первообразной Греческой церкви» (Болховитинов, 1799). В Киеве ему удалось заняться археологией на практике, прослеживая историю такого памятника, как Софийский собор, восстанавливая его первоначальный облик и обнаруживая самое общее подобие византийским памятникам (трехчастный алтарь, алтарная преграда). Работая над «Описанием Киево-Софийского собора и Киевской иерархии» и «почитая сие даже должностию», Болховитинов естественно пришел и к «полевой» археологии. По его инициативе впервые были предприняты работы на Десятинной церкви для «открытия плана» с целью получения информации (Шмурло, 1888; Церква Бо-Городищ, 1996).
До этого развалины отождествляли с Десятинной церковью только по традиции и сам митрополит Платон, например, сомневался, правильно ли это: «… она ли есть Десятинная оная славная и на сем ли месте была… предоставляем другим тамошним ученым любопытнее в сие войти». Пренебрежение к кладкам до этого было откровенным: «Никогда бы я не подумал, что она так брошена и презренна, как я ее нашел», — писал кн. Долгорукий. Митрополит Евгений решил взяться за решение вопроса археологическими способами. Работы провели по его поручению священник Михаил Кочеровский и Кондрат Андреевич Лохвицкий (чиновник 5-го класса и энтузиаст, не очень образованный, но энергичный) при участии Берлинского, благодаря дневнику которого мы точно знаем о времени начала работ. С начала августа 1823 г. шла подготовка, 28 числа он запишет: «С Евгением у Десятинной начал копать…»; сам митрополит наблюдал за работами непрерывно,'
Осенью 1824 г. решено было открыть весь фундамент. Работали быстро, грунт складывали рядом — но до его просмотра не дошло. Народ многочисленными толпами стекался «к этой раскопке» собирать осколки мрамора как реликвии. С отъездом Болховитинова работы были прерваны, «находки и выводы ученого митрополита потерялись в массе научной информации — но так, как теряется в готовой картине общий набросок композиции, сделанный углем» (Славина, 1983, 36). Важно отметить, что исследования планировались и проводились как научные, для антропологического анализа скелетов приглашался медик. Болховитинов стремился «обратить внимание и на материал стен… на четверо-угольный тонкий кирпич… на цемент или раствор между кирпичами толщиною вдвое против кирпичей…» «Нужно также узнать глубину фундамента и качество… камней и заливки оных; нужно вскрыть весь пол… — не найдется ли погребов или каких склепов и фобов… Сведущий в зодчестве догадливый архитектор найдет много и других нужд при раскапывании сего древнего храма, без всякой пользы… доныне остававшегося», — писал он. (Болховитинов, 1825, 399–401).
Лохвицкий обмерил открытые части, но не очень удачно. В 1826 г. архитектор П.Е. Ефимов, предполагая выстроить храм по своему проекту, продолжил раскопки совместно с Берлинским, и заново снял план здания. Среди находок этого сезона отмечаются уже и мелкие (монеты, кресты, перстни). Но возникшая вокруг проекта сложная интрига в конце концов завершилась отстранением Ефимова.3 Сенсационные для своего времени находки пробудили интерес общества, показав сокровища под ногами. Лохвицкий сам скажет о себе: «Рылся я в этой древней столице русских славян не для славы, почести или сокровищ. Италия охраняет как святыню черепки древней Помпеи и Геркуланума, а мы, русские, ужели охладеем к остаткам истинной свято-киевской древности!» (Оглоблин, 1891, 151). Вообще же и его, и Турчаниновой активная исследовательская деятельность была сильно окрашена мистицизмом. Их цели, сколько можно судить, далеки от понятия «наука». Близкие к масонским кругам писательница-мистик А. А. Турчанинова и знакомый с И.Н. Новиковым К. А. Лохвицкий пытались найти в руинах знаки и элементы «древнего знания» (Формозов, 1981). Немудрено, что снятые планы не отличались точностью.
Успех работ в Киеве был переменчив. Созданный здесь Временный комитет изыскания древностей, кроме профессоров университета, включал и дилетантов. Раскопки профессора А. И. Ставровского в усадьбе Королева (ц. Федоровского Вотча монастыря?) были проведены крайне плохо. В это же время активно работает А. С. Анненков — богатый помещик, отставной гвардии поручик. Уже в 1820-х гг. он выразил желание построить на месте Десятинной церкви новую, для чего купил огромную усадьбу в «городе Владимира». Этим откровенный и небескорыстный кладоискатель надолго воспрепятствовал организации правильных раскопок в важном месте, древнейший район Киева оставался закрыт и даже мало известен.4 Анненков активно работал в Киеве с 1837 г., когда вернулся из Санкт-Петербурга. Однако он не описывал открытое, мало стремился понять его, не допускал иных раскопок на купленной им земле и скрывал от коллег найденные древности. Впрочем, 0н заботился о графической фиксации и неизвестные раньше планы, снятые им, время от времени обнаруживаются в архивах.
Попытки научного подхода. Равнодушие к средневековым памятникам не столько определялось молодостью археологии, сколько накладывало тяжелый отпечаток на ее развитие. Не только русское общество первой половины XIX в., но и профессиональные исследователи древностей мало интересовались средневековыми руинами храмов, оставив их любителям и просто кладоискателям. Серьезные историки долго пренебрегали «церковной археологией», превратив ее в своего рода царство дилетантизма, где знание накапливалось методом проб и ошибок.
Научные раскопки церковных древностей начали отделяться от любительских примерно в 1840-х гг. Государство в это время уже обратило на них пристальное внимание. Николай I проявлял интерес к русским памятникам и еще в 1826-27 гг. повелел собирать сведения о средневековых русских древностях, запретив их разрушать (хотя и разъяснил, что «чинить ненужного не надобно» (Данилов, 1886, 17). Археология должна была стать опорой самодержавия и православия, особенно в областях с нерусским населением, где изучение древностей X–XIII вв. оставалось одной из опор русификаторской политики вплоть до начала XX в. Исследовать остатки древнерусских храмов в Западном крае было «политически корректно», ведь, как писал в 1864 г. один из ревнителей православия, «памятники остаются в забытии, многие из церквей и монастырей падают и разрушаются от времени, другие уже погибли под гнетом латинства».6
Археологические исследования православных храмов с 1840-х гг. в западных губерниях оказались под особым покровительством властей и велись гораздо активнее. Например, Д.Г. Бибиков, генерал-губернатор Киева, считал первой задачей археологии — борьбу с польской культурой! При нем «история с археологией поистине были модными науками в Киеве: ими увлекалось и киевское чиновничество, ими волею-неволею увлекалось и польское дворянство. Бросились взапуски на поиски в крае памятников старины» (Романевич-Славитинский, 1876, 209–210). Неэффективный Временный комитет был закрыт (1845), его дела переданы возникшей в 1843 г. Киевской комиссии по разбору древних актов, куда вошли художник Ф.Г. Солнцев и проф. А. И. Ставровский.
