Леонид Беляев - Христианские древности: Введение в сравнительное изучение
37 Исследователь истории русской археологии Г. С. Лебедев отмечает особую роль священства в археологии: «Внушительным дополнением 3 тыс. литераторов и ученых… были 250 тыс. священнослужителей. Священники и иерархи. занимали заметное место и в деятельности Археологических съездов, где обязательным было отделение «Древности церковные», а церковно-археологические публикации от съезда к съезду занимали все более внушительный объем в очередных «Трудах АС» (Лебедев, 1992, 335). Картина еще прояснится, если добавить, что в России того же времени было всего 170 тыс. учителей, 17 тыс. врачей, 18 тыс. артистов и художников.
38 Одним из первых исследований русского иконописания можно назвать работу И. П. Сахарова (1849). Гораздо более серьёзен труд Д. А. Ровинского «Обозрение иконописания в России до конца XVII в.». (Подробнее: Вздорнов, 1986).
39 Искусствознание определялось Н. П. Кондаковым как «наука общего движения художественных форм в трех видах искусств», противостоящая «полной науке древности» и не допускающей «совмещение археологии и истории искусств» благодаря применению единого сравнительно-исторического метода.
40 Выдающийся археолог А. А. Спицыи изучает ювелирные изделия (в частности, доказывает изначально восточное происхождение «шапки Мономаха», что стало своеобразной сенсацией). В области эпиграфики работают И. А. Шляпкии и В. Н. Щепкин. Огромный фонд фотографий церковных зданий, их интерьеров и утвари создаёт И. Ф. Баршевский. Далеко не все его работы до сих пор опубликованы, но значительный материал печатался, начиная с конца XIX в. Особенно ценным стал «Каталог фотографических снимков с предметов старины, архитектуры, утвари и проч.» (1912). Б. И. и В. Н. Ханенко публикуют собственное собрание, очень важное для археологии Киевской Руси: «Древности русские» и «Древности Поднепровья».
41 Важное значение для переоценки художественного качества средневекового искусства Руси и Византии имело и знакомство с ним иностранных художников и искусствоведов. (Например, высказанное Анри Матиссом, посетившим Россию в 1911 г., восхищение формальным совершенством древних икон произвело глубокое впечатление на современников как за рубежом, так и в самой России). Конечно, все это служило дополнительным стимулом для развития исследований в сфере церковных древностей.
42 Еще будучи студентом, он входил в состав группы учеников Д. В. Айналова, работавших над фресками ц. Успения на Волотовом поле (Н. П. Сычев, Н. Л. Окунев и др.) и написал монографию, где обосновал их дату, дал развернутую стилевую характеристику и сопоставил с росписями Византии и южных славян. (Об этих работах: Вздорнов, 1989, 28–29; см. также гл V).
43 Оказавшиеся за границей русские учёные, напротив, не прекратили работ, ценой немалых усилий образовав новые направления и школы византийского искусства и археологии в Европе (Франции, Чехословакии, Югославии) и Америке, чрезвычайно обогатив научные возможности принявших их стран. Довольно назвать имена византинистов А. А. Васильева, Н. П. Кондакова, А. Н. Грабара и др. См. гл. V).
44 Важной считают написанную им вместе с Ю. Л. Олсуфьевым статью «Амвросий — Троицкий резчик XV в.» (1927), где, впрочем, значение этого мастера несколько преувеличено. В области ранних работ по прикладному искусству следует упомянуть еще ряд исследований Ю. Л. Олсуфьева по материалам Троице-Сергиевой Лавры, а также статью литературоведа В. Н. Перетц «О некоторых основаниях для датировки древнерусского литья» (1933).
45 Главной специальностью автора было литературоведение, однако он постоянно интересовался вещевой эпиграфикой, опубликовав сводки «Чаши государевы» (1913) и «Амулеты-змеевики Исторического музея» (1926). Неполнота владения археологическим материалом, сказавшаяся в работе А. С. Орлова, вызвала пространную рецензию Б. А. Рыбакова (1938), много сделавшего для развития эпиграфики в послевоенный период.
46 Сейчас широкие работы в области эпиграфики церковных древностей ведут А. А. Медынцева, Т. В. Рождественская и др.
47 Например, на нём в известной мере базировался перевес формальных методов в искусствознании; неоправданное увлечение пропорционированием; метод «подмены» средневекового символизма современными толкованиями.
48 Материалы конференции: ЦА. Осенью 1998 г. вторая конференция (посвященная памяти Н. П. Покровского) состоится в Санкт-Петербурге.
49 ЦВХ за период с 1991 г. издал материалы конференций и симпозиумов' «Иерусалим в русской культуре», «Восточнохристианский храм: литургия и искусство», «Чудотворная икона в Византии и Древней Руси» и др. (готовится том «Иконостас: происхождение, развитие, символика»). Образованным в 1997 г ИХКС опубликован первый том «Трудов» («Сакральная топография средневекового города»).
ГЛАВА X. АРХЕОЛОГИЯ ЦЕРКОВНОЙ АРХИТЕКТУРЫ[87]
Важнейшая для собственно церковных древностей тема становления натурного исследования руин храмов целиком до сих пор не рассматривалась. А ведь «архитектурная археология», в значительной мере опиравшаяся на реставрацию, сыграла в России, как и в Европе, совершенно особую роль. Немного найдется памятников, которые сохранились и доступны исследованию в той же степени, как каменные церкви. Но к началу XIX в., когда храмами заинтересовались ученые, даже сохранившиеся объекты были, казалось, непоправимо испорчены. Перестроенные и включенные в новые комплексы, они часто считались поздними постройками и эксплуатировались наравне с прочими церквями. Ремонты до неузнаваемости исказили или скрыли их начальные формы, современное «парадное» убранство регулярно подновлялось. Что могло быть обыденнее такого храма? Глазу и мысли не на чем было остановиться. Функция памятника, его «утилитарность», позволявшая части храмов успешно пережить перипетии средневековой истории, теперь стала тормозом к его изучению. Мы знаем теперь и другую причину: общий отказ от средневекового прошлого; признание только за историей
XVIII в. права считаться истинной наукой, равной истории Европы; наконец, особое равнодушие к истории церковной.
1. Первые раскопки
Значение памятников зодчества как важнейшего, наиболее заметного и сохранного элемента средневековой культуры осознали не сразу, но в мемориальной ценности древних зданий сомнений почти не было; здравый смысл заставлял сохранять памятники. Так, хотя в XVIII в. несколько раз ставился вопрос о сломе Золотых ворот, их было приказано законсервировать засыпкой. Сенат в 1773 г. аргументировал это «от традиции», приказав Военной коллегии «… показанных в Киеве церковных стен не ломать… а как потребно починить, поправить, сделав для твердости каменный фундамент в самой крайней скорости; понеже, как выше показано, оные стены из древних более пятисот лет стоят и прежними инженерами ломаны не были» (Сапожников, 1886). Положительной информации, впрочем, еще было очень мало. Особенно показательны примеры древних столичных городов. В 1760 г. при сборе «верных географических известий» в описание Киева было занесено: «… при Киеве старых городов оставшихся развалин и городищ и никаких признаков ныне почти не видно…» (Андриевский, 1888, 111). «В Киеве сердце сокрушается, видя, каковое там господствует нерадение к древностям нашим, никто ими не занят и всякий почти убегает об них разговора», — писал Н. П. Румянцев. В итоге развитие церковной археологии несколько запоздало. Отношение к древнему храму было неустойчивым — в нем видели то «святое место», то кучу строительного мусора, а то и «просто церковь», часть каждодневного пейзажа.
К концу XVIII в. в древних городах случайные археологические открытия умножились, но они не привлекали особого внимания, их фиксировали только первые краеведы. В Киеве в это время работает один из первых крупных знатоков старых церквей, М. Ф. Берлинский (1764–1848).1 В Полоцке аббат Шулакевич примерно тогда же исследовал Бельчицкий монастырь, открыв «Большой собор» (остатки апсид и столбов которого изобразит художник Трутнев в 1866 г.) и еще два храма, в том числе необычный для русской архитектуры триконх (ок 1790). Автор описания работ («Записки») дал схему плана и рассказал о найденном престоле и о кладке стен, которые «были внутри сделаны из небольшого прочно выделанного тонкого и звенящего кирпича, несравненно лучше от нынешнего английского; нутрь стен выложена диким камнем и все залито известью, смешанною не с песком, но с толченым в меленькие кусочки кирпичем… Неизвестно, когда и кем построена, когда и кем разрушена оная церковь… Архимандрит, желая до основания выломать кирпич для другого употребления, не смог этого сделать». (Воронин, 1962, 102–104). Описание замечательно тем, что в нем правильно определена функция постройки, а характеристика кладки позволяет ее датировать. Очень примечателен и чертеж — в нем есть то умение охватить здание в целом, понять его тип, отметить главные, узловые точки конструкции, которого так не хватает археологам первой половины XIX в., «подробные» чертежи которых иногда искажают реальность до неузнаваемости.
