Евгений Марков - Славянская спарта
Божо, въ своемъ наивномъ невѣжествѣ и въ своемъ благоговѣніи передъ могуществомъ Австріи, увѣрялъ насъ, будто черногорскому князю на все деньги даетъ «наша Австрія».
— Оружіе, деньги, все имъ отъ императора австрійскаго присылается, — болталъ онъ. — Черногорцамъ же неоткуда взять! Горы у нихъ однѣ, камень. И противъ туровъ тоже имъ императоръ всегда помогаетъ: «наши» артиллеристы и разныя другія войска, переодѣтыя, изъ Бокки къ нимъ въ Черногорію отправлялись и вмѣстѣ дрались противъ туровъ. Даже у князя на дворцѣ знамя австрійское виситъ. Турки какъ увидѣли это знамя, сейчасъ же отступили…
— Отчего же черногорцы такъ не любятъ австрійцевъ, если тѣ помогаютъ имъ во всемъ? — иронически спросилъ я Божо.
Божо пожалъ въ недоумѣньи плечами и развелъ руками.
— Богами! — не знаю ужъ съ чего…
— Ну, а боснякамъ развѣ лучше стало при австрійцахъ? — продолжалъ я.
— Конечно, лучше, какое же сравненье!
— Почему же въ Босніи всѣ такъ недовольны и постоянно жалуются императору?
— Турки недовольны, а христіане довольны! — не совсѣмъ увѣренно старался меня разубѣдить Божо. — Императоръ австрійскій прекрасный человѣкъ; и онъ, и вся семья, очень любятъ Бокку. Покойный Рудольфъ даже не хотѣлъ короноваться австрійскою короною, а славянскою. Онъ былъ славянинъ душою: бокезцевъ, черногорцевъ, всѣхъ славянъ любилъ гораздо больше нѣмцевъ. Когда нѣмцы на берлинскомъ конгрессѣ хотѣли отдать Австріи Новый-Базаръ, Рудольфъ явился къ нимъ и объявилъ:- Не нужно! Никто кромѣ меня не будетъ владѣть Новымъ-Базаромъ! — Какъ же ты возьмешь его? Откуда наберешь войско? — спрашиваютъ его нѣмцы. — А онъ отвѣчаетъ:- Мнѣ ничего не нужно, только лошадь да саблю, всѣ славяне сами за мною пойдутъ!.. Вотъ онъ каковъ былъ, Рудольфъ. За это его нѣмцы и застрѣлили! — прибавилъ съ непоколебимымъ убѣжденіемъ Божо.
Я долженъ замѣтить здѣсь, что и въ королевствѣ сербскомъ слышалъ такого же рода глубоко укоренившуюся въ народѣ легенду о погибшемъ наслѣдномъ принцѣ Австріи.
Сербы тоже считаютъ его горячимъ другомъ славянъ, мечтавшимъ создать изо всѣхъ славянъ Австріи и Балканскаго полуострова одну могучую славянскую имперію. Въ Сербіи меня серьезно увѣряли, будто его погубила прусская и іезуитская интрига, послѣ того какъ всѣмъ стали ясны его славянскія симпатіи и ого нескрываемая вражда къ нѣмцамъ; старый императоръ будто бы вынужденъ былъ дать свое согласіе на устраненіе отъ престола Габсбурговъ мятежнаго сына, шедшаго на перекоръ политикѣ своего отца…
Божо между тѣмъ продолжалъ:
— Въ 80-мъ году Рудольфъ пріѣзжалъ съ Стефаніей въ Цетинье черезъ наше Каттаро. Четверкою туда проѣхалъ, въ прекрасномъ экипажѣ, изъ Вѣны ему привезли; тамъ его князю Николаю подарилъ. До границы австрійская кавалерія его провожала, а на границѣ черногорцы встрѣтили во всемъ парадѣ! Никогда не было такихъ празднествъ, какъ въ то время. И простой какой былъ этотъ Рудольфъ: всякій черногорецъ ему руку жалъ. Тоже и эрцгерцогъ Іоаннъ нѣсколько мѣсяцевъ въ Цетиньѣ жилъ, войска черногорскія пріучалъ въ солдатской службѣ.
— А изъ русскихъ кто бываетъ въ Цетиньѣ? — спросилъ я.
— Князь русскій Николай былъ; послѣ того каждый годъ, изъ Россіи полный пароходъ хлѣба въ Черногорію присылаютъ кукурузы и пшеницы; даже пароходъ имъ подарили.
— Русскій языкъ вѣдь похожъ на черногорскій? — спросилъ я.
— А какъ же! Я читалъ въ книжкѣ одной, что больше тысячи лѣтъ тому назадъ тутъ у насъ по всему берегу русскіе жили, потомъ ушли, а отъ нихъ ужъ бокезы произошли. Не одинъ говоритъ одно, другой — другое, трудно вѣрно знать, что было прежде! — довольно основательно разсудилъ Божо.
* * *Небольшіе камушки, положенные на дорогѣ, означаютъ границу Черногоріи. Мы переѣзжаемъ ее, однако, съ какимъ-то особеннымъ волненіемъ. Дорога чертитъ теперь свои смѣлые зигзаги по каменной груди колоссальной горной стѣны какъ разъ надъ бездною, въ глубину которой провалился Каттаро съ своею голубою бухтою. Море намъ видно отсюда уже на огромномъ обхватѣ; нѣжно бархатистый цвѣтъ его сдѣлался невыразимо прелестнымъ; словно оно теперь таетъ въ знойной синевѣ воздуха и неба.
Божо показываетъ намъ частицу старой черногорской «лѣстницы», которую перерѣзаетъ наша дорога, и по которой де проведенія австрійцами шоссе поднимались изъ Каттаро въ Цетинье, а изъ Цетинье спускались въ Каттаро… Это что-то невообразимое по своей первобытности; козья тропа, карабкающаяся съ уступа на уступъ, съ камня на камень, по осыпямъ и гребешкамъ, на отвѣсныя кручи, надъ головокружительными безднами. Черногорцы, однако, до сихъ поръ предпочитаютъ въ своихъ сообщеніяхъ съ морскимъ берегомъ эту сравнительно короткую головоломную лѣстницу на облава небесныя — безконечнымъ зигзагамъ австрійскаго шоссе, и мы встрѣчали потомъ нагруженныхъ ношами черногорскихъ женщинъ и мальчишекъ, сбѣгавшихъ съ безпечностью и безстрашіемъ дикихъ козъ съ своихъ заоблачныхъ высей, словно по ступенямъ комфортабельной лѣстницы какого-нибудь аристократическаго дома, по неровнымъ выбоинамъ и угловатымъ ребрамъ камней прямо въ распростертую подъ ихъ ногами бездну на нѣсколько верстъ глубины.
Вообще въ черногорской части пути все дѣлается суровѣе, грознѣе, опаснѣе; пропасти налѣво, пропасти направо, одна, страшнѣе другой; черносѣрыя громады надвигаются и нависаютъ надъ головою, будто какіе-то враждебные титаны, стерегущіе заповѣдный рубежъ въ недоступное царство горъ…
А «старая черногорская тропа», то ныряющая между скалъ, то выползающая опять на голые обрывы, еще больше наводитъ на васъ ужасъ, наглядно показывая вамъ, по какимъ недоступнымъ кручамъ предстоитъ вамъ еще подниматься. Но ужасъ вашъ только отъ одного вашего воображенія, отъ обстоящей васъ со всѣхъ сторонъ картины обрывовъ, скалъ, пропастей; коляска же ваша безопасно и спокойно, хотя уже далеко не прытко продолжаетъ описывать свои надоѣдливо крутящіеся около одного и того же мѣста длинные зигзаги, которыми искусство инженеровъ обмануло и осилило мнимую неприступность горъ.
Недалеко еще то время, когда путешественникъ въ Черногорію былъ совсѣмъ въ иномъ положеніи, чѣмъ мы, грѣшные.
«Я уже изнемогалъ, а Ловчинъ возставалъ передо мною все выше и страшнѣй; едва переходили мы одну преграду, являлась другая, еще неприступнѣе; едва взбирались на утесъ, по выдавшимся камнямъ или индѣ изсѣченной лѣстницѣ, нерѣдко цѣпляясь за колючій кустъ, и опять скользили внизъ по осыпямъ; казалось, не было конца пути, а солнце, столь привѣтливое въ началѣ дня, дышало пламенемъ; лучи его становились отвѣсными; я задыхался отъ зноя и усталости»…
* * *Вотъ мы, наконецъ, взобрались на какую-то просторную и ровную котловину, кругомъ которой, однако, опять громоздятся, высокія, снѣгомъ покрытыя горы. Вотъ и первыя хижины черногорцевъ и даже клочки полей, расчищенныхъ среди каменной осыпи. Дома у черногорцевъ низенькіе и длинные, конечно каменные въ этомъ царствѣ дарового камня; бѣлыя стѣны ихъ, крытыя черепицею, притулившіяся къ зеленому лѣску, все-таки нѣсколько веселятъ этотъ суровый и пустынный видъ…
Немного дальше мы наткнулись и на маленькую деревенскую гостинницу, гдѣ обыкновенно останавливаются для передышки экипажи, съ такимъ трудомъ одолѣвшіе подъемъ на гору. Мѣстечко это называется Крстацъ; отъ него до Нѣгушей — рукой подать. Мы, признаться, съ большимъ удовольствіемъ вышли изъ экипажа размять свои косточки и подышать горнымъ воздухомъ въ радостномъ сознаніи, что окончился наконецъ этотъ нестерпимый подъемъ. Антонъ Рашваничъ, хозяинъ скромнаго отеля — субъектъ сомнительной національности, говоритъ по-нѣмецки к увѣряетъ, что у него можно получить всякія жаркія и горячія, но пока — устраиваетъ намъ завтракъ изъ яичницы съ ветчиною, овечьяго сыру и бутылки кислаго черногорскаго вина. Мы, впрочемъ, довольны и этимъ нежданнымъ благополучіемъ, и съ искреннимъ аппетитомъ истребляемъ горячую яичницу. Скоро въ этому заоблачному постоялому двору причаливаютъ и другіе путники: молодецъ «байрактаръ», т.-е. княжескій знаменоносецъ, изъ Цетинья, съ серебрянымъ значкомъ своего званія на круглой красной шапочкѣ, въ компаніи съ нѣсколькими черногорскими войниками; потомъ, коляска изъ Каттаро съ какимъ-то богатымъ далматинцемъ, одѣтымъ по-черногорски въ красное и золотое; съ нимъ хорошенькая дама, повидимому жена его, а на козлахъ важный пузатый туровъ за лакея. Они ѣдутъ въ Цетинье на народный праздникъ Петрова дня. Мы поболтали съ ними немного на ломаномъ сербскомъ языкѣ и скоро тоже двинулись въ путь.
Справа у насъ двѣ огромныя горы — Штировнивъ поближе, а подальше — славная въ лѣтописяхъ Черногоріи и дорогая всякому черногорскому сердцу гора Ловчинъ, именемъ которой называютъ обыкновенно весь горный кряжъ, отдѣляющій Каттаро отъ Черногоріи.
