Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
Прав был Салтыков, когда писал: «Благо тому, кто сумеет достигнуть ясного воззрения на мир, благо тому, кто найдет в себе достаточно силы, чтобы в упор сказать проходящим: презирайте меня, я настолько усовершенствовался, что даже более, чем готов». Этот счастливый смертный может быть твердо уверен, что он-то и есть тот самый бодрый духом субъект, которого ни оплевать, ни презреть никто не посмеет… Вся внешняя форма осталась; как будто сохранился даже и прежний человеческий облик; утратился только стыд и что ж? Пропал стыд, пропала и потребность внимать, стало быть, ничего больше не осталось, как поступать, поступать и поступать». (Сочинения, II, 302).
480
Кормление соленым сельдем «не в виде пытки», по удостоверению бывшего московского губернского прокурора Д. А. Ровинского, составляло самый обыкновенный прием наших полицейских следователей; а в 50-х гг. один из московских частных приставов даже судился за то, что, выворотив руки заподозренным в грабеже, связал их бечевкою и вешал обвиняемого наперекосяк (та же виска), отчего последний потерял руки. (См. народн. картины. Т. V, примеч. 271). В 1862 г. во время паники, вызванной петербургскими пожарами, в следственной комиссии одним членом предложено было обратиться к пыткам (см. Дневник Никитенко, II, 332).
481
Тот же компетентный свидетель Ровинский сообщает, что в 50-х гг. в Москве существовали клоповники при городском частном доме и знаменитые могилы – семь совершенно темных подвалов, настоящих темниц, при Басманном частном доме, куда басманный пристав сажал подсудимых, не сознавшихся в преступлении, и откуда почетный гражданин Сопов вышел ослепшим (См. н. с. Т. V. С.327)--Замечательно, что устройство подземных темниц запрещено было, по крайней мере на словах, еще указом Иоанна Грозного 1560 г. (см. там же прим., 278).
482
См. н. с. Ровинского. С. 327.
483
«С Сторешниковым, – рассказывает Чернышевский, – произошел случай, очень обыкновенный в жизни не только людей несамостоятельных в его роде, а даже и людей с независимым характером. Даже в истории народов этими случаями наполнены томы Юма и Гиббона, Ранке и Тьерри; люди толкаются, толкаются в одну сторону только потому, что не слышал слова: «А попробуйте-ка, братцы, толкнуться в другую» – услышат и начнут поворачиваться направо кругом, и пошли толкаться в другую сторону».
484
Постольку ты бог, поскольку ты сознаешь себя человеком – Essais, II, 511. Ту же мысль Чернышевский высказал в другой форме. Лопухов, совершив один из высоких актов альтруизма, рассуждает: «Тут я поступал под влиянием того, что могу назвать благородством, вернее сказать, благородным расчетом, расчетом, в котором общий закон человеческой природы действует чисто один, не заимствуя себе подкрепления из индивидуальных особенностей; и тут я узнал, какое высокое наслаждение – чувствовать себя поступающим, как благородный человек, т. е. как следует поступать вообще всякому человеку, не Ивану, не Петру, а всякому, всякому без различия имен: какое высокое наслаждение чувствовать себя просто человеком, – не Иваном, не Петром, а человеком, чисто только человеком» (Современник, 1863, V. Что делать? 65).
485
См. н. сб. Скребницкого. Крестьянское дело. Т. I, 911.
486
Кн. Черкасский и раньше в литературе имел стычку из-за розог. В Сельском Благоустройстве (1858, № 9) он высказал мысль, что желательно сохранить за помещиками право наказывать освобожденных крестьян розгами до 18 ударов. Русский Вестник Каткова (1858, № 18) и вся журналистика единодушно заклеймили предложение кн. Черкасского, который должен был публично покаяться в своей ошибке (Сельское Благоустройство, 1858. № 11).
487
А. И. Скребницкий. Крестьянское дело, I, 578.
488
Там же, 580.
489
Там же, 562. «Розголюбы», уверенно заявлявшие от имени народа, что он любит «розгу», должны были с сожалением убеждаться, что благодаря «воле» розга до введения земских начальников понемногу стала исчезать из практики волостных судов, приговоры коих иногда оставались без исполнения (см. Русские Ведомости, 1893. № 141). Некоторые земские начальники, – вопреки внутреннему смыслу ст. 29 Прав. Вол. суда, имевшей в виду в лице земского начальника создать орган для ограничения, а не распространения позорного наказания, поняли свою миссию в обратном смысле и, тотчас по вступлении в должность, стали настаивать на исполнении даже старых приговоров волостного суда (см. прим. 53) о розгах, что Гражданин ставил в особую историческую заслугу новому институту. Местами такая ревность к розгам наталкивалась на серьезное препятствие в виде отсутствия в местном населении желающих принять должность «палача» (Русское Богатство, 1892. № 8). Вообще, по-видимому, «воля» оказала уже отчасти свое благое действие. Позор телесного наказания, которое хладнокровно переносили лет сто тому назад титулованные аристократы и даже придворные фрейлины (см. Народ. Карт. Ровинского, V, 57), ныне стал понятен и потомкам «хамов», из которых некоторые прибегают к отчаянным средствам для защиты своей чести. Так орган С.-Петербургской Духовной академии Церковный Вестник, требующий – в разрез взглядам «розголюба» Гражданина, до сих пор неспособного понять позор телесного наказания, – полного изгнания розги из суда и школы, отмечает свежий, поразительный своим печальным красноречием, факт самоубийства крестьянина во избежание позора телесного наказания: 12 марта 1893 г. в селе Порзове Петровского уезда (Саратов. губ.) повесился в хлеве на чересседельнике крестьянин Алексей Мальцев 40 лет. Вообще, самостоятельный домохозяин Мальцев был приговорен волостным судом за замеченное в последнее время пьянство и мотовство. Мальцев подал жалобу в съезд, но она не могла быть принята по формальному упущению. Страх пред позорящим наказанием был причиною трагического исхода дела. Как раз вслед за оглашением этого потрясающего случая Гражданин рисовал своим читателям радужную перспективу предстоящего лета в деревне, обещая урожай не только трав и хлебов, но и… розог! Вот подлинные слова «розголюба»: «Теперь приятно ехать в деревню, – писал Гражданин, – потому что ожидается урожай, но, – продолжает газета, – не это одно дает светлую обстановку деревне для едущих в нее: в деревне стало легче и лучше жить во многих губерниях, благодаря явившейся в ней между (sic) мужиками острастке в лице земского начальника. Это, благодаря Бога, не иллюзия, это приятная действительность. Крестьянин стал бояться розги (курсив Гражданина), и жизнь в деревне стала легче (№ 20 мая 1893 г.). Неисправим, хоть брось! Невольно скажешь про эту злобствующую литературу, к которой так применимы слова Салтыкова: «Ненавистью и желчью пропитано каждое слово этой литературы, и это горькое чувство могло бы иметь очень опасные для общества последствия, если бы не было слишком ясно, что в слове ее лежат те бесплодные обращения к прошедшему, которые обусловливаются корыстным или наивным непониманием самых простых, общепризнанных и естественных законов человеческого развития» (Соч., II, 503–504). Замечательно, что «эта ликующая и праздноболтающая» газета, зачуяв, что пропаганда земскими начальниками розог начинает вызывать неудовольствие, с обычною своею нахальною развязностью стала громогласно заявлять в феврале 1895 г., что она «никогда» не усматривала «связи» между розгами и земскими начальниками. «Земские начальники, это – все люди, с верою в добро и с любовью к делу взявшиеся за труд, – писал в 1895 г. кн. Мещерский. – Перед ними так светло сияет образ почившего Государя, призвавшего их стать близко к народу, и вот подвинутые сердцем, безгранично преданным Монарху и безгранично любящим народ, они исполнили Царский завет и стали близко к народу… Их, наверное, клянусь в том, – вопиет неисправимый крепостник, бия себя в грудь, – народ полюбил, в них добрый крестьянин уверовал; что-то родное повеяло от этого земского начальника в душу мужика и, наоборот, что-то родное от этого мужика повеяло в душу земского начальника» (.Гражд., 1895. № 57). Нужно быть камнем, чтобы не прослезиться пред этими напускными всхлипываниями Иудушек «Гражданина», с таким же правом и добросовестностью могущих говорить от имени народа, с каким архикрепостник гр. Панин в Редакц. комис. выдавал себя за «представителя» крестьян (см. главу I).
В литературе о злополучном институте земских начальников составили эпоху откровенные, вышедшие в 1899 г., воспоминания бывшего земского начальника г. Новикова под заглавием «Записки земского начальника». Окончательный вывод компетентного автора – это смертный приговор над этим архаическим учреждением. Г. Новиков, как эксперт, изучивший на деле институт, передает вещи, сравнительно с которыми злоупотребления, отмеченные либеральной печатью, кажутся пустяками. Автор «Записок» на радость Гражданина заявляет, что земский хозяин в сущности бесконтрольный распорядитель судьбами крестьян и может безнаказанно чинить над ними всякие беззакония. А институт завоевывает все новые территории.
