В Маклаков - Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)
VI. Улики против Бейлиса.
Г.г. присяжные заседатели, обвинительная власть собрала все улики, и кроме того, что вам здесь против него говорили, очевидно, уж больше ничего нет.
И вот два дня продолжались обвинительные речи; что же в конце концов установлено; как, по мнению прокурора, обстояло дело? Обвинитель объясняет, что затеяно было христианское жертвоприношение; его подогнали к освящению синагоги; к этому торжественному дню из-за границы приехали цадики. Все было тонко обдумано и приготовлено. Андрюша был давно намечен, как жертва, за ним была устроена слежка, и вот его завлекли на завод и убили. Так думает обвинение, и госпожа Чеберякова тотчас для этой версии поставляет улику. Оказывается, были очевидцы этого дела, которые своими глазами видели, как Бейлис схватил Андрюшу и потащил. Ну, конечно, если это так, то сомнение невозможно; но кто же эти очевидцы? Покойный Женя {62} Чеберяков и девочка Людя.
Забудем на минуту, что эти показания подозрительны уже потому, что явились так поздно и притом только тогда, когда стало известным через газеты признание Сингаевского, когда Чеберяковой надо было хлопотать о себе... Но посмотрите на это показание само по себе. Разве оно не обличает себя самое, как всякая ложь, выходящая из уст Чеберяковой, которая всегда слишком перестарается, всегда скажет лишнее, как с этими 40 тысячами, которыми, будто бы, ее в Харьков подкупали? Если верить Чеберяковой, то, задумав такое страшное дело, так его тонко обставив, все приготовив для жертвы, они, евреи, эти приезжие цадики, все-таки дожидались, чего же? Чтобы каким-то детям взбрело на мысль показаться на мяли. Не приди этого в голову детям, и цадики бы приехали зря, и храм остался бы неосвященным.
И обвинитель чувствует, что здесь что-то не то, и потому говорит: это вышло случайно. За Андрюшей была устроена слежка, его должен был заманить Шнеерсон, заманить тем, что обещает показать Андрюше отца; все и было подготовлено только для этого. Но планы расстроились; Андрюша пришел с детьми поиграть, и тогда евреи решили, чем ждать, когда его Шнеерсон заманит, лучше взять его тут же, благо он пришел сам. Да, это хорошо, но как же объясняет обвинитель, что Андрюшу схватили при всех, на глазах у детей? Я понимаю, если бы он пришел на мяло один, без свидетелей, тогда его заманивать нечего, он сам себя заманил. Но он пришел с целой компанией, и вот у всех на глазах его будут хватать? Но тогда его незачем было даже заманивать, тогда его можно было взять с самой улицы, при всем народе.
Кто, кроме Чеберяковой, мог сочинить такой вздор - а ему все-таки верят? Но если бы это была правда, {63} то ведь сейчас же является самый простой вопрос: если дети действительно видели, как Бейлис на глазах у них схватил Андрюшу, почему же об этом боле года никто не знал, почему же дети сейчас же об этом не рассказали родителям, почему об этом тотчас не заговорила вся улица, вся Лукьяновка?
Прокурор сам поставил этот вопрос, и я с интересом ждал, как он на него ответит. Ведь без определенного ответа на это сомнение, Чеберяковскому рассказу верить нельзя. Что же сказал прокурор? - Он сказал: почему так случилось, я не знаю, объяснить не могу. Но если прокурор не знает, как это вышло, если на это возражение нет никакого ответа, как же он может верить этому выводу, как может он утверждать, что это было действительно так? Да, прокурор не знает, не понимает, не может нам объяснить этой странности. А ведь ответ очень простой.
Никто об этом не знал просто потому, что этого не было, что весь этот рассказ неправдоподобная выдумка Чеберяковой. И выдумка именно такая, какой бывает всякая выдумка, по словам Замысловского.
Не все выдумка, не все оплошная ложь; частица правды в ней есть. Детей не раз гоняли с мяла, дети часто туда ходили играть, за ними мог гоняться и Бейлис. Все это возможно. И вот - Чеберякова кое-что прибавила, присочинила, и очевидцы преступления созданы. И вот делают предположение, что дети и их родители молчали о том, что знали, из боязни евреев. И этому можно поверить? Как бы ни говорил в начале своей речи г. прокурор, что мы все и он сам чувствует себя во власти евреев, но неужели он серьезно думает, что отцы и матери этих детей, вся Лукьяновка, зная о том, что их ребенка, христианского ребенка, потащили в печку евреи, что он после этого был найден убитым в {64} пещере, что они все-таки побоялись бы об этом кому-нибудь рассказать? Если бы было то, о чем говорит прокурор, если бы на глазах у всех Андрюшу потащили в печку, и труп его после этого отыскали в пещере, тогда бы вся Лукьяновка встала, эти простые русские люди все поднялись бы, никого не боясь, и Бейлиса судить бы нам не пришлось. Не осталось бы завода Зайцева, не осталось бы Бейлиса, не было бы и суда.
Прокурор думает, что все здесь подкуплены, что даже эти возчики из Черниговской губернии, которые говорят, что они возили 12 марта на завод кирпич, тоже подкуплены? Прокурор не хочет понять, что если русский человек и погрешает против совести, то не во всяком деле. Я не верю, чтобы можно было думать про этих русских возчиков, что они лгут в таком деле, где христианского ребенка истыкали, истязали, убили. Я не думаю, чтобы их можно было деньгами соблазнить в подобном убийстве кривить совестью в пользу евреев. Но думать, что это возможно, что весь околоток знал, что евреи зарезали Андрюшу, но боялся и не смел это громко сказать - это странное, обидное отношение к совести русского человека, не одного злодея - они возможны везде, а к целому кварталу обыкновенных русских людей.
Прокурор сослался на одно показание свидетельницы, которая говорила, что будто бы на всей Лукьяновке говорили, что Чеберякова продала Андрюшу жидам. Если бы Лукьяновка это действительно говорила, если бы там верили, что Бейлис виновен в убийстве, то тогда, когда мы были на заводе Зайцева, пришлось бы ротой солдат защищать Бейлиса против толпы! Нет, это объяснение этого молчания страхом никуда не годится, ему поверить нельзя. Если бы дело было так, как говорит Чеберякова, камни на Лукьяновке возопияли бы. Эта главная улика, {65} это показание очевидцев есть ложь, и мы знаем, кто ее выдумал и зачем ее выдумали. Ее нужно отбросить, но тогда что же останется? Кроме этого есть еще только одно: оговор Казаченко, то письмо, которое было ему доверено и которое он выдал. И те самые, кто так негодует на вероломство Махалина и Караева, совсем иначе говорят о Казаченко. Но, однако, что же все-таки дала эта улика? Вот Бейлис пишет письмо, пишет жене, посылает с верным человеком, которому можно верить, как ему самому. Казалось бы, в таком письме так легко проболтаться, так легко хоть чем-нибудь выдать себя. И что же? Ничего подобного, ничего подозрительного в письме не находят. Именно такое письмо и мог написать человек невиновный, который не знает, за что его держат, кто его оговаривает. И он поручает жене - узнай, кто ложно на меня показал.
Он волнуется, что за него не хлопочут; ведь не может быть, чтоб при желании нельзя было раскрыть любой клеветы, и он просит: пойди к Дубовику, попроси его похлопотать, пусть доказывает, что я невиновен. Он об этом пишет жене, он просит ее его не забывать, хлопотать, просить, разузнавать, просить о том, что так понятно. Он просит и помочь деньгами Казаченко. Что же удивительного? Казаченко передает его письма, он ему помогает, он оказал ему эту услугу; долг платежом красен, и за услугу можно платить. Он заслужил благодарность. И вот видя, что письма, которые достал Казаченко, ничего не дают, что он зря хлопотал, зря предавал Бейлиса, Казаченко их дополняет словесным рассказом. Бейлис, видите ли, просил его о маленькой услуге, - отравить двух свидетелей - Шаховского и Наконечного. Но, конечно, самим {66} обвинителям было неловко на олово верить таким показаниям; сказать можно все, а что такое сделал Казаченко, чем доказал свою добросовестность, чтобы мы стали верить ему на слово? Разве эта его роль вероломного друга относительно Бейлиса такова, чтобы доверять полному его беспристрастию? И вот гражданский истец с большим искусством и находчивостью старается доказать, что Казаченко не выдумал. Откуда, как не от Бейлиса, рассуждает он, мог он узнать фамилии опасных свидетелей? Ну, во-первых, это не доказательство. Казаченко, который был приставлен шпионом за Бейлисом, который постоянно делал о нем сообщения хотя бы Иванову, имел тысячи способов и помимо Бейлиса узнать, какие улики выставлены против него. А во-вторых, разве эти свидетели действительно опасны для Бейлиса? Разве не видно, что Казаченко, по пословице: "слышал звон, да не знает откуда".
Шаховской - свидетель, опасный не для Бейлиса, а для Чеберяковой: он первый вывел на свежую воду роль Жени Чеберякова, а о Бейлисе он сам не знает ни слова. А Наконечный? Вы сами его слышали, - чем он опасен для Бейлиса? Но Замысловский делает здесь шаг настолько ловкий, что он привел в восхищение г. Шмакова. По его догадке оказывается, что свидетель Наконечный опасен тем, что у него есть дочь Дуня, которая многое знает. Но ведь если это так, то травить надо было Дуню, а не ее отца. Напротив того, отец ее был бы необходим для Бейлиса, чтобы хотя через него держать Дуню на привязи. Умрет отец, под чье же влияние она попадет, как к ней добраться? Итак, откуда же видно, что Казаченко правду сказал, что это неправдоподобное показание его не неумная выдумка? А ведь кроме этого улик больше нет, это последняя.
