В Маклаков - Убийство А Ющинского (Речь в Киевском Окружном Суде 25 октября 1913 года)
Чеберякова очень скоро поняла, что ее личные интересы с этой позицией прокуратуры совпали, что для ее собственной и безопасности ей выгодно обвинение Бейлиса. Так обоюдные, одинаковые интересы связали их действия. Прокурорский надзор стал защищать Чеберякову, а Чеберякова помогать ему обвинять Бейлиса. И положение прокурора сделалось страшно фальшивым. Отрицать очевидности он не может, он знает, что Чеберякова преступная женщина, воровка, что ей верить нельзя. Даже больше. Он чувствует, что она причастна к этому делу, и все-таки {51} тронуть ее, привлечь ее он не решается; он даже высказывает по этому поводу свое сожаление: "раз она свидетельница, говорит он, я сделать уже ничего не могу". И прокуратура не замечает, не хочет заметить, что эту безнаказанность она сама ей обеспечила, что ведь это она ее вовремя не привлекала, была ей первой защитницей. И с своей стороны за это Чеберякова старается служить обвинению по мере возможности. Как бы вознегодовали наши почтенные обвинители, если бы они дали себе настоящий отчет, как она им служит, как поставляет улики. Смотрите, когда они появились, и какие это улики!
Уже после того, как результаты расследования Красовского были в газетах оглашены, после того, как в тех же газетах Чеберякову прямо назвали убийцей, после того, как началось новое следствие как будто против нее, только после этого она явилась с первыми, показаниями против Бейлиса. Она вдруг неожиданно вспомнила, будто покойный сын Женя, когда был жив, ей рассказывал, что Мендель Бейлис на его глазах утащил в печку Андрюшу. Вот о чем она до тех пор забывала сказать, хоть много раз говорила об убийстве Ющинского и о показаниях Жени.
Казалось бы всем должно было быть ясно, что это неправда, но показание это было выгодно для обвинения Бейлиса и ему поэтому верят. Но Чеберякова понимает, что одно ее показание и при этом такое доверия не вызывает. Но у нее есть еще последняя дочка Людя. Можно использовать Людю, и она приводит ее. Мы ее видели. Гражданский истец вчера в своей речи с большой, почти отеческой, нежностью, говорил: "как сама правда в девочке заговорила". Людя, эта несчастная девочка, которая вышла и заученным тоном, от слова до слова, все рассказала, как ее научили, {52} которая даже на вопрос, часто ли она видала Андрюшу, ответила: "сохрани Бог, очень редко"!
Эта-то Людя, замученная и задерганная, которая все говорила не детскими, не своими словами, эта-то Людя производить впечатление правды! Но чем богаты, тем и рады, большего дать не могли. Пришлось и этим довольствоваться, все-таки это единственное, что нашлось против Бейлиса. Впрочем Чеберякова оказалось прокурору полезной в другому отношении. Она замарала всех свидетелей, которые были прокурору невыгодны, наклепала про поездку в Харьков, про то, что ее там подкупали, наклепала на сыщиков, добросовестно дала все, что могла дать, и поистине не она виновата, что большего дать не сумела. Ну, а если бы тогда прокурорский надзор сделал то, что ему следовало сделать, если бы начал с нее, если бы вместо того, чтобы радостно хвататься за ее показания, ее самое привлекли, ну, тогда разговор был бы другой. Она предпочла бы тогда сказать правду, и вы бы эту правду узнали. Вместо этого, ее отстранили от дела, дали ей возможность молчать, - и я скажу больше, вели дело так, как будто боялись, чтобы правда сама собой не раскрылась. Смотрите, как производилось доследование того петербургского следователя, который так нравится прокурору. Этот следователь брал все, что могло обвинить Бейлиса, и останавливался там, где след мог свернуть в другую сторону. Возьмите любую мелочь. На трупе Андрюши оказались волосы, чьи то волосы. Это улика. Найдите, чьи это волосы и получите представление, где искать виноватого. И вот производится обстоятельное исследование этих волос и волос, срезанных с Бейлиса, взятых со всех частей его тела. Ну, а было ли такое же сравнение с волосами Рудзинского, {53} Латышева и Сингаевского? Нет, этого сравнения вовсе не делали, как будто боялись, что волосы выдадут. Почему же, если у следователя не было предвзятой мысли, почему исследовали волосы одного обвиняемого, и не пожелали исследовать волос у других? Возьмите другой подобный же факт - глину на трупе, на одежде Андрюши. Это следы небольшие, но они тоже могли кое-что обнаружить. И вот глину исследуют самым подробным и тщательным образом, - берут пробы со всех мест завода Зайцева. Но почему же не сделать того же самого с глиной от дома Чеберяковой? Почему же не попробовали глины того погреба, где мог храниться труп мальчика, глины чердака и т. д.?. Но этого вовсе не делали. Почему же следователь Машкевич, который проявил столько усердия для проверки улик против Бейлиса, не сделал того же для проверки улик против Чеберяковой? Ну, а ковер Чеберяковой, в который, как говорят, был завернут труп? Я готов не придавать большого значения ковру, но, ведь если уже его исследовать, то нужно исследовать так, чтобы из этого могло что-нибудь выйти. А как поступает Машкевич? На ковре, который был в квартире Чеберяковой, оказались подозрительные пятна; заподозрили, что это кровь, решили исследовать, но что же исследуют? Вы слышали, как это было сделано: с ковра срезали ворсинки и только их и исследовали! Ворсинки ковра! Но через нисколько месяцев, через нисколько лет, что же могло остаться на этих ворсинках? Ведь по ковру ходят, его топчут; все с ворсинок стирается. Или было жалко испортить ковер, исследовать его обстоятельно? Тут многого не жалели, не жалели человеческой жизни (движение), а пожалели ковра, ограничились одними ворсинками. Во картина того, как искали {54} виноватых в убийстве Ющинского. Их не только не искали, их боялись найти, боялись схватиться за нитку, которую сама судьба давала тому, кто искал, боялись схватиться за нее, чтобы она против воли не привела туда, куда не хотелось идти. Не трогали Чеберяковой, не исследовали волос ее друзей, не исследовали глины ее дома, не исследовали ее ковра! Искали не виноватого в убийстве Ющинского, искали улик против Бейлиса, только. И эта боязнь найти виноватого, это слепое предубеждение, ни в чем не сказалось так резко, как в печальном эпизоде сознания Сингаевского Караеву и Махалину. Вот как это происходило. В известный момент, когда дело было безнадежно испорчено, когда казалось больше ничего нельзя было сделать, у Красовского появилась новая мысль: заставить сознаться убийц, заставить сознаться друзей Чеберяковой. Но как это сделать, как к ним добраться? Ведь воры зря себя не выдадут, они слишком хорошо понимают, как спокойно их положение за спиной Чеберяковой. Составился такой план: войти в их компанию, пригласить их на дело, на воровское предприятие, сойтись, познакомиться, подружиться, а потом напугать, напугать тем, будто власти узнали об их участии в убийстве Ющинского, заставить их струсить и проболтаться. Но мало проболтаться - болтовне цена невелика. В этом деле было столько лжи, что если принести только сознание - ему грош цена, от него они отопрутся. Вот если заставить их выдать улики, найти вещественным доказательства - это дело другое. Ведь где-то остались вещи Андрюши, пальто, ботинки, брюки. Вот если заставить их принести эти вещи, тогда придется поверить и тому, кто и не хотел бы этому верить.
План был хороший, но кто мог его выполнить? Поручить это дело обыкновенным {55} сыщикам - Полищуку, Выгранову? Но ведь они воровскому миpy известны, воры им не доверятся. Поручить новому, неизвестному человеку? Но ведь воры осторожны, они с незнакомым сразу сближаться не станут. План этот мог выполнить только такой человек, которому воры бы верили, которого они бы знали и которого, к сожалению, в распоряжении следственной власти быть не могло. Вот тут-то и появился Караев. И это очень знаменательно. Ведь если думать, как думает обвинитель, что это все просто ложь, что не было никакого сознания, что просто наняли человека для того, чтобы можно было потом показать о сознании, то зачем же нужно было выписывать такого человека с Кавказа, зачем нужно было брать человека, у которого в прошлом целый ряд политических преступлений и которого на такое дело, на лжесвидетельство, вообще трудно склонить? Ведь когда нанимают лжесвидетеля, так далеко не ходят. Наймите кого угодно, и он все вам покажет. А здесь появился Караев, человек с очень своеобразным прошлым. Сидя в тюрьме, он не подчинялся властям, бунтовал, перечил, дерзил и, по словам самого Рудзинского, за это из карцера почти не выходил. Но этого мало. Караеву пришлось в тюрьме встретиться с заключенным туда же бывшим его тюремным надзирателем, который над ним издевался когда-то, и он его зарезал. Конечно, это - преступление, это - злодейство, но смягчающие обстоятельства все же нашлись; он был оправдан. И вот, благодаря всему этому, Караев в тюремном мире был не только известен, был каким-то героем, слову которого верили все. Такие люди, как Караев, официальной власти не служат: не даром он анархист. И этот Караев согласился помочь Красовскому отыскать убийц Ющинского и, {56} конечно, он один мог это сделать. И вот как Махалин с Караевым за это дело взялись. Они уверили Сингаевского, что им нужно оружие для какого-то преступного дела. Сингаевскому это подозрительным не было, он Караева по репутации знал и Караеву верил. Сингаевский ответил, что у него оружия нет, и он его не может дать, но что если Караев идет в какое-либо дело, то он готов ему помогать. Так начались переговоры, сблизились, вошли в доверие, часто виделись, и вот в один прекрасный день Караев огорошил его неожиданным сообщением; он говорит: "знаешь ли, я узнал, что тебя скоро арестуют по делу Ющинского". Хитрость удалась; в Сингаевском, в этом тупом человеке, которого до 18 лет учили грамоте и не могли научить, который в воровском деле нашел свое назначение, в нем заговорил ужас, что его кто-то мог выдать, что про него действительно могли рассказать эти "шмары", и он, мало-помалу, стал от страха пробалтываться.
