Францишек Равита - На красном дворе
Выслушав отрока молча, Изяслав отослал его.
- Ну вот видишь, - обратился он к Болеславу, - мы не ограждены от опасности, пока еще нет спокойствия!
- Ты слишком уж много позволил Мстиславу, - задумчиво отвечал король.
- Этого не воротишь... Знаю, они боятся не столько ляхов, сколько вот этой руки!
При этом князь поднял свою руку.
Настало минутное молчание.
- Надо тебе, милостивый король, - продолжал он, - съездить к ним... Скажешь им словечко и убедишь, что приехал ко мне как гость и что скоро уедешь... словом, скажи, что хочешь, только бы успокоить крикунов, иначе придется собирать войско...
Болеслав не долго думал. Позвав отрока, велел седлать коней и в сопровождении конного отряда отправился на вече.
У него достаточно было смелости, чтобы удовлетворить свое любопытство. Ему хотелось видеть бушующую народную волну, которая, расходившись, свергала князей с престола.
Киевляне были уведомлены, что сам король приедет на вече. Весть молнией облетела Подол...
Королевский отряд остановился на площади, где висел вечевой колокол. Старшины, окружавшие колокол, уже ожидали прибытия короля. Как только отряд остановился, к королю подошел Варяжко и спросил:
- С миром или с войною приехал ты к нам?..
- С миром, с миром, киевляне! - отвечал польский король. - Мой свояк Изяслав просил меня защищать его от Всеслава, и я ему обещал. Но теперь, как всем известно, Всеслав бежал, а я не намерен воевать с народом.
- Умны речи твои, король, - отозвался белгородский посадник. - Народ виноват разве только в том, что желает спокойствия и добра.
При этом он повернулся к народу, толпившемуся вокруг колокола, и громко крикнул:
- Слышите, что говорит король? Он не желает нашей гибели...
- Не желаю, киевляне, вашей гибели, - повторил Болеслав, - напротив, хочу жить мирно и ищу вашей дружбы. Теперь я только ваш сосед, а хочу быть и вашим приятелем, потому что силою и богатством народа сильны короли и царства!
- Да вознаградит тебя Господь, - крикнул кто-то, - что ты уважаешь сермяжников! Да послужит тебе наградою любовь народа! Мы нанесем тебе подарков и гривен, только пощади наш город и землю, матушку нашу!
- Я приехал к вам не за подарками и гривнами. Живите себе спокойно и пользуйтесь своим имуществом, нажитым трудами, а мне позвольте только отдохнуть в вашем городе, мы ведь проехали большое расстояние от Польши, и люди, и лошади нуждаются в передышке. Отдохнем и вернемся восвояси, не причинив вам никакого вреда.
Варяжко торжествовал.
- Мы верим тебе, - сказал он королю. - Если ты ручаешься за нашу безопасность, будь нашим гостем и оставайся с нами, пока тебе не надоест. А если - на то Божья воля - на нас обрушится гнев князя нашего Изяслава, просим и молим быть нашей защитой. Если ты любишь свой народ, то и нам зла не пожелаешь.
Король поклонился и уехал. После отъезда короля на княжий двор народ, успокоенный его ласковыми словами, помаленьку разбрелся по домам.
- Польский король будет нашим милостивым защитником перед князем, раздавались голоса вокруг.
IV
СУЖЕНЫЙ
После ареста воеводы Коснячко Люда и Добромира остались в девичьей светелке на вышке. Люда сидела и плакала. Проходили долгие часы ожидания, а отец все не возвращался домой. На Горе было тихо, как в могиле. Люди сидели дома, и никто не смел показать своего носа на улицу. Только на Подоле народ шумел и кричал на вече.
Люда посылала отрока на княжий двор узнать об отце, но тому неопределенно ответили: "Воеводу задержал князь..." Уже Болеслав и Изяслав вошли в Киев и заняли княжеский дворец, уже начали разводить войска по квартирам, а воеводы все не было и не было. Никто не знал, куда девался старик: все видели, как его насильно увезли на княжий двор, но никто не видел, чтобы он уехал оттуда.
В таком беспокойстве Людомира дождалась вечера. И вот теперь, как и в прежние времена, она услыхала звуки вечевого колокола. Она невольно задрожала при одном воспоминании о том, какое чувство возбуждали в ней эти звуки.
"Что же это значит? - подумала она. - Неужели опять бунт? Неужели новая междоусобица?"
А колокол все гудел и стонал. Там и сям по дороге двигались вооруженные отряды польских дружин и рати Изяслава; они шли на ночлег. Время от времени люди крадучись выбирались за ворота собственных домов и, влекомые любопытством - а что там, на вече? - стремительно бежали к Кожемякским воротам.
Наконец звон утих, собрав на площадь столько народа, что на ней было теснее, чем в муравейнике.
Добромира послала на Подол отважного челядинца узнать от кого-нибудь о воеводе, расспросить людей и послушать, что говорят на вече. Посланный вернулся поздно и рассказал, что случилось: чего хотели киевские выборные, что говорил король и как он успокоил народ, но о воеводе не было ни слуху ни духу.
Людомира плакала и молилась целую ночь.
На следующее утро взошло прекрасное весеннее солнце и рассеяло туман, расстилавшийся над водою и лесами, но оно не развеяло тоски молодой девушки. Снова была разослана челядь по всему Киеву, и Люда ожидала вестей.
Киев начал оживляться. Со всех сторон тянулись вооруженные польские отряды, конные и пешие; одни уже въезжали на княжий двор, другие останавливались у Десятинной церкви, третьих отсылали на Красный двор, куда именно сегодня собирался отправиться на продолжительное время король Болеслав. Часть войск было велено разместить на Берестове и в прилегающих погостах* и деревнях.
_______________
* П о г о с т - здесь: часть территории; волость, сельский
приход.
Люда ни у кого не могла узнать об отце. Добромира давно ушла бы сама на разведку, но боялась оставить девушку под присмотром одних служанок. Она ждала, пока войска окончательно расквартируются.
Людомира продолжала смотреть через окно на дорогу и вдруг увидела Богну Брячиславовну. Девушка торопилась и шла, нагнув голову, так быстро, что служанка едва поспевала за нею. Поравнявшись с теремом воеводы, она, точно тень, проскольнула в калитку, вбежала в сени и исчезла. Еще момент и она была в светлице Люды. Богна казалась испуганной, даже почти в отчаянии; по-видимому, она хотела что-то сказать, но не знала, с чего начать. Тревога эта была очевидна и для Люды.
- Что с тобою? - спросила она.
- Ничего... Я бежала к тебе... - Девушка осеклась.
- И что же? Ты знаешь что-нибудь об отце? Говори!
- Да, знаю, - отвечала та, глядя с состраданием на Люду, но все еще не произносила того, что знала.
Люда испытующе посмотрела на Богну.
- Он все еще на княжьем дворе?.. Ведь он туда поехал...
Богна бросилась на шею приятельнице и со слезами начала целовать ее.
- Да... поехал... но уже больше... не вернется, - пролепетала она.
Люда все еще не понимала, в чем дело.
- Почему не вернется?
Богна нежно поцеловала подругу.
- Не может... Мстислав отомстил ему... он умер...
Людомира залилась слезами. Когда обе настолько выплакались, что могли разговаривать, Богна рассказала толково, что случилось с воеводою с минуты его ареста. Обо всем этом поведал ее матери Путята, а мать послала уведомить о том Люду.
Через некоторое время после нервного потрясения Людомира призадумалась над своим сиротским положением; она перестала плакать, но перед ее глазами постоянно стоял отец, который ее так сильно любил, нежил и лелеял. Надо было отыскать хотя бы тело его и похоронить, но где искать? В какую сторону идти? От Богны она узнала, что его повесили в Дебрях. С тяжелыми мыслями, неподвижно сидела она долгое время, взор ее блуждал.
- Пойду искать его, - произнесла она как бы про себя.
- Куда ты пойдешь? - перепугалась Добромира. - Ведь Дебри велики...
- Верно, за княжьим двором... Туда пойду...
- Подожди до завтра... Пусть все успокоится... пусть войска и дружина разойдутся по квартирам, и тогда... Слышишь... опять бьют в котлы и литавры...
Но Люда как бы не слыхала предостережений Добромиры.
- Пойду... еще хоть раз увижу его... попрощаюсь с дорогим моим тятенькой... похороню его по-христиански...
Никакая сила не могла удержать Люду. Она обняла Богну, вырвалась из рук Добромиры и побежала прямо к воротам позади княжеского двора.
По дороге она встречала людей, с удивлением смотревших на нее. Прохожие обращали внимание на ее бескровное лицо, длинную расплетенную косу, развеваемую ветром, который, словно железным обручем, сжимал ее белую шею и она еле переводила дыхание. Добромира бросилась было за нею, но ее старые ноги не могли поспеть за девушкой, и она вскоре потеряла ее из виду.
А Людомира все бежала, не говоря никому ни слова и даже не глядя на прохожих. Миновав калитку за княжеским двором, она побежала по узкой лесной тропинке, ведущей к Печерской лавре, и вдруг остановилась от усталости. Лесной холод освежающе подействовал на ее разгоряченный мозг, она пришла в себя и осмотрелась кругом. Везде стоял гигантский лес, упиравшийся вершинами в небо. С обеих сторон прижимались к громадным берегам и осинам кусты орешника, покрытые молодыми, пушистыми и еще не совсем распустившимися листьями; на мягких почках спокойно висели крупные капли росы, отливавшей на солнце всеми цветами радуги. Тут же, у ее ног, из-под прошлогодних пожелтевших и почерневших листьев вырывались фиолетовые головки колокольчиков и фиалок и целые островки подснежников, робко глядевших на солнце. Дальше стояли, одно подле другого, деревья, высокие, внушительные; они молчаливо смотрели в синеву небес и чуть слышно вели между собою беседу. Длинные сучья, сплетаясь в сердечных объятиях, представляли собой род зеленого балдахина, сквозь который проникали острые стрелы солнечных лучей. Они освещали и согревали воскресавшую мелкую поросль, ютившуюся у подножия гигантов.
