Францишек Равита - На красном дворе
Послы поклонились Болеславу.
- Я прощаю вас, - грозно продолжал он, - но виновных я должен наказать.
- Воля твоя, милостивый княже, - отвечал Варяжко, - но будь уж отцом родным и для виновных, которые от скудоумия осмелились возвысить голос и поднять руку на твою княжескую особу...
Покорность послов произвела приятное впечатление.
- Всех прощу, кроме самых буйных, но не войду в город, пока виновные не будут наказаны; иначе ни вы, ни я не будем спокойны... Пусть в тюрьмах и монастырях оканчивают свой век, как Судислав, тогда дети их и внуки научатся почитать князей... Я не стану сам наказывать, чтобы вы не подумали, что я желаю мести, а не справедливости. Пусть едет в Киев мой сын Мстислав, он исполнит поручение, и тогда я вернусь к вам с дружиною.
Послы поклонились в знак согласия.
- Однако, княже, наказывай так, чтобы наш народ благословлял тебя, а не проклинал. Мы согласны на то, чтобы Мстислав явился в Киев и наказал виновных, но пусть пощадит невинных, если уж не хочешь быть милостивым для всех; волю твою мы объявим киевлянам. Но в то же время просим исполнить еще одно наше желание: отпусти дружину ляхов домой.
- На это я никак не могу согласиться, - отвечал Изяслав. - Многим обязан я был королю польскому. Во время моего скитания вдали от дома он был мне другом и советчиком и со своею дружиною помогал вернуть мой удел отобрал его у врагов. Он мой гость в моей отчине, и если он разделял мои заботы и печали, то пусть разделит и мою радость.
- Милостивый княже, - осмелился возразить Варяжко, - зачем тебе вводить ляшскую дружину в город? Ведь народ не успокоится, пока будет находиться под страхом.
- А нужно, чтобы успокоился. Благодаря мудрым распоряжениям короля ляшская дружина не сделает вам ничего худого. Однако пусть киевляне видят и знают, что у меня есть друзья, всегда готовые защитить.
Послы легко поняли опасения Изяслава и поэтому больше не упоминали о ляхах. Волею или неволею приходилось согласиться принять их в стенах своего города.
Было решено, что Мстислав поедет с небольшим отрядом дружинников в Киев и учинит там суд и расправу над виновными, заставившими князя бежать, а потом даст знать отцу, что киевляне успокоились и готовы открыть перед ним ворота.
Послы возвращались с невеселою вестью: приходилось впустить нелюбимого князя не только в город, как волка в овчарню, но и принять его со всеми почестями. По дороге они грустно беседовали между собою.
- И зачем он ведет Болеслава?.. Чтобы кормить наших врагов нашим же хлебом?..
- Да, это не какой-нибудь король! Предстоит новая потеха... и князь не даром ведет за собою ляшскую дружину...
- Но, конечно, не для того, чтобы они обижали нас, - заметил Варяжко. - Король не обижает людей у себя и здесь не будет. Только не его нам надо бояться, а этого рыжего бородача...
- Не говори так, посадник! Если от его могучей руки дрожат немцы, то и нам не поздоровится от нее.
- Немцы - особь статья, а мы - особь... Мы такие же поляне, как и они... Слышал, что говорил король о народе, а этот заячий хвост только усами шевелил...
На следующее утро, после отъезда послов, Мстислав собрался в Киев. Перед отъездом Изяслав позвал его к себе и сказал:
- Ты, сынок, не очень обращай внимание на то, что говорит Болеслав... Не ему княжить на Руси, а нам с тобою. Следует наказать всех виновных, до последнего... не жалей даже и этого старого пса Коснячко. Пусть помнит, нельзя служить в одно и то же время князю и народу... Этого человека ты должен укоротить прежде других, потому как, пока жив Коснячко, ни я, ни ты в Киеве долго не засидимся.
С этими советами Изяслав отправил своего сына в Киев, и киевляне широко распахнули перед ним городские ворота.
Прежде всего Мстислав приказал дружине занять ворота Золотые, Ляшские и Кожемякские, затем потребовал от киевлян сложить оружие. Этому последнему требованию народ легко подчинился, так как вернувшиеся послы объявили о таком решении на вече.
Покончив со сдачей оружия, Мстислав принялся за кровавую расправу: никто из киевлян, имевших положение или богатство, не избегнул его рук. Наказывал и правых и виноватых. Если это был боярин, Мстислав казнил его из опасения нажить врага; если же это был богач, казнил, чтобы его имуществом пополнить истощившуюся княжескую казну. Такова была его справедливость.
Настал наконец черед и воеводы Коснячко. Старик спокойно ожидал очереди. В его хоромах царила такая зловещая тишина, какая обыкновенно бывает перед бурей.
Однажды утром Людомира сидела подле отца на вышке и разговаривала с ним потихоньку, как бы предчувствуя что-то ужасное.
- Ах, тятя! - сказала она. - Чем все это кончится?..
- Одному Богу известно! - отвечал старик.
Девушка тревожно прижалась к груди отца.
- Теперь в городе как на поле брани, - говорила Люда. - Куда ни посмотришь, везде трупы... Откуда бы ни слышался какой-нибудь голос, это непременно плач родных, стон недобитых и умирающих... Вороны летают стаями, каркают...
- Видно, Господь послал нам это несчастье за наши прегрешения. Его надо молить, чтобы сменил гнев на милость, дитятко мое!
В эту же минуту послышался голос человека, кричавшего в оконце у ворот:
- Отоприте ворота! Посол от князя Мстислава!
Отрок, стоявший у окна, доложил о том воеводе. Старик спокойно поцеловал дочь в голову, покоившуюся на его груди, и сказал отроку:
- Отопри ворота и проси послов в гридницу.
Люда обняла отца за шею, в глазах ее была мольба:
- Не ходи, тятя, не ходи... Этот посол предвещает нам несчастье.
Воевода погладил девушку по щеке.
- Успокойся, моя ласточка! Худшего несчастья, чем позор, я не дождусь.
И он спокойно спустился вниз. В ворота въезжал вооруженный отряд из десятка дружинников Мстислава; Коснячко взглянул на них с рундука и тотчас догадался, какие это были послы.
Один из них подошел к воеводе и дерзко сказал:
- Князь прислал меня за тобою, он просит тебя пожаловать на княжеский двор.
В это время в окошечко выглянула Добромира и, всплеснув от ужаса руками, громко крикнула:
- Славоша!
Голос ее звучал такою тревогою и почти отчаянием, точно это имя предвещало несчастье.
Она поспешно сбежала вниз.
Воевода окинул проницательным взглядом весь отряд; дружинники в свою очередь смотрели на воеводу вызывающе.
- Хорошо, - спокойно отвечал воевода, - сейчас буду к вашим услугам, только зайду в горницу и прихвачу меч и шапку.
Возглавлявший отряд Славоша, которого так испугалась Добромира, зло улыбнулся.
- Не надо, воевода, - сказал он. - Все равно во время танца придется снять и меч и шапку.
- Не наряжайся для князя, - отозвался другой, - князь и так узнает, он добрый... подарит тебе новый кафтан и наградит соболями...
Славоша кивнул головою, и в тот момент двое дюжих конюхов подскочили к воеводе, схватили его под мышки и потащили.
- Иди же, воевода! Уж и конь для тебя оседлан.
Воевода взглянул на них с презрением, но не сопротивлялся.
- Да будет воля Всевышнего! - сказал он. - Знаю, на какой пир ведете меня.
При этом он подал знак головою Добромире.
Сцена эта произошла возле рундука, и Люда, хотя и смотрела в оконце, не могла видеть ее из-за крыши; к ней лишь долетали оскорбительные слова в адрес отца. Послушная его воле, она сидела на вышке и плакала.
Добромира, стоя в дверях, молча наблюдала за этой сценой, вызвавшей на ее глазах бессильные слезы. Заметив знак воеводы, она поняла его желание и послала служанку за Людомирой.
Испуганная служанка вбежала в светелку Люды и бросилась со слезами к ее ногам.
- Воеводу увозят на княжий двор! - простонала она.
Людомира бросилась на рундук.
У воеводы уже были связаны руки, и он сидел на коне; лицо его, однако, было спокойно и покорно. Весенний ветерок развевал его седые волосы на голове и бороде.
Люда подбежала к нему и прильнула к отцовским ногам.
- Тятя! Мой бедный тятя! Куда же тебя везут? - закричала она, обхватив его ноги.
Славоша отдернул ее руку от стремени.
- Прочь, - мягко сказал он, - потом узнаешь.
- На пир зовут к князю, - ехидно прибавил другой.
Людомира, казалось, не слыхала этих насмешек и, держась за стремя, с отчаянием восклицала:
- Ах, тятя, тятя!
Добромира не могла больше сдержать гнева; она сбежала с рундука и стала между Людою и конем, на котором сидел воевода.
- Живодеры княжеские! - крикнула она, обращаясь к конюхам и поднимая сжатые кулаки. - Палачи! Вы не умеете уважать ни седин старца, ни слез ребенка! Погодите! Придет и ваша очередь...
- Замолчи, старая ведьма! - крикнул на нее Славоша, подскочив и схватив ее за горло. - А не то я сейчас отправлю тебя ко всем чертям.
Добромира барахталась в руках конюха и глухо хрипела:
- Палачи!.. Живодеры!.. Мясники!..
Старый Коснячко смотрел в немом молчании на плачущую дочь. Лицо его выражало неизъяснимую боль, какую может чувствовать только родительское сердце. Две крупные слезы скатились по его старческим щекам.
