Борис Поломошнов - Похвала подлости
Тем не менее, Эразм пишет в своей «Spongia» так, как будто ничего этого нет, или как будто ни о чем этом он не знает: «Конечно, Гуттен имеет в свою защиту замки и валы, войска и ружья, огонь и мечи. Всего этого нет у меня. К тому же, у Гуттена нет ничего, за что ему приходилось бы страшиться; может быть, поэтому он так храбр. У меня же есть мои произведения, которые уже принесли и еще принесут немало пользы, за судьбу которых я переживаю» [121, с. 437].
… Если хочешь смалодушничать, оправдание для себя найдешь всегда…
Свои произведения Эразм спас ненадолго. Взошедший на папский престол Павел IV распорядился включить в первое же издание «Индекса запрещенных книг» все произведения Эразма [124, с. 62]. Самого же Эразма — к тому времени уже умершего — предать анафеме и «проклясть по первому классу» [124, с. 66]. Гуттена же Эразм лишил последней надежды. Ульрих фон Гуттен был совершенно лишен не только замков, но вообще каких бы то ни было средств к существованию. Его мать умерла, как только узнала об его отлучении от церкви. Его братья официально отреклись от него, опального, и поделили наследство вдовствующей умершей матери между собой, не оставив Ульриху ничего.
Ульрих фон Гуттен умирал. Ему были необходимы лекарства, хорошее питание, теплая одежда и жилье. А еще — дружеская поддержка, теплое слово ободрения, которое согревает и придает силы в борьбе со смертью.
Ничего этого у него не было.
Находившийся практически рядом — в том же городе, небольшом даже по средневековым меркам — Эразм Роттердамский не сделал ничего для того, чтобы спасти Гуттена от смерти…
Хотелось бы не знать. О многом. О том, например, что сказал обо всех нас задолго до нашего рождения Франсуа де Ларошфуко. О нас всех, включая себя самого: «У нас у всех достанет сил, чтобы перенести несчастье другого» [54, с. 152].
«Чужая душа — потемки» [64, с. 367]. А своя? Кто из нас может с полной уверенностью в себе крикнуть через тьму веков: «Ларошфуко, дружище, ты не прав! Хочешь говорить о себе — говори. Все, что твоей душе угодно. За нас, будь добр, ты не расписывайся. Мы — другие: умнее, честнее, мужественнее, чем ты о нас говоришь!»?
Кто может сказать о себе с полной ответственностью, что в той ситуации, которая возникла в Базеле между Гуттеном и Эразмом, он поступил бы иначе, чем это сделал Эразм?
«Познай самого себя», — было начертано на одной из колонн дельфийского храма еще до того, как этот призыв принял на свое вооружение Сократ.
Путь к познанию самого себя — это дорога на Голгофу.
У каждого — своя.
Кто-то ее выдерживает, кто-то — нет.
Гераклит, Демокрит, Сократ, Аниций Макций Торкват Северин Боэций, Сигер Брабантский, Джироламо Савонарола, Томас Мор, Джордано Бруно, Томмазо Кампанелла ее выдержали.
До конца.
Их жизнь стала продолжением, дополнением и подтверждением их мыслей. Эразм Роттердамский — нет.
Его рубашка оказалась ближе к его телу.
Кто был Эразм для Гуттена?
В одном из своих писем Кроту Рубеану еще в 1518-м году Гуттен пишет: «Что ты видел… более христианского, чем… труды Эразма?» [15, с. 178]. Даже цитируя Библию, Гуттен пользовался не официальным церковным переводом — вульгатой, а латинским переводом Эразма (см.: там же).
По возрасту Ульрих фон Гуттен годился Эразму в сыновья и относился к нему, как к отцу. Эразму же льстило такое отношение Гуттена к нему. До поры — до времени. То есть до тех пор, пока само существование Гуттена, каким-либо образом связанное с самим именем Эразма, не стало представляться последнему угрожающим для его благополучия. И тогда произошло то, что произошло. То есть, Эразм продолжал жить так, как он жил до приезда Гуттена в Базель, а Гуттен умер.
…В маленькой часовне, приютившейся на краю живописного зеленого луга, на острове Уфенау, что расположен посреди Цюрихского озера, нашел свой последний приют рыцарь слова и дела Ульрих фон Гуттен, преданный теми, кому всю жизнь он был предан…
Был теплый летний солнечный день. Двадцать девятое августа 1523-го года. В этот день умер Ульрих фон Гуттен. Ему было тридцать пять лет и четыре месяца от роду. Солнце его надежд зашло. Навсегда.
Чем ярче надежда, тем мрачнее разочарование от ее неосуществленности. Настолько же глубокое, насколько и болезненное. Как говорится, аминь. Или еще как-нибудь по-другому, но обязательно в этом же духе. Остается лишь горестно вздыхать и слезливо задавать известные извечные вопросы: «кто виноват?», «что делать?», «быть или не быть?», а если все-таки быть, то кем быть, чтобы быть? Можно ли забыть, что за то, чтобы быть, приходится платить: тем, чем приходится быть? Ведь каждому человеку хочется быть здоровым, богатым и счастливым, и при всем этом — умным и честным, решительным и порядочным: не порядочным подлецом, а просто порядочным. Как просто! Ой ли?
…Мартин Лютер. Вождь Реформации. Смело и решительно он прибил к дверям Виттенбергской церкви свои 95 тезисов, возвестив тем самым о начале «крестового похода», «священной войны» за очищение Святой церкви от скверны алчности, стяжательства, воинствующего корыстолюбия, а заодно — от ханжества, лицемерия и мракобесия. Это был Поступок, всколыхнувший, взбудораживший не только Европу, но весь мир: от Индии до Вест-Индии.
Мартин Лютер, подаривший надежду на торжество Разума и Справедливости настоящему рыцарю «без страха и упрека» Ульриху фон Гуттену, рыцарю по званию и по призванию, дон Кихоту штеккельбергскому, а вместе с ним и всем другим, увидевшим в Лютере маяк, указывающий путь во тьме, он очень скоро дал понять, что его, собственно говоря, неправильно поняли, что ничего такого он и в мыслях не имел, и ни к чему такому он и не думал призывать. А если кому-то что-то такое пришло в голову, то это проблема этого самого кого-то и его же головная боль по поводу того, как теперь сохранить эту самую голову. Сам же Лютер о своей собственной голове успел вовремя позаботиться.
Дело в том, что Вормском рейхстаге 1521-го года император многих империй Карл V поддержал католическое духовенство и потребовал от Лютера отречься от его реформационного учения. Лютер, опиравшийся на силу, как ему казалось, мощных светских князей, тут же заявил: «На том стою и не могу иначе» [26, с. 21]. Стоял недолго. Когда против Лютера был издан специальный Вормский эдикт, осудивший его учение и деятельность и грозивший ему вполне конкретными санкциями, Лютер спешно укрылся в вартбургском замке саксонского курфюрста Фридриха (близ Эйзенаха) и так же спешно стал посылать оттуда сигналы о своей благонадежности. Сигналы были приняты с благосклонностью (см.: [26, с. 21]). Еще бы! Ведь такими сигналами стали призывы Лютера беспощадно карать всех поверивших в искренность и бескорыстность провозглашенных им же намерений.
«Если — пишет Лютер — среди крестьян есть невиновные, то Бог сохранит и спасет их. А коль скоро Он этого не делает, значит, они виновны; виновны хотя бы в том, что не выдали злодеев и были с ними заодно. Даже если крестьяне пострадают так по глупости или из страха, их все равно надо покарать» [119, с. 305].
Лютер обратился с открытым призывом «бить, душить, колоть восставших крестьян, как бешеных собак» [79, с. 138], чем, безусловно, снискал благорасположение власть имущих.
Если призыв людей к восстанию и последующий за ним призыв «бить, душить, колоть» восставших по этому же призыву «как бешеных собак» не является предательством, то тогда что же такое — предательство?
Люди, которым был безгранично предан Ульрих фон Гуттен, — Мартин Лютер и Эразм Роттердамский — предали его по-разному: Лютер — в числе множества других, кому по его воле довелось оказаться преданными ему; Эразм же — персонально.
Нежелательное знание имеет скверное свойство: порождать ненужные мысли.
Самая ненужная мысль: существуют ситуации, в которых человеку приходится выбирать между тем, чтобы либо стать героем, но — посмертно, и тем, чтобы сохранить свою жизнь, но — став при этом подлецом.
Однако, как не бывает абсолютных аксиом, так не бывает абсолютно ненужных мыслей.
Ценность любой ненужной мысли заключается в том, что она вызывает мысли нужные. Тогда-то и выясняется, например, что продолжительность жизни совершившего подлость во имя сохранения этой самой жизни измеряется лишь продолжительностью его использования использующими его, после чего его жизнь становится им ненужной. Со всеми вытекающими для новоиспеченного подлеца последствиями.
Что же касается героев, то не все они становятся героями посмертно. Но это — совсем другая история. Нас сейчас интересуют исключительно подлецы.
КАТЕХИЗИС ПОДЛЕЦА
«Твори Зло! Увидишь, как тебе станет легко».
Ж.-П. Сартр. «Дьявол и Господь Бог»Катехизис (от греч. κατήχησις) — поучение, наставление.
