Бенгт Янгфельдт - От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы
Но как же в России строят? Это делается без старательных поисков добрых материалов и не приноравливаясь к должному времени года. Из плохо обожженного кирпича, только что срубленных бревен и сырых досок быстро и даже посреди зимы возводят дом, который снаружи выглядит сносно, но спустя непродолжительное время замечаешь, что крыша, пол и двери рассохлись, а стены сгнили. Владельца это мало печалит, ему лишь бы построить дом; какое-то время он может сполна взимать плату за наем и в конце концов оставит дом пустым, пока не поступят новые приказы.
Архитектура приблизительно такова. На болотистом грунте, в котором невозможно вырыть подвал, стоит дом с толстыми каменными стенами (они вследствие упомянутого беспечного способа строительства не высохнут и за несколько лет), деревянными крышей и стоком, английскими окнами, орнаментом вокруг них и над воротами, тоже из крашеного дерева; наружные сени и лестница построены со стороны двора, они тоже деревянные; все славно и удобосгораемо. Нет домов выше трех этажей, включая самый нижний — это подвал, причем очень низкий. Поэтому много изрядных домов, куда не проходит ни одна карета, и должно ездить через задние ворота, или же проломлена стена второго этажа, и тогда проход становится высоким, как триумфальные ворота; оба эти способа вполне безобразны.
В комнатах русских людей редко увидишь обои, а лишь несколько зеркал, столов и стульев; кафельные печи очень большие и топятся преимущественно из сеней. Часто они стоят прямо на балках черного пола, слишком близко к дереву, так что пожары возникали главным образом из-за скверной конструкции кухонных и изразцовых печей. Потому пришлось запретить горожанам отапливать комнаты после пяти часов вечера, дабы огонь не застиг людей спящими.
В Петербурге найдется мало домов, которые не имели бы своих ледников. Их строят тоже над землей, из дерева, с двойными стенами, засыпая промежутки между ними камнями и землей. Лед обычно нарубают на Неве, так как на каналах он редко бывает достаточно толстым. Но всякий живущий на берегу может рубить лед только напротив своего дома, а также обязан не забыть обнести прорубь оградой. Другие должны внести за нарубленный лед определенную сумму в Полицию. Обычно какой-нибудь работник становится подрядчиком — вносит плату в Полицию, находит себе помощников и поставляет лед в подвалы по 10–15 копеек за квадратную сажень, в зависимости от расстояния до дома.
Карл Рейнхольд Берк
«Путевые заметки о России. 1735–1736»
* * *Война окончилась. Ниеншанц пал, Россия уничтожила шведское господство на Балтийском море и овладела устьем Невы. Но что касается шведского присутствия в Петербурге, вклад в его развитие шведских военнопленных, сколь бы основополагающим он ни был, означал лишь символическое начало. После подписания Ништадтского трактата 1721 г., отнявшего у Швеции почти все завоевания Столбовского мирного договора, отношения между двумя странами нормализовались. И хотя между ними еще неоднократно вспыхивали военные действия, Петербург отныне стал городом, который все сильнее и сильнее привлекал к себе шведскую — и финскую — рабочую силу, и теперь уже речь шла не о трудовых контрактах с Российским государством, а о свободном въезде в прибалтийскую метрополию, динамичное развитие которой сулило трудолюбивому, деятельному иноземцу хорошие возможности заработать себе на жизнь.
«Храм для поклонения Господу всего мира»
Петр I был известен своей терпимостью в религиозных вопросах, и поэтому неудивительно, что он немедленно разрешил действовать в новом городе двум шведско-финским приходам: традиционному евангелическо-лютеранскому и приходу военнопленных. Последний обслуживали пленные пасторы, и он был упразднен после заключения Ништадтского мира 1721 г., когда солдатам позволили вернуться в Швецию.
Традиционный приход явился прямым продолжением существовавшего с 1632 г. шведско-финского прихода в Ниене и подчиненной ему административно территории. Согласно изданному ингерманландским генерал-губернатором Бенгтом Уксеншерной церковному уставу, «в княжестве Ингерманландия» следовало быть «двум пасторам — одному в Ниеншанце и другому в Иван-городе». Это постановление датировано 1639 г., но к тому времени в Ниене уже семь лет был пастор, и, следовательно, данный документ надо рассматривать прежде всего как попытку навести порядок в хаотической религиозной обстановке, царившей тогда в Ингерманландии.
Наши познания о ниенском приходе ограничиваются, к сожалению, лишь голыми фактами — размерами жалованья пасторов, назначениями на должность и т. п. Так, например, генерал-губернатор Юхан Шютте наделил первого пастора Хенрикуса Мартини Фатебюра поместьем площадью в три обжи для пасторского двора, где он в 1632 г. приступил к исполнению обязанностей. Пастор прихода был также «педагогом и наставником», обязанным преподавать в ниенской школе, в частности немецкий язык. На протяжении семидесятилетней истории прихода там служили всего двенадцать пасторов; последним был Сакариас Литовиус, назначенный в марте 1702 г., но прослуживший всего полгода — уже в октябре он из-за тревожной обстановки сбежал в Борго. Последним же пастором в Ниене, прослужившим в приходе более или менее долгое время, был Эрикус Альбогиус, работавший там в 1697–1701 гг.
Едва ли есть еще на земном шаре такое место, где многие нации чувствовали бы себя как дома, помимо роскошного императорского города Петра Великого. Север испокон веку отличало гостеприимство, и когда богатырская длань Петра превратила болотную пустыню вокруг Невы в цветущую столицу его государства, где ныне роскошь и красота подают руку друг другу, русские жители новой столицы, сами еще чужаки на берегах Финского залива, — столь охотно принимают трудолюбивых, деятельных иноземцев, благодаря познаниям и делам которых они могут надеяться извлечь пользу для себя самих и своих гостей. Соразмерно росту численности русского населения в городе в нем прибывало и иностранцев, и благородная терпимость, которая с отдаленнейших времен была свойственна русской нации, столь истовой в собственной религиозности, позволила этим иноземцам без принуждения, без ограничений воздвигнуть Храм для поклонения Господу всего мира, и каждый молится на языке своих предков и согласно их обычаям.
Эрик Густав Эрстрём, 1829
От Финских шхер до Конюшен
Ниенский приход находился в ведомстве шведской короны, между тем как петербургский подчинялся Русскому государству. Однако последний сохранил свой старый устав, согласно которому «наши единоверцы в этих краях уже издавна отправляли свои духовные потребности», как высказался пастор Эрик Густав Эрстрём, чья краткая история шведского прихода в Петербурге и впредь будет здесь довольно часто цитироваться. Пока приход не вмешивался в мирские дела, он мог более или менее свободно заниматься собственными, но это было ограничение, которое касалось не только шведского прихода.
Шведско-финский приход слывет старейшим в Петербурге из евангелическо-лютеранских. Но эти сведения ненадежны и, возможно, опираются на тот факт, что швед Якоб Майделин уже в 1703 г. в качестве первого лютеранского пастора в Ингерманландии присягнул на верность русскому царю и в июне того же года получил от Петра охранную грамоту, предоставлявшую священнику право исполнять свои обязанности. Многое говорит о том, что шведско-финский приход именно в Петербурге возник лишь несколькими годами позднее.
В таком случае старейшим евангелическо-лютеранским приходом в городе надо признать немецкий, возникший спустя год после основания Петербурга — в 1704 г. Численность немцев быстро возрастала; в отличие от шведов многие немцы были людьми состоятельными; уже в 1708 г. на Адмиралтейской стороне стояла полностью выстроенная первая немецкая церковь. Через двадцать лет была возведена церковь Св. Петра на Невской прешпективе (першпективе), где ее и сейчас можно наблюдать — но уже в том виде, в каком ее построил в XIX в. Александр Брюллов. В 1710-е годы возникло еще несколько иностранных приходов, в том числе голландский реформатский (1717) и английский (1718).
Поначалу шведско-финский приход вынужден был принять лишь только временное решение о проведении служб. На протяжении первых десятилетий богослужения отправлялись в частном доме в так называемых Финских шхерах, получивших это наименование потому, что там жили финны и шведы. Дом стоял на улице, шедшей между Летним садом и Зимним дворцом; когда в начале 1730-х гг. городские улицы получили названия, эта стала Немецкой, а позже ей присвоили название Миллионной.
Шведский приход составляли преимущественно беженцы из Ниена и других завоеванных русскими частей Ингерманландии. Прихожане-шведы работали прежде всего лакеями при дворе либо в других придворных службах, но среди шведов, как и среди финнов, были также бюргеры и ремесленники. Кроме того, многие финны работали слугами, и многие из них имели жилища в финских деревнях, расположенных в окрестностях города.
