Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
364
См. н. с. Иванюкова, 176–183.
365
Ту же мысль о бессилии крепостников при гласности, какую высказывает г. Головачев (см. выше с. 135), высказывал Герцен в известной статье, которая начиналась словами: «Ты победил, Галилеянин», и в которой он 15 февраля 1858 г. с восторгом приветствовал почин Александра II в постановке крестьянского вопроса. «Знаете, что? – писал он, – до помещичьего права добираются, до вольности дворянской? Это мужичка-то не посечь и не заставить поработать четвертый и пятый день, дворового-то и не поколотить! Помилуйте!.. Выходите же из ваших тамбовских и вологодских берлог. Собакевичи, Ноздревы, Плюшкины и пуще всего Пеночкины, попробуйте не розгой, а пером, не на конюшне, а на белом свете высказаться. – Померяемтесь!.. Гнилое, своекорыстное, дикое, алчное противодействие закоснелых помещиков, их волчий вой не опасен. Что они могут противопоставить, когда против них власть и свобода, образованное меньшинство и весь народ, царская воля и общественное мнение? И пуще всего общественное мнение. Лишь бы теперь нашим плантаторам и их противникам позволено было вполне высказаться, померяться… И тут, как во всем, поневоле бьешься в другое великое искомое современной России– в гласность. Гласность их казнит прежде, нежели дело дойдет до правительственного бича или крестьянского движения». Колокол, 1858. № 9.
366
Адресы напечатаны в виде приложения к т. II н. сб. Семенова. Тут же напечатана записка Н. П. Безобразова, написанная очень запальчиво, но метко характеризующая болезни бюрократической системы; она насквозь пропитана олигархическими тенденциями. У г. Семенова приведены также весьма характерные места подчеркнутые государем, и сделанные им на полях отметки. Против того места записки, где говорилось, что администрациею нарушена высочайшая воля, по силе которой депутаты должны были поступить в Главный комитет, стоят пометки: «вздор» и «никогда». Против места, где заявлялось, что нужно обуздать Министерство внутренних дел и Редакционные комиссии стоит пометка: «Надо начать с того, чтобы его самого обуздать». Против места, где сказано, что правительство шло извилистыми путями, написано: «Непомерная наглость». В конце записки, где указано, что автор желает узреть самодержавие в полном его величии, отмечено: он меня вполне убедил в желании подобных ему учредить олигархическое правление» (см. н. сб. Семенова, II, 940–952). Автор записки был выслан административным порядком из столицы.
367
Подробности об адресе, подписанном Унковским, см. в книге моей: «А. М. Унковский». Гл. VII. М., 1894.
368
«Кроме Шидловского, – писал Александр II Ростовцеву 25 декабря 1859 г., – Я еще получил два адреса от 18 и от 5 человек (см. выше). Последний в особенности ни с чем несообразен и дерзок до крайности… Не унывайте, как Я не унываю, хотя часто приходится переносить много горя, и будем вместе молить Бога, чтобы Он наставил и укрепил» (см. в. сб. Семенова, II, 128).
369
Вот что гласит ст. 77 Основ. Закон.: «Если б предписанием министра, содержащим в себе объявление Высочайшего повеления, отменялся закон или учреждение, за собственноручным Высочайшим подписанием изданные, тогда начальство, ему подчиненное, обязано, не чиня исполнения, представить о сем министру. Если же и засим предписание будет подтверждено, то начальство обязано представить сей случай правительствующему сенату на окончательное разрешение».
370
Речь Европеуса напечатана в книге г. Иванюкова. С. 389–390.
371
Административная кара, постигшая А. М. Унковского, сделала его имя очень популярным среди вообще либерально настроенного тверского общества. Но эпизод, имевший место в начале этой замечательной сессии, еще больше усилил ряды либералов. В Твери с давних пор строился дворянский дом под училище. На него ухлопали пропасть денег, а он не был достроен еще и вчерне и уж стал разваливаться. По смете на переделку и окончание постройки ассигновано было 106 000 руб. Унковский успел достроить за 86000 руб. Однако среди тверских дворян нашлись отчаянные крепостники, которые, мстя Унковскому за измену дворянским интересам, во что бы то ни стало хотели его очернить. Нашлись 5 человек, которые имели бесстыдство заподозрить даже бескорыстие Унковского. Однако Унковский так блестяще опроверг документально злостные измышления своих консервативных противников, что они были исключены с негодованием из дворянского сословия (см. назв. Материалы, II. С. 169); многие порядочные люди, считая постыдным быть в одной компании с такими грязными людьми, перешли в лагерь либералов. См. подробности в книге моей: «А. М. Унковский». Гл. VIII.
372
См. Материалы, II, 290.
373
О дальнейшей судьбе этого дела я получил от А. А. Головачева следующие сведения: «Министр внутренних дел предписал тверскому губернскому правлению передать его на рассмотрение судебных мест. Между тем находившийся в то время в Твери ревизующий генерал-адъютант Ефимович предложил губернскому правлению рассмотреть это дело без очереди. Вследствие этого губернское правление в пятницу сырной недели, несмотря на табельный день, постановило определение о передаче дела в Тверской уездный суд, с предписанием также рассмотреть без очереди. На другой день, т. е. также в табельный день, уездный суд постановил вызвать меня к ответу на понедельник и обязать меня подпиской о невыезде из г. Твери, что и было мне объявлено через полицию в тот же день. Имея в виду, что дела об обидах и оскорблениях и по прежним законам назначаются не иначе, как по исковой жалобе обиженного, поданной в суд или полицию, я, заготовив частную жалобу в уголовную палату на действия Тверского уездного суда, принявшего к своему рассмотрению дело без исковой жалобы, явился в суд. По предъявлении мне моего письма, признал его писанным мною и потребовал предъявления мне искового прошения г. Клокачева, но получил ответ, что такового не имеется. Вследствие этого я заявил суду, что на основании такой-то статьи я отказываюсь дать ответ, так как эта представляла ответчику подобное право при отсутствии искового прошения. В этом же смысле дана мною подписка уездному суду. Вслед за тем я отправился в уголовную палату и подаю заготовленную мною частную жалобу. Между тем уездный суд в тот же день составил определение, которым постановил ввиду моего упорства в даче ответов подвергнуть меня высшей мере наказания за оскорбительные выражения в письме, т. е. к шестимесячному заключению в смирительном доме. Уголовная же палата затребовала по моей жалобе объяснения от суда, который и представил ей все дело, не приводя своего определения в исполнение. По рассмотрении этого дела уголовная палата уничтожила все распоряжения уездного суда со всеми их последствиями, разрешила мне выезд из Твери; но так как она не могла отменить постановления губернского правления, то об этом, ввиду его незаконности, представила на усмотрение подлежащего департамента сената, который вполне согласился с палатой и постановил отменить постановление губернского правления. Тогда бывший министр юстиции Панин перенес дело в общее собрание сената, которое очень незначительным большинством признало, что правительство имеет право преследовать виновных судебным порядком за оскорбление лиц должностных и без жалобы обиженных, и что поступок мой подлежит рассмотрению судебных мест. Когда то же определение общего собрания было получено в уездном суде, то последний признал, что его первое определение постановлено без моего ответа, действительно, и потому счел нужным мне его объявить в апелляционном порядке. А так как я проживал в это время в Пирятинском уезде Полтавской губ., то такое объявление и сделано было мне через Пирятинский уездный суд. По выслушании означенного определения я подал апелляционный отзыв, в котором заявил, что я отказался от ответа, а, следовательно, и от оправдания ввиду возбужденного мною вопроса о подсудности: но так как возбужденный мною вопрос разрешен высшей судебной инстанцией отрицательно, то уездный суд должен был объявить мне это решение и вызвать меня вновь к ответу, представив мне таким образом средство защиты и оправдания. Это было уже во второй половине 1862 г. Уголовная палата, получив мой отзыв, вполне согласилась с ним и предписала суду, не стесняясь прежним определением, вызвать меня в суд и предложить мне вопросные пункты. Затем в 1864 г., по жительству моему в Москве, я получаю от уездного суда через московскую полицию вопросные пункты. В своих ответах я объяснил суду, что мое письмо резко разделяется на две части: в первой, где, разбирая деятельность Клокачева, как исправляющего должность губернского предводителя, я доказываю только неправильность и незаконность его действий, что не возбраняется никаким законом, и в этой части письма я не позволил себе ни одного резкого выражения; но затем, обращаясь к нему как к частному лицу и рассматривая мотивы его поступка, в тоне моего письма было выражено отсутствие к нему всякого уважения. В оправдание такого отношения к личности г. Клокачева я привел и несколько фактов из его жизни. Могу припомнить в настоящее время только одно обстоятельство: он строил в г. Зубцове тюремный замок, на который по смете было назначено более 1 миллиона кирпича. Кирпич этот выделывался по соглашению с Думой на городской земле с платою в городской доход по 10 коп. с тысячи, и г. Клокачев показал, что им выделано гораздо меньшее количество, а плата за излишнее количество была утаена. Ссылаясь на подобный факт, доказательство которому могло быть найдено в книгах думы, я приводил в свое оправдание, что относиться иначе к г. Клокачеву, как частному лицу, было невозможно. Получив мой ответ, уездный суд был поставлен в затруднение, так как по существовавшим правилам он обязан был по указанным мною фактам производить расследование, что, по-видимому, вовсе не входило в виды членов. В таком положении дело пролежало в суде до закрытия уездных судов и до введения судебной реформы. По открытии же мировых судебных учреждений дело поступило к участковому мировому судье, который и прекратил его по отсутствию обвинителя и за давностью».
