Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
Типичным представителем таких аристократов может служить В. А. Муханов. В записке своей он единственной «безобидною» формою наделения крестьян считал проект графов Шувалова и Паскевича (Русск. Арх., 1896. № 11), т. е. освобождение крестьян без надела.
356
См. пункты I, III отношения Ланского к ген. – губ. Назимову от 22 ноября 1857 г.
357
«Эти 13 членов, не подписавших проекта большинства, – писал мне 31 мая 1891 г. А. М. Унковский, – не были все противниками освобождения или наделения крестьян землею. Таких, как Веревкин, Милюков и Кудрявцев (см. ниже), было очень мало. Большая часть их боялась только слишком быстрого переворота в хозяйстве и не верила возможности одновременного выкупа по громадности финансовой операции, т. е. были нашими противниками по недальновидности, словом, такими же противниками, как и члены Редакционных комиссий. С ними большинству Комитета приходилось так же спорить, как впоследствии я спорил с Н. А. Милютиным, кн. Черкасским, Самариным, Ростовцевым, Я. И. Соловьевым и др. Они не могли понять, что одновременный выкуп всех наделов возможнее и выгоднее постепенного, между тем как это для подписавших проект большинства было ясно, как день, ибо при обязательном выкупе для одних крестьян операция должна была совершаться преимущественно в имениях, в которых крестьяне несостоятельны к платежу оброков или погашению ссуд, вследствие чего сумма недоимок должна быть пропорционально больше к обороту, нежели при одновременном выкупе всех наделов. Вот о чем мы спорили и в Твери с меньшинством, и в Петербурге с членами Комиссий. Между тем из 13-ти неподписавших проект я могу назвать трехчленов, расположенных не менее нас к реформе: депутата Бежецкого уезда Модеста Воробьева, Кашинского – Змиева и Зубцовского – Зубкова. В доказательство привожу следующий случай. Когда пришлось разрешить вопрос о способе определения суммы оброка, а, следовательно, и капитализации ее для выкупа, мы все стали в тупик. Крепостники требовали производства кадастра, причем дело затянулось бы на многие годы. У нас же не было никаких оснований. Тогда нас вывел из этого важного затруднения Модест Воробьев. Он предложил ту систему, которая была принята не только нами, но и правительством. Редакционные комиссии только изменили расчет, понизив несколько оброк за первые две десятины, а возвысив за 3-ю и 4-ю, но мысль дана покойным Воробьевым в видах ускорения дела».
358
Вообще дворянство везде очень весело заключило свой первый политический дебют на поприще государственного служения. С особенною, даже несколько театральною, торжественностью действовало харьковское дворянство. Все члены Комитета, как бы в подражание Парижскому конгрессу 1856 г., подписали Положение перьями, на которых значилось «А. П.». На ручках была вырезана дата 24 марта 1859 (день подписания). Ручки были взяты каждым членом с собою для передачи их на хранение в свою приходскую церковь. Снята была фотографическая группа всех членов. Составлен альбом их автографов и пр. См. Материалы для ист. упраздн. креп, права. Берлин, 1860. Т. I. С. 307. Фотографическая группа была снята и с членов Тверского комитета.
359
См. н. Материалы. Т. I, 308.
360
Брикнер. История Екатерины Второй, IV, 537–542.
361
Д. А. Ровинский. Русские народные картинки. СПб., 1881. V, 321.
362
Так гласит Манифест 19 февраля; это значилось и в первоначальном проекте «Положения о крестьянах», но слова эти были вычеркнуты из 1 ст. Полож. по настоянию члена Главного комитета, крепостника гр. А. В. Адлерберга, который заявил: «Это ложь с первого слова, дальше читать не стоит».
363
В обширном письме своем ко мне от 5 марта 1893 г. бывший член Тверского комитета, известный своею преданностью крестьянскому делу, А. А. Головачев, коснувшись этого периода крестьянской реформы, между прочим, пишет: «Странные опасения какого-то вредного влияния губернских депутатов на ход крестьянского вопроса заставили свести к нулю все их значение, как будто великий вопрос об освобождении свыше 20 миллионного населения России, поставленный на очередь самим правительством, мог быть заторможен, хотя бы и большинством представителей дворянства. Напротив, истина, провозглашенная публично и ясно, хотя бы и со стороны незначительного меньшинства непременно одержала бы верх. Она не боится света и наверное нашла бы своих прозелитов в числе добросовестных противников, не веривших в нее по недоразумению, и при гласном обсуждении наложила бы печать молчания на людей, способных во мраке канцелярской тайны создавать препятствия хорошему делу. Хищники только в потемках делаются смелыми, а при свете дня они прячутся в норы. Я не могу себе представить, что могли возразить противники освобождения крестьян при гласном и публичном обсуждении главных положений Тверского комитета, не шокируя общественной совести и не ставя своего имени к позорному столбу перед судом истории? А если б и нашлись такие люди, то их аргументация не могла бы иметь ни малейшего значения и разлетелась бы, как пыль, при малейшей попытке критического отношения. Я могу утверждать это по опыту. Во все время деятельности Тверского комитета глухой ропот ходил в среде тверского дворянства, являлись даже протесты в Комитете, существовали даже доносы. Нас называли красными революционерами. Но когда проект был составлен и сделался известным добросовестному большинству дворянства, тогда даже московские кумушки стали про нас говорить: qu’ ils пе sont quepour le bon droit, и собравшееся в конце 1859 года тверское дворянство в числе 300 шаров оказалось почти целиком на нашей стороне. Наши противники вроде Милюкова и Веревкина соединили около себя не более 40 голосов из этих 300, да и те хранили глубокое молчание и только выражали свои мнения при тайной подаче голосов. То же случилось бы и в среде губернских депутатов в Петербурге, если б в их среде при гласном обсуждении пред лицом правительства раздался твердый голос, хотя бы ничтожного меньшинства, о необходимости и неизбежности уничтожения крепостного права не только в его чистом виде предоставлением 20 миллионам населения гражданских и имущественных прав, но и изгнания крепостничества из всех сфер русской жизни, которая прониклась им насквозь. Но ничего этого не случилось. Депутатам не были дозволены даже официальные совещания и коллективные постановления: им были даны вопросные пункты, на которые они должны были отвечать каждый, сидя в своем углу. Впрочем, не возбранялось представлять и другие соображения, если кто пожелает. Результатом такого порядка оказалось более 2000 печатных листов соображений, представленных депутатами только первого призыва. Само собою разумеется, что такая масса печатной бумаги не могла быть рассмотрена подробно не только членами Главного комитета, но даже членами Редакционных комиссий, у которых было не одно это дело. Таким образом, труды депутатов, призванных в качестве экспертов, сделались известны только канцелярским чиновникам Редакционных комиссий, которые могли извлекать из них то, что находили нужным по своему усмотрению; для целого же общества, не исключая и высших правительственных сфер, они остались канцелярской тайной и не могли быть по своей массе ничем другим. Хотя все эти меры оправдывались опасением вредного влияния крепостнических тенденций со стороны депутатов на судьбу крестьянского вопроса, но не нужно было большой сметливости, чтобы увидеть и другие причины. Тенденция уединить крестьянскую реформу от всех других реформ, вызываемых ею, и опасения, что при гласном обсуждении вопроса из среды общества помимо бюрократического соизволения могут выдвинуться люди с большею самостоятельностью и силою воли, лучше понимающие государственные и общественные задачи и способные поколебать таким образом установившийся авторитет бюрократии, играли в этих мероприятиях значительную роль. Доказательством справедливости моего утверждения могу указать на то обстоятельство, что ни один из депутатов губернских комитетов, защищавших мысль об освобождении крестьян с землею, не был приглашен в члены редакционных комиссий, между тем как г. Позен, известный крепостник, и кн. А. Черкасский, отпускавший на волю значительное число своих крестьян без земли за уплату долга опекунскому совету, причитающегося на ревизскую душу, уже во время действия крестьянских комитетов и редакционных комиссий, удостоились этой чести. Как бы то ни было, тенденция бюрократии восторжествовала вполне. Крестьянская реформа, вследствие отсутствия главного и публичного ее обсуждения в среде губернских депутатов и представителей правительства, была уединена от всех других реформ, необходимость которых она обусловливала. Но так как приведение ее в исполнение невозможно было вверить прежним административным и судебным учреждениям, то вместо общего государственного преобразования были введены временные учреждения, исключительно для введения крестьянской реформы; все остальное осталось по-старому».
