Михаил Пархомов - Мы расстреляны в сорок втором
Семин внимательно слушает, склонив по привычке голову набок.
- Еще хорошо, что так все кончилось,- говорит он, не поднимая глаз.Могло быть хуже. Надеюсь, ты понимаешь? Немцы могли пробраться к кораблю и... - он не договаривает, поднимает на меня холодные, жестокие глаза.Тогда бы тебе не сдобровать, Пономарев. Я бы тебя сам расстрелял... Но смерть Макухина на твоей совести.
Я молчу, понимая, что Семин прав.
- Война, а вы к теще в гости ходите,- продолжает Семин.- Тебя кто подбил на это, Мелешкин или Тарасюк? Ладно, можешь не отвечать. Догадываюсь, что это дамский мастер напаскудил. Но ты, Пономарев, тоже хорош. В такое время...
Семин распекает меня медленно, долго, а я - ну, не странно ли? - рад этому. Мне становится как-то легче, просторнее. То, что проделывает сейчас Семин, у нас на заводе называлось "снимать стружку". Он "снимает" ее, и с меня как бы сваливается тяжесть, которая давила все эти дни.
- Можете быть свободны,- говорит напоследок Семин строго-официальным тоном, и я поворачиваюсь согласно уставу через левое плечо.
"Кремль" идет из Канева в Ржищев. В прежние времена мы прошли бы эти 70 километров меньше чем за четыре часа. А теперь плетемся сутки. По непроверенным данным, немцам удалось прорваться к Днепру. Они совсем близко. Поэтому судовая рация работает только на прием. Мы часто останавливаемся. Ждем темноты.
- Авось проскочим,- говорит Семину Серо-штан, который стоит на мостике.- Только бы машина...
Его легко понять. Машина на "Кремле" старая. Судно давно не было в ремонте. Топки еще так сяк, а вот трубки котла потекли. Надо бы их вырезать, заменить. Не мешало бы стать на котло-чистку, поработать шарошкой. Но об этом не приходится думать. Сейчас одна надежда - на форсировку.
Внизу, в кочегарке, вахту несут двое - Харитонов и его напарник. Я и Ленька Балюк спускаемся им на подмогу. Харитонов обнажен до пояса. На шее у него красная косынка, похожая на пионерский галстук. Сидя на ящике с углем, он что-то напевает себе под нос.
- А, чистенькие пришли,- говорит он и машет рукой.- Привет аристократам. Смотрите, не запачкайтесь.
- Ладно, будет тебе...- Я присаживаюсь рядом и закуриваю. Тем временем Ленька Балюк выбирает себе лопату по вкусу.
Машина "Кремля" работает на малых оборотах. Слышно, как она натужно дышит. Кочегарку тускло освещают две лампочки. Поблескивают стекла манометров. Уже двенадцатый час ночи.
- Сейчас начнется...- Харитонов поднимается с ящика.- Слышите?
И точно, все пространство кочегарки наполняет густой, зычный голос Сероштана.
- Полный! Самый полный!
- Есть самый полный! - отвечает Харитонов. Отстранив молоденького напарника, он становится к топке. По левую руку от него занимаем места мы с Ленькой. Харитонов орудует лопатой мастерски, за ним трудно угнаться. На вытянутых руках швыряет уголь в гущу пламени и мгновенно выхватывает лопату обратно. Прикрыв локтем опаленные брови, смотрит на огонь.
- Прибавить!
Три шага от топки к ящику с углем и столько же обратно. Огонь уже насытился, не успевает проглатывать уголь. Взглянув на помутневшее пламя, Харитонов разравнивает уголь по колосниковой решетке, сгребает шлак. Мы с Ленькой поступаем точно так же.
- Еще прибавить!
В кочегарке пляшут розоватые отсветы пламени. По металлическим плитам пола перекатываются горячие угольки. Появляется откуда-то сбоку старичок механик. Он колдует над злыми, покрытыми испариной котлами, что-то заговорщически бормочет, протирает тряпочкой тонкие стекла манометров, и просит, и сердится, и уговаривает машину одновременно. Руки его, пористые, синеватые от масла, с короткими скрюченными пальцами, перепрыгивают по вентилям, поправляют прокладочки (Парит!), ощупывают шпильки и краны. Они не успокаиваются до тех пор, пока не выжимают из уставшей машины все четыреста пятьдесят лошадиных сил.
Это предел. По корпусу корабля проходит судорога. И вот он уже снова легко и плавно идет вперед. Перекат остается позади,- а с ним остаются позади и немцы, и всполохи огня на темном небе. Об этом нас извещает команда:
- Малый!
Все. Теперь можно и передохнуть. Ленька Балюк, запрокинув голову, прополаскивает горло тепловатой водой из фляги. Садится на ящик и осторожно, двумя пальцами, отрывает от губ изжеванную папиросу. Напряжение медленно покидает его, и он расслабленно опускает свои большие руки.
- Чуть запарка не вышла, Нетро,- признается он Харитонову. - Тяжело с непривычки.
- "Чуть" не считается,- снисходительно говорит Харитонов.- В общем, если ты, Ленька, вздумаешь стать кочегаром, я из тебя сделаю человека.
Харитонов поправляет на голове белый чехол от бескозырки, одетый наподобие берета, садится рядом с Ленькой на ящик и как ни в чем не бывало продолжает мурлыкать любимую песню:
...Ты добычи не добьешься,
Черный ворон, ворон злой.
Возле Ржищева потоплен "Комсомол". Экипаж двухтрубной канонерской лодки "Верный" сражался с семьюдесятью самолетами. Потоплен монитор "Флягин".
Об этом мы узнаем на траверзе Киева. "Пушкин", "Димитров" и наш "Кремль" стоят на якорях против набережной. С корабля нам виден город в тусклом мареве, видна вся набережная, на которой толпятся люди. Кто-то узнает жену. Сероштан, вглядевшись, поднимает руку и машет дочери. Быть может, и Тоня стоит, как другие, с кошелкой на этой гранитной набережной, которую помешала достроить воина? Кто знает.
- Не пустят нас сегодня на берег,- говорит Ленька.- Вот увидишь. У меня чутье...
Он оказывается прав. Возле главной лестницы (раньше от нее каждые полчаса отправлялись катера "лапти", перевозившие киевлян на пляж) останавливаются две открытые автомашины. Из первой выходит начштаба флотилии. Увидев его, Семин приказывает спустить на воду шлюпку с левого борта. Шлюпка скрипит на талях, ее отвязывают, и через несколько минут начштаба поднимается на борт "Кремля".
Не трудно догадаться, о чем он говорит с нашим Семиным. К ним присоединяются боцман и старичок механик. Уверен, что начштаба интересуется, в каком состоянии машина, корпус, надстройки. Главное - машина. Выдержит ли она? Должна выдержать.
И вот спустя какой-нибудь час мы стоим уже в гавани. К борту "Кремля" подводят баржу-углярку и плавучий кран. Надо успеть забункероваться и принять боезапас еще засветло. Шутка ли, снаряды доставлены в Киев по воздуху из Севастополя. Ведь у нас орудия морского калибра.
Из Киева мы уходим в крутой темноте. Нет ни пушистых синих звезд, ни речных огнен. Бакены не горят вот уже второй месяц. Даже луна и та, как обычно в августе, появляется поздно. Густо плещет за кормой днепровская вода.
Бледный рассвет мы встречаем в районе Ржищева.
Здесь немцам удалось накануне отрезать дивизию генерала Мотыгина. Она обескровлена, окружена, прижата к реке. Корабли подходят в тот момент, когда по всему берегу полыхает огонь.
Сам Мотыгин, тучный, заросший, в солдатской шинели, но с генеральскими звездами в петлицах, поднимается на мостик "Кремля". Рядом с ним старший лейтенант Семин с белым, чисто выбритым лицом и в кожаном черном реглане выглядит щеголем.
- Воюете? - генерал щурится, недружелюбно оглядывая Семина с головы до ног.
- Воюем,- спокойно отвечает Семин.
- Да, красиво воюете... В перчатках, с белыми подворотничками...протяжно, с презрением говорит генерал.- Небось на кроватях спите, на подушечках?
- Есть и подушки,- Семин по-прежнему спокоен, хотя и становится белее обычного.
- И горячая вода?
- Конечно.
- Черт!..- генерал крякает.- Вот это жизнь!
Первым делом он принимает душ. Долго аппетитно крякает, хлопая себя по мясистым ляжкам. Когда я подаю ему полотенце, он, вытираясь, снова повторяет:
- Вот это жизнь! Не то что у нас, у царицы полей. Мои люди с начала войны ни разу в бане не парились по-настоящему. Запаршивели в окопах.
Потом он гоняет в кают-компании чаи. Пьет по-стариковски, вприкуску. Щурится на скатерть, на занавески. С нашим Семиным он разговаривает обидно-снисходительно. Словно профессор, экзаменующий студента.
- Спасибо, напоили старика,- говорит генерал.- А теперь разрешите подышать воздухом.
- Пожалуйста,- отвечает Семин и пропускает генерала вперед. Он г трудом сдерживает себя, чтобы не ответить грубо.
Они выходят на палубу, поднимаются по трапу на мостик. Огонь на берегу не утихает. Генерал наблюдает, как грузится на корабли его "хозяйство", отдает адъютанту какие-то приказания. Отход прикрывает стрелковый батальон.
- Там у меня железные люди, горняки,- говорит генерал.- Все как один коммунисты.
Семин стоит рядом. Молчит, курит свою трубку. Тоже следит за посадкой. Вот какие-то бойцы подставив плечи под задок телеги, пытаются втащить ее на "Кремль". Вот другие бойцы ведут по сходне упирающуюся лошадь. Позвякивают котелки. Винтовки, пилотки. Тяжелые скатки на пропотевших плечах...
И тут темнеет небо. Самолеты идут волнами заходят на бомбежку со стороны солнца. Рванувшись к рулевой рубке, Семин кричит в раструб переговорной трубы:
