Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти
Однако буквально на другой день, 25 января, на страницах все той же руководящей газеты появилось ответное выступление Заславского с откровенно полемическим заголовком «По поводу замечаний Горького». Вот это знатоков литературы уже озадачило всерьез! Не припоминалось, чтоб в последние годы кто-либо осмеливался открыто полемизировать с ним (исключение — только отдельные выступления в дискуссии о языке 1934 года).
Еще лет десять назад Горький пришел в ярость, узнав о том, что Наркомпрос составляет довольно обширные списки книг, изымаемых из обращения по так называемым идеологическим мотивам. Думал, наступили наконец иные времена, пора более либерального подхода к культурным ценностям, открывающая читателю возможность самому разбираться в содержании прочитанного. Ан нет…
Он еще не мог предполагать, что дело тут не в «Бесах» и не в Федоре Михайловиче. Поднимать голову начинали совсем иные бесы.
Забегая вперед, напомним, что «Правда» вскоре, 19 марта, выступит еще раз с критикой другого издания «Academia» — «Песни французской революции», и Горькому вновь придется вступать в спор с газетой в письме к ее редактору.
С удивлением встретивший публикацию второго выступления Заславского, направленного теперь уже непосредственно против него, Горький еще не мог предположить, сколь быстро и круто развернутся события…
28 января 1935 года Горький занял место в президиуме VII Всесоюзного съезда Советов. Известный всем и каждому, он, конечно, не удивлялся обилию «здравствуйте» и приветственных кивков издалека. Но во многих взглядах улавливалось что-то необычное: то ли удивление, то ли недоумение, то ли порой, как ему казалось, даже злорадное торжество.
Все прояснилось, когда ему дали «Правду». Ни раньше, ни позже, а именно в день открытия съезда газета преподнесла сюрприз: «Открытое письмо А. М. Горькому». Автор? Ну, кто бы мог подумать — Федор Панферов! Да как он посмел, этот недоучка!.. После всего, что произошло каких-то полгода назад!
Казалось бы, все причины для появления нынешней панферовской эпистолы были устранены еще весной прошлого года. Тогда, в ходе подготовки к съезду писателей, по инициативе Горького состоялась дискуссия о языке художественной литературы. Признанный мастер подверг суровой и обоснованной критике роман Панферова «Бруски», прежде всего за злоупотребление местными речениями. Но все понимали, что разговор завязывается по более основательному счету: ставился вопрос о повышении общей культуры писательского труда.
7 марта 1934 года докладчик на III Всесоюзном пленуме Оргкомитета Союза советских писателей П. Юдин особо подчеркнул, что выступления Горького о языке имеют очень большое значение.
18 марта 1934 года «Правда» опубликовала новую статью Горького — «О языке». Мало того, редакция сопроводила ее примечанием, не оставлявшим тени сомнения, в каком направлении должна развиваться литература. Подчеркнув, что вопрос о качестве литературного труда является частью большого, государственной важности вопроса борьбы за качество социалистического строительства, «Правда» резюмировала: «Редакция „Правды“ целиком поддерживает А. М. Горького в его борьбе за качество литературной речи, за дальнейший подъем советской литературы».
16 июня в «Литературной газете» публикуется передовая статья «Борьба за новый тип писателя», посвященная статье Горького «Литературные забавы» и полностью поддерживающая ее.
Решительно все точки над i расставлены, как было принято в пору могущественного господства одного авторитета. Понял тогда это и Панферов. Приходил к Горькому с покаянными словами, благодарил за науку. Позже, в апреле, прислал письмо, поддерживающее статью «Беседа с молодыми». Еще раз подчеркнул, что в вопросе о языке Горький прав полностью…
Совершенно очевидно, что категоричное партийное резюме — далеко не лучший способ завершить чисто профессиональный спор. Но в то время так было принято. Партия (читай — высшее ее руководство) присвоила себе право на изречение истины в последней инстанции и по любому поводу.
И вот теперь, спустя менее чем год после дискуссии о языке, та же «Правда» публикует выступление Панферова, никак не оговорив изменения своей позиции. А развязный тон панферовского письма Горькому не мог не озадачить всех, кого партийные верхи приучали безоговорочно принимать суждения Горького по любому поводу. Теперь вдруг осмелевший Панферов горьковские критические замечания в свой адрес называет проработкой в худшем смысле этого слова. Обыгрывая название статьи «Литературные забавы», Панферов обвиняет автора: он «слишком увлекательно забавляется, забывая о том, что имеет дело с живыми людьми, а не с манекенами». (Попутное замечание: наверное, все-таки «увлеченно», а не «увлекательно» — это к вопросу о точности профессионально-писательского словоупотребления.)
Даже наиболее бывалые литераторы не могли припомнить ничего подобного за последние годы. И те же бывалые люди начинали смекать: Панферов далеко не столь авторитетная фигура, чтобы отважиться выступить против Горького по своей инициативе. С нетерпением хватали очередные номера «Правды»: ну, что отвечает Горький?
Увы, ответа не последовало. Собственно, написан он был Горьким быстро, но Мехлис опубликовать его отказался. И опять возникало предположение: слишком крупной фигурой был Горький, чтобы Мехлис отклонил его статью единолично. Это мнение утвердилось бы еще прочнее, если б в литературной среде могли знать то, что было известно лишь руководству «Правды»: газета отклонила и статью Горького «По поводу „открытого“ и других писем». Это выглядело не чем иным, как вотумом недоверия. Горькому зажимали рот…
Верхи начинали круто менять курс литературной политики. Кончался период либерального заигрывания с интеллигенцией.
Не думая посягать на основы установившегося в стране порядка, но и не желая быть игрушкой в руках властей, Горький все упорнее стремится пробивать свою линию в области культуры, всячески стараясь поднять вес таланта, компетентности, профессионализма.
Начал он понимать, однако, и нечто куда более важное: арест Каменева и Зиновьева должен был послужить началом какой-то более широкой кампании изничтожения не только инакомыслящих «стариков», но и любых неугодных Хозяину и его приспешникам.
Да, надвигалась великая «кадровая революция». Будь на то воля Сталина, он бы начал, говоря иносказательно, 37-й год уже сейчас, в 35-м. Но даже могущественный диктатор и тиран принужден был считаться с обстоятельствами. С задуманной акцией приходилось повременить.
Горький же действовал прямо-таки демонстративно. Он брал под защиту критика Д. Мирского, недвусмысленно расценившего роман коммуниста Фадеева как неудачу! А кто такой сам Мирский? Выходец из дворянства, примкнувший, правда, до своего возвращения в Россию к английской компартии. Не только защищал Мирского, но едко высмеивал классовый подход к оценке истоков деятельности литературных кадров, заявлял, что коммунист по титулу и партбилету — не всегда коммунист по существу.
Горький пока не откликнулся на попахивающий доносительством призыв Панферова назвать имена таких псевдокоммунистов, но обещал это сделать. Кого собирался он назвать? Скорее всего, не того, кто и в самом деле заслуживал такого упоминания. И вообще, беспартийный Горький в этом вопросе явно превышал уровень своей компетенции. Дальше. Не слишком ли «многообещающе» прозвучало заявление Алексея Максимовича в ответ на слова Панферова, что Горький «ругается». «Полноте, разве так ругаются. Это — впереди».
Разве можно было оставлять подобное заявление без внимания, а тем более допускать дальнейшее обострение ситуации и укрепление горьковских позиций?
Сталин не обладал утонченным художественным вкусом, но плохую или даже среднюю книгу от хорошей отличал. Он отлично понимал, что укрепление панферовской линии может повлечь за собой снижение качественного уровня многих литературных произведений.
Примечателен в этой связи отзыв о панферовских «Брусках», принадлежащий Мартемьяну Рютину, одному из самых решительных противников сталинской политики. (Кстати, Рютин резко критиковал статью Горького «Литературные забавы», но не за то, за что обрушивался на нее Панферов.) Рютин писал: «…Это же не „Бруски“, а просто сучковатые, неотесанные „Поленья“! Что было бы, если бы он написал 15 статей, как собирался?! Это был бы настоящий дровяной склад!» — поделом на него обрушились Горький и Шолохов. Методом Панферова пишутся обыкновенно не «Человеческие комедии», «Кукольные комедии».
Итак, встает вопрос о возможности некоторого снижения уровня литературы? Но кто и где нашел критерий, точно определяющий этот уровень? Известно, что временно чем-то можно пожертвовать во имя главного. А главное — это политика.
