Александр Невзоров - Происхождение личности и интеллекта человека
Пассаж Плеснера, конечно, экзотичен, но базируется он на грубой ошибке в области общей физиологии и на недостаточном знании принципов эволюционизма. «Нарушение секреции», конечно, может привести даже к аккордным изменениям в организме, но оно никогда не принимает характер пандемии и не может быть закреплено эволюционно.
Что же касается «паразитического развития мозга», то в данной реплике содержится столько же наивности, сколько и самой банальной морфологической неосведомленности.
(Но Плеснер — не анатом, а философ, так что ему простительны как некоторое невежество, так и надуманность аргументов.)
Плеснер с его фантазийной гипотезой предельно типичен, и только по этой причине упомянут в данном исследовании. Как и все фантазеры, он выбирает самый легкий путь объяснения — вмешательство «некой силы», которая существенно изменяет жизнь целого вида млекопитающих животных.
Причем происхождение этой силы необъяснимо и не может быть доказано или опровергнуто.
У Плеснера это нелепо-загадочные «нарушения секреции», но такой поиск некоего нереального (или необъяснимого) воздействия может прямиком привести и к какому-нибудь из «богов».
Гипотеза «бога», конечно, имеет такое же право на существование, как и любая другая, способная помочь в решении столь запутанной задачи, как наша.
Puto, правомерно сравнение гипотезы с отмычкой; при этом, не является существенным, из чего именно «сделана» отмычка: из «бога», «черта», кости австралопитека или экспериментов Шерринг- тона. Исследователь с равным чувством может воспользоваться той из них, что окажется наиболее эффективной.
В нашем случае гипотеза «бога» проигрывает в эффективности даже кости австралопитека; в масштабах открытий эволюционной нейрофизиологии хорошо заметны ее невнятность, мелкость и отсутствие элементарного, даже теоретического «оснащения» (кроме чисто декларативного). Три этих фактора выводят ее за пределы «рабочих гипотез» даже в том случае, если термин «бог» заменить любой другой сходственной номинацией. (Как это сделал Плеснер с загадочной «секрецией»),
(Пример Плеснера ценен еще и тем, что сразу становится понятно, насколько введение в данную тему любых подобных теорий парализует научный поиск. Естественным образом наука на этом заканчивается и начинается «теология». Здесь дело даже не в том, что история интеллектуального развития есть, прежде всего, история освобождения от всякой религиозной веры. И даже не в том, что любая «вера» — это не более чем отсутствие знания. Но! Как только начинается теология, мы лишаемся возможности просчитывать причины и следствия, теряем право на выводы, утрачиваем сомнение как основной инструмент, а исследование превращается в «охоту на привязанного кабана» и простую формальность с предопределенным результатом. Все равно все упрется в чью-нибудь «непостижимую волю», а любой поиск выведет на заготовленную поколениями теологов «сверхъестественную причину». У меня нет уверенности, что на таков стоит терять время.)24
«Плеснеровская» (ничего не объясняющая) теория, repeto, просто самая экстравагантная из множества экзотических теорий о происхождении мышления. (Чем, собственно, и известна.)
Теории «неэкзотические» нельзя назвать более реалистичными, они просто более унылы и бесцветны. Чаще всего, это лишь покорные, бездумные кивки на эволюционный процесс. Причем, покорность кивка свидетельствует не о парализующем почтении к «Дарвину», а лишь о полнейшем нежелании вникать в логику аро- морфоза и «считать повороты» извилистого и авантюрного процесса эволюции. Любопытно, что при всей их «тусклости», они точно так же бездоказательны, как и радикальный философский экзотизм Плеснера.
(Ad verbum, сам Ч. Дарвин никогда и не пытался дать никакого однозначного объяснения факту «перехода» homo к более сложным формам поведения и мышлению, мудро ограничиваясь ссылками на естественный отбор, половой отбор, изменчивость, влияние сред, размножение, наследственность, соотносительные изменения et cetera.)
Самой «расхожей» из «тусклых» можно признать гипотезу социализации homo в процессе «совместной охоты». Второе место принадлежит известному утверждению Ф. Энгельса о роли некоего «труда».
Обе версии давно и прочно стали locus communis.
Но «почтенность» и обиходность данных версий лишь маскируют полное отсутствие всяких археологических доказательств «охотничьей» или «трудовой» деятельности homo erectus, вплоть до самого позднейшего периода, т.е. до той эпохи, которая обобщенно именуется «кроманьонской», и по самому строгому счету включает в себя лишь последние 15-20 тысяч лет истории homo. (По другим, более размытым оценкам, около 30 тысяч лет).
Explico.
На данный момент археология свидетельствует, что ни один из раскопов «докроманьонских слоев» ни в одной части мира не обнаружил орудий, применимых для какой-либо охоты на какое-либо крупное животное или для реальной трудовой деятельности.
Все рубила, скребки (и прочий каменный инструментарий), известные на сегодняшний день науке, применимы, вероятно, только для «расковыривания» туш и являются простым компенсатором неполноценных когтей и зубов homo, не пригодных даже для разгрызания и разрывания падали.
Любые гипотезы об охотничьем применении дубин, острых палок, рогов или костей животных — имеют статус чистой фантазии, так как не
подтверждаются никакими археологическими находками.
(Здесь мы позволили себе обобщить и суммировать взгляды нескольких школ палеоантропологии, представленные в трудах В. Бунака (1966), Л. Кельсиева (1883), Л. Лики (1903-1972), G.Shaller, С Lowther (1969), М. Dominguez-Rodrigo (2001), R. J. Blumenschien (1995), М. Е. Lewis (1997), б. Поршнева (1974), М. М. Selvaggio (1994), М. Мензбира (1934),Д. Кларка (I960).
Разумеется, тут мало уместен любой категоризм. Разумеется, существует и другая (более привычная) точка зрения, имеющая вес и признание. (Р.Дарт, А. Окладников, В. Зергель, С. Семенов et cetera.)
Однако само наличие авторитетных и серьезных сомнений в доказательности гипотез о «совместных охотах» или «труде» ранних homo — не позволяет строить теорию происхождения интеллекта на столь зыбком и спорном материале, как «охотничья» или «трудовая» версии развития человека.
Puto, что сама основа предположений о происхождении мышления и интеллекта должна быть значительно более прочной, чем то, что предлагают сегодня палеоантропологические гипотезы. (Диску- тивность, sine dubio, превосходна, но не в качестве фундамента.)
Nihilominus, такая основа существует и находится она, естественно, в сфере нейрофизиологии, т.е. нашего знания о возрасте, функциях и особенностях того субстрата, который, собственно, и генерирует мышление.
Более того, именно понимание особенностей и функций различных структур мозга — практически не оставляет никаких шансов ни мистически экстравагантным гипотезам, ни «почтенным». В основах всех этих версий лежит некая предполагаемая возможность естественной передачи навыков мышления от поколения к поколению.
(Вероятно, опровержение такого рода «уверенностей» не входит в задачи данного исследования, но для примера придется один раз расставить точки над i.)
Рассмотрим фактт. н. передаваемости навыков мышления и, как следствие, их суммации — интеллекта.
Возьмем за основу классическую анатомию головного мозга и те открытия, что были сделаны лауреатом Нобелевской премии Сантьяго Рамон-и-Кахалем (1852-1934), отцом и основоположником «нейронной теории», гласящей что «каждый нейрон является патологической единицей» и что «каждый нейрон является анатомической единицей». Бесспорность данного утверждения (как это часто бывает) помешала в свое время сделать из него само собой разумеющиеся выводы.
Что же явствует из открытия Кахаля и основных принципов классической нейроанатомии?
Ответ предельно прост, но чтобы быть понятым, нуждается в некоей развернутости и поэтапности.
И нейрофизиология, и гистология мозга не оставляют никаких иллюзий по части того, что ни навыки мышления, ни интеллект не передаются, не закрепляются, не наследуются.
Более того, интеллект в его сегодняшнем понимании, естественно, не является врожденным качеством человека.
Илл. 33. С. Рамон-и-Кахаль
Навыки мышления и интеллект — это РАЗОВОЕ, искусственное явление.
В каждом новом человеке, появившемся на свет, он должен быть создан заново, с абсолютно чистого листа. Такое создание может быть успешным, а может и не быть таковым.
Любопытно, что несмотря на то, что в мышлении есть вроде бы некая потребность, оно не закрепляется, не становится наследуемым качеством, частью человеческой сущности.
Ceterum, это неудивительно, так как не существует никакого физиологического способа его передачи по наследству, от особи к особи.
