Александр Невзоров - Происхождение личности и интеллекта человека
Интеллект — это прежде всего объем систематизированных и точно номинированных понятий, меж которыми установлены миллиарды ассоциативных связей.
Т.е. это информация и свобода распоряжения ею.
Нигде и никаким другим образом, кроме обеспеченных всем необходимым нейронов коры головного мозга, эта информация не находится и не может располагаться. Она копится всю биологическую жизнь человека и, соответственно, умирает вместе с ее физическим носителем, так как ее существование неразрывно связано с физиологическими процессами всех структур головного мозга. И биологически «передаваться» она могла бы только вместе с теми миллиардами нейронов, в которых заключена, что физиологически неосуществимо.
Интеллект — это продукт, а не свойство организма, и даже не физиологическое качество.
Более того, интеллект смертен.
Он погибает вместе с нейронами коры через 6-8 минут после наступления «биоэлектрического молчания» головного мозга, т.е. его биологической смерти.
А уже через шестнадцать минут «обитавшие» в миллиардах нейронов коры головного мозга образы Ричарда III, Онегина, Леонида, звуки вагнеровских опер, лица жен и детей, графика формул Эйнштейна — превращаются в холодеющую слизь. И в этой слизи начинаются нормальные процессы разложения, уже без следа стирающие образы и звуки, когда-то населявшие этот мозг.
Ridicule, но тут и генетика вынуждена отставить характерную для нее многозначительность, жонгляцию открытиями-однодневками и честно признать, что «вы наследуете не интеллект, а способность развить свой мозг до определенного уровня при благоприятных условиях» {Ridley М. Genome, 2008).
Да, для того чтобы иметь «хороший мозг», необходимо получить его хороший проект.
Этим проектом, собственно, и является шестая хромосома генома.
Но это лишь проектная документация, «инструкция по сборке», не более. Документация, которая будет пытаться диктовать анатомическое и физиологическое построение данного органа, возможно, предопределит его анатомическую нормальность или аномалию, но она не имеет никакого отношения к интеллекту.
Explico, можно взять сколь угодно длинную династию философов, ученых или писателей.
Озаботиться тем, чтобы на протяжении любого (сколь угодно долгого) количества лет данная династия могла получать все виды практических знаний, изучать и познавать все типы наук, искусств и важнейшие языки мира.
В конце этой династической цепочки можно разместить новорожденного младенца, имеющего в качестве отца, матери, дедов, прадедов и прапрадедов только представителей этой интеллектуальной династии. И... поместить этого малыша в «джунгли», лишив его всякой возможности получить даже самое примитивное образование и воспитание, т.е. лишив его общества тех людей, которые являются носителями коллективного интеллекта.
Это существо не будет знать не только ни одного из человеческих языков, оно не будет знать ни собственного имени, ни единой буквы алфавита, оно не будет подозревать о существовании Будды или Чайковского, мобильных телефонов или Фермопильской битвы, оно будет иметь все повадки и манеры обычного животного.
Возможно, если это существо выживет, оно рано или поздно возьмет камень и ударами другого камня попробует приладить его к своей руке. Данное существо, по сути, вернется в палеолит, несмотря на то, что никаких анатомических преобразований мозга «обратно» не произошло, а геном во всех его вариациях и со всеми мутациями был добросовестно передан и унаследован.
CAPUT VI
«Мауглеоиды». Мальсон. Скорость возвращения homo в дикарское состояние. Свидетельства Тюльпа и Вагнера.
Изыскания Линнея. Полушарная асимметрия. Круг замкнулся.Мнение Гердера.
Примеров того, с какой волшебной скоростью человек возвращается в свое палеолитическое, животное состояние много до чрезвычайности. Часть из этих примеров попахивает мифами, но то, что было собрано профессором Люсьеном Мальсоном, достаточно убедительно.
Мальсон систематизировал порядка 60-ти подобных случаев, в документальной достоверности которых мог удостовериться лично или проработав все имеющиеся свидетельства и документы.
Мальсон описывает классические образчики «диких детей», выросших в изоляции или в животной среде, вроде Виктора изАверо- на, цейлонского мальчика Тиссы, девочек Комалу и Амаду (о судьбе которых мы знаем из отчета доктора Дж. Сингха, попечителя сиротского приюта в Мандапоре), «ребенка изЛокнау» (1874), Дины Сарни- чар из Минспури (1872), «мальчика из Овердайка» (1803), «волчонка из Гесса» (1344), «мальчика-волчонка из Ваттерави», «Дикого Питера из Гамелина» (1724), китайских «мальчиков-панд», обследованных биологом Хоу Мень Лу, «Миммиле Блан» из Шампани et cetera.
Косвенными (не столь тщательно фильтрованными и документированными, как у Мальсона) можно считать и собранные Р. Берн- хаймером свидетельства в его труде «Дикие люди в Средние века».
Более ценным и не вызывающим сомнения в безупречности изложения фактов можно счесть описание очередного «мауглеоида» анатомом Николасом Тюльпом (1593-1674). Осмотрев выловленного в ирландских горных районах подростка, Тюльп оставил замечательное описание:
«Доставленный в Амстердам, этот юноша в возрасте около шестнадцати лет был выставлен здесь для обозрения. В Ирландии он, потерянный родителями, жил среди горных овец и с раннего детства перенял овечьи повадки. Тело у него было быстрое, ноги неутомимы, взгляд суровый, сложение плотное, кожа обожженная, члены мускулистые. Был он грубый, без рассудка, бесстрашный, лишенный человеческого вида. Впрочем, он удивлял своим здоровьем. Лишенный человеческого голоса, он блеял наподобие овцы».
Вагнер в «Очерках философской антропологии» в 1794 году описывает мальчишку, которого поймали в лесах Трансильвании:
«Он был совершенно лишен дара речи. У него не было способности ни к каким членораздельным звукам, только к невнятному бурчанию, которое то усиливалось, то стихало, то превращалось в вой, когда он видел лес или даже просто одинокое дерево. Ему были в равной степени непонятны ни слова человеческой речи, ни звуки, ни жесты. Интереса у него ничто не вызывало, при виде женщин или девушек он оставался так же равнодушен.
Когда три года спустя я увидел его снова, апатия его прошла. Увидев любую женщину, он начинал выть и яростными движениями нижней части тела демонстрировал возникшие у него желания»25.
Жюльен Офре деЛаметри (1709-1751) в классическом труде «Естественная история души» (1745) упоминает «десятилетнего ребенка», найденного в 1694 году в «стае медведей в лесах, находящихся на границе меж Литвой и Россией. Было страшно смотреть на него: он не обладал ни разумом, ни речью, его голос и сам он не заключали в себе ничего человеческого; человеческим у него было только внешнее строение тела».
Судя по всему, последний случай озадачил не только Ламетри. О нем же упоминает в четвертой части «Трактата об ощущениях» (1754) и Э. б. де Кондильяк.
Современность предложила нам не меньшее количество свидетельств о детях, выросших вне человеческого общества: Зара и Массу ми Надери (Иран), Рокко из Абруцци (1971), Джин ни из Лос- Анджелеса (1970) et cetera.
Кстати, Карл Линней, также собиравший подобные примеры, рассмотрев множество случаев «диких детей», в 1758 году предложил ввести термин homo ferus.
Линнеевский термин хорош, но ему грозит опасность затеряться среди десятков других homo, которые использует ныне антропология и палеоантропология.
Посему для понятности и краткости я бы дерзнул предложить термин «мауглеоиды» (mauglioides) как обозначение краткое и образное, произведенное от имени литературного персонажа, известного всему миру.
Всех вышеперечисленных детей объединяло незнание человеческого языка, животное поведение, абсолютное неведение об основах цивилизации и общественных отношений.
Судьба их всех в разной степени трагична, но суть не в этом, а в скорости, с которой человек возвращается в эпоху палеолита. Достаточно самых простых, в общем-то, обстоятельств, чтобы «венец творения» превратился обратно в homo erectus: оскалился, зарычал и взял в руки острый камень.
Причем суммация данных о жизни в естественной среде «мау- глеоидов» свидетельствует о том, что их место в иерархии живых существ было более чем скромным.
Примечательным является также и то, что практически никогда самое усиленное педагогирование в отношении этих детей не давало никаких серьезных положительных результатов, какие бы мощные средства воспитания и реабилитации не концентрировались на очередном «мауглеоиде».
Естественно, чем старше был ребенок, чем идеальнее была «среда дикости», в которой он воспитывался, тем более плачевны были результаты попыток вернуть его в общество людей, дав ему элементарные знания26.
