Алессандро Надзари - MCM
И я не собираюсь становиться Её новым рыцарем, что откроет новые грани и глубины Её таланта повергать мир в бездну! Пускай вместо меня получит ни много ни мало с гросс претендентов! (Таковы мои расчёты, но наверняка всё поймёт правильно и пойдёт нам навстречу где-то половина от того числа.) И каких! Все неслучайны, все готовы разделить Её страсти и притязания, все поддались увещеваниям о будущем, что их ждёт или не ждёт. Надеюсь, за той частью представления Она будет следить во все глаза — под ручку с Блезом. Чего не сделаешь для старых друзей? И мне даже не нужно его «спасибо».
Не на тебя я должен изливать свой раскалённый гнев, но на тех, «благодаря» кому жизнь Директората отныне ещё более осложнится и приведёт — да уже привела! — к излишним жертвам. Потерям не только избыточным, но и… не знаю, каким бы эпитетом наградить? «Вредным»? Пожалуй, что так. До чего комично выйдет, если штаб же кого-то и послал прояснить ситуацию и найти решение. Что ж, полагаю, при таком-то «освещением» ситуация прояснилась с ослепительной ясностью. Но — как? Я специально подгадал время, чтобы пришедшие почувствовали бессилие Директората и обрели веру в собственное над ним превосходство. За кем-то из моих компаньонов пришло его прошлое? Просочилось настоящее? Одна из сторон своим тяготением вовлекла ещё один объект, и теперь наша хтоническая (а равно теллурическая и талассовая) механика обогатились не заложенной ранее задачей трёх тел — или, что хуже, N тел? (Дифференциальные уравнения второго порядка! Радость-то какая!) Почему я этого не вижу? Почему мы этого не видели Там? Почему я не могу оперировать этим элементом? Я ведь следую всем выработанным нами правилам и ограничениям. Единственное, что приходит на ум: это защитная реакция Тела, которому равно не нравится ни Её вампиризм, хоть Ей оно и соблазнено, ни вероятность собственного отсечения от столь полнокровного города.
Что ж, поле конструирования для меня существенно уменьшилось. Уповаю, что не для тебя. И придётся признать, что для нас это означает отказ от планов завершить эксперимент. Очень жаль: подбирались весьма способные кандидаты в ассистенты. Но эта задача, предполагающая в качестве предварительного условия наше выживание в борьбе с Ней, всегда имела оттенок долга. Не уверен, что на нас ещё лежит таковое обязательство. Более того, твой старый знакомый приводит документально подтверждённые доводы, что за тридцать лет не только не было придумано ничего нового, но и до результатов расследования тех событий не добраться.
Все знают, что исход для них будет трагичным, но несчастье стремятся устроить по-своему. Однако в нашем развивающемся на диссонансах опусе, в нашем Совете анархитекторов иначе быть и не может.
Не на тебя я должен изливать свой раскалённый гнев, а потому позволь свою несдержанность загладить хорошими известиями: проект «Œilcéan» не только не встречает какого бы то ни было сопротивления, но и на удивление эффективен. В прозорливости Бэзи я не ошибся. (Как, смею полагать, и в решительно необходимых для расширения предприятия талантах сударя Ч.) Удивительные вещи доступны его изувеченному, изглоданному и отравленному фосфором разуму. Среди них такой подход к оздоровлению и выправлению тональности методом… Хм. Ты позволишь прерваться? Один момент…
Ах, кажется, я всё-таки был прав. Особняк — неблагодарный возможности вновь послужить, хоть более ни на что не годный! — совершил предательство, обеспечив себе освобождение, чудовищное по образу осуществления, но ненамеренно оставил подсказку, попросту не мог её скрыть. Да. Да-да-да. Бэзи будет любопытно узнать то, что отныне известно мне. Само собой, придётся подумать и об экстраординарных мерах безопасности для моего главного анархитектора. А они нужны: к субъекту проявляется любопытство, я это почувствовал. И почему-то есть ощущение, что интерес — не только с Её стороны. Мне следует ревновать? Или это вновь Её игры и тончайшее убеждение, что вносит смуту?
Нет, вновь кипятить себе кровь домыслами я не намерен. Всё дальнейшее развернётся в чуть более примитивном варианте, но конструкт сохранит устойчивость, машинерия останется дееспособной.
Директорат пытается противодействовать анархитекторам, утверждать полицейскую власть в округах, притом, как опять же предрёк Бэзи, отдаёт предпочтение дальним, тем самым всё более увязает в отнорках и меандрах недружелюбных, угрюмых и снулых улочек и лачуг (сейчас не семьдесят первый год — хоть бы, что ли, заручились рекомендациями гамбургских и берлинских коллег, многоопытных в противостоянии в условиях ульев и муравейников «социального» жилья и осаживании элементов, не конгруэнтных императорскому социализму!), со всё меньшим успехом выуживая тину серебра и проводя аресты, но всё чаще сталкиваясь с сопротивлением местных миноров, провоцирует необоснованный расход собственных ресурсов, весьма ограниченных и подпорченных, вследствие этого начинает рвать самое себя и, что важнее, — любую начинающую прорисовываться картину происходящего. Кроме, пожалуй, той, в которой мы направляем кисть, выводящую штрихи. Штрихи густые и тёмные, как затянутое тучами морское небо, раздираемое лишь просветами молний; а откуда-то издалека, сквозь брызги и волны, пробиваются преходящие, химерические при отбитии сигнальной азбуки, огоньки других судов на периферии бури, что из вежливости напомнят о себе, но никогда не придут на помощь гордецу…
Впрочем, меж раскатов грома мне мерещится барабанный бой… Да, так и есть. Порывы пронзённого атмосферным электричеством морского воздуха и выпадающие из туч тяжёлые капли и градины, изредка оставив в память по себе кляксы и салюты осколков, гулко отражаются и отскакивают от туго натянутой тканевой шкуры чудовищ, степенно парящих под мрачными стихийными сводами в грозном боевом порядке, — порождения человеческого гения в наступающем сумраке времён, бессовестно выдающем себя за рассвет, размалёвывающем и принаряжающем себя электрическими лампами и витиеватым декором, словно не знающая меры (знающая, да только боящаяся завтрашнего дня, а потому живущая днём сегодняшним) распутная девица — пудрой, румянами и оборками, смой, сними и срежь которые — и откроются увядание, вялость тканей, нездоровая бледность, следы побоев, шрамы, отёки, ушибы и ссадины…
Прости, прости за откровенность! Не мне высказываться по данному поводу, меня унесло течением аллегорий. Я смотрю на небо над городом и ощущаю, сколь многое поменялось, но вместе с тем и сколь многое осталось неизменным за прошедшие тридцать лет. Мы всё это видели — и обрели возможность заглянуть чуть дальше, — но мы не жили среди этого, не существовали, не были подвержены тем же страстям.
Мы воспринимали регистрируемое. Мы перестали быть частью истории, а ныне — претендуем на то, чтобы собственными силами положить начало новой. Или хорошо забытой старой.
Рукотворные, троянские левиафаны и бегемоты — прибыли они наблюдать или соперничать с пучиной за приз?
III. Ante portas
14
Мартин видел, как всю прошедшую неделю Энрико замыкался в себе, однако не предпринимал каких бы то ни было попыток для перемены его состояния. Натуру мистера Вайткроу вполне устраивало столь аморфное, податливо-отчуждённое поведение приятеля, поскольку помогало уберечь обоих от ненужных шагов одного из них; не стоит показывать пальцем, кого именно. Однако за семь дней так никто и не пришёл в редакцию по душу Энрико с новыми приглашениями, в газетах не появилось ни одной заставлявшей обратить на себя внимание новости, а мистеру Вайткроу не приходили сообщения — значит, мистеру Форхэду было нечем поделиться. Совет не воспользовался случаем сделать заявление, а на финансовом и политическом полях не было изменений. Расчёт был неверен? Или Совет тоже умел ждать? И непонятно, что с Бэзи. Без новой информации этими вопросами было бесполезно терзать себя — и Энрико.
Последние семь дней Мартин не посещал свою квартирку; ему хотелось иметь пространство для отступления, да и большую часть времени проводил в отелях и у Генри. Сейчас же он проинспектировал её на наличие следов обыска, но таковых не обнаружил. Если слежка и велась, то с расстояния. Он осторожно оценил вид из каждого окна, но не выявил признаков подозрительной деятельности. Внизу на улице тоже никто не дежурил. Оставалось лишь выяснить, не сменились ли соседи, но это была та ещё задачка, и Мартин позволил себе манкировать ею, ведь шанс того был весьма невелик. Требовалось удостовериться лишь в одном — и он полез под кровать. Там всё было на месте и в рабочем состоянии. Прекрасно, можно было выходить из оборонительной ментальности.
К счастью или сожалению, для себя и Генри он не придумал ничего лучше, чем Гамбеттой вознестись над бедами. Быть может, новый взгляд на город вернёт Энрико голос, откроет новые перспективы, он найдёт выход из неприятной ситуации со срывом цикла статей. Мартин мог вернуть его к жизни и Латинским кварталом, бесстыдно навязать «Прокоп», но отказался от затеи ввиду неудобных вопросов, которые кто-нибудь фамильярно задаст, и душной, спёртой, кислой атмосферы межсезонья, увеличивавшей подобную вероятность. Более того, Мартин чувствовал, что Энрико обязательно найдёт что-нибудь любопытное.
