Алессандро Надзари - MCM
— Сели, аккуратнее, уже более двадцати километров в час! — вжималась в карминовое сиденье рядом с ней Сёриз.
— И это несравненно меньше скорости вращения Земли вокруг оси! Мы опаздываем.
— Может, уже некуда опаздывать?
— Не-ет, от меня так просто не отделаются! — дуги ветрозащитных очков придавали её лицу какую-то особую яростность. — Я только получила новый ис-дис, а на первом же задании применить его не могу!
— С нами умело играют, этого не отнять.
— Играют? Да нас унижают! Не чувствуешь разницу? Надо бы тебе хоть раз для сравнения посетить один из тех клубов поклонников де Сада и Захера-Мазоха. Разумеется, тебе я не предлагаю участвовать, просто затаиться в тёмном уголке.
— С-спасибо, я читала «Сад истязаний» Мирбо.
— А-а? — с гуинпленовой улыбкой повернулась Селестина.
— Смотри на дорогу.
— Да только на неё и остаётся. Нам как шоры на глаза надели — и заставляют гнаться за призом. Хм, любопытно, есть ли клячи помимо нас? Задумка такого масштаба, что трек совершенно точно не единственный, хоть всё и происходит на одном ипподроме.
— Странно, что до сих пор ни с кем не пересеклись. Но, боюсь, стены и трибуны того ипподрома мы возводим уже сами.
— И чем усерднее участвуем в скачках, тем больше зрителей соберётся на следующие заезды. Кстати, я так понимаю, в этом мы участвовать не должны были?
— Нет. Всё вновь трудами Корнелии.
— Чудесно. Ещё бы только не пришлось битый час клянчить автомобиль. Вот как другие добираются в такую даль среди ночи? Причём заметь: если это вновь собрание миноров и эмпатов, то они тоже не у дел с течением.
— «Как-то» — в том и суть. Это проверка сообразительности, а также преданности идее.
— Значит, уже можно предположить, что эти качества понадобятся для следующих актов.
— Точно. Но можно ли только ими одними привести Спектакль в исполнение?
— «Спектакль»? Ладно, хорошая замена «Великому Плану». Думаю, актёры других сцен наверняка подбирались по иным основаниям.
— Ну, да. Но мне стало любопытно: с ними тоже контактирует один лишь Бэзи при содействии камердинеров или с ними работают и другие, хм, иерархи театра?
— Та-ак, развивай мысль.
— Если Бэзи — единственный коммутационный узел, сцепляющий, скажем так, верхний и нижний уровни, то убери Бэзи — Спектакль провалится, второго такого быстро не найти. В это время можно будет контратаковать. Появится кучка эмпатов и миноров, которых можно будет быстро поставить к ногтю, но вместе с тем и несколько спящих ячеек, на которые выйти — то ещё упражнение. Впрочем, под нашей юрисдикцией именно что миноры. А дальше уже папá Блез свяжется с полицией. Но если есть ещё кто-то вроде Бэзи или же иерархи театра теснее сотрудничают с другими ячейками, то тогда его устранение мало что изменит, придётся уповать на слежку в надежде, что кто-то оплошает и приведёт нас к другим.
— Подожди, Сёриз, никак ты только что предложила по возможности убить Бэзи?
— Если верно первое. Вы же с Саржей вывели заключение, что это направленная атака на Директорат? А вернее сказать, осада, к которой наверняка прилагается тщательная сапёрная работа — возможно, что с поддержкой изнутри.
— Это он ещё до меня предположил. У меня же реальных подозреваемых нет.
— Ну да, у нас кругом только гипотетические да мнимые. Ай!
— Ай!
— Ай! Руль держи!
— Так, спокойно, таможня.
Сизая форма таможенников была под стать предутренней дымке и недостаточно выбритым лицам. Таможенники усердно проверяли документы выезжавшей парочки, не стеснялись задавать довольно сальные вопросы и просто рассматривать их средство передвижения, а некоторые поигрывали винтовками. Селестина и Сёриз поняли, что пора сыграть в капризных наследниц и предложить таможенникам сложить факты в своих заволочённых инеем головёшках и не препятствовать проезду особ, от родни которых зависит, пойдут ли сегодняшние, не знающие правильного применения штыкам, таможенники завтра копать метрополитен не требующими особых умений кирками и лопатами. Возможно, они изъяснились чуточку более витиевато, чем следовало, но всё получилось, от них отстали.
— Прекрасно, ещё с десяток минут потеряли, — выжимала Селестина сцепление, а будто душила их колючие с проступающими кадыками шеи.
— Осталось километра два, не так уж и много осталось.
— Кстати, ты что же, совсем ничего не выяснила про особняк?
— Вообще. Его вымарали из истории. Такое пятно на архитектосфере, которое всякий раз старается избежать глаз. Если кто и может что-то рассказать, так это только жители Нёйи.
— А почему мы их раньше не расспросили?
— Чтобы не поднимать шум: приехали какие-то городские красавицы без кавалеров и начали расспрашивать, что же это за домик такой.
— Ох, ну что за времена-то такие? Может, мы в прислугу наняться хотим?
— Да у местных лакеев родословная, наверное, древнее нашей будет. Ну, и потом, отчего-то есть подозрение, что вряд ли кто-либо осмелится поделиться с нами информацией — разве что пьянчужки, за лишний сантим готовые дополнить рассказ любыми сведениями в угоду плательщика. Хотя, если всё это время особняк пустовал, но в него никто не заселился, то, должно быть, у него всё ещё есть законный владелец.
— Или был. Бедный, но гордый. И по каким-то причинам частного характера сдавший его неким господам.
— Сели, смотри! — Сёриз указала в сторону особняка — тот полыхал.
— Не-ет, нет-нет-нет! Да что же это такое? — колёса заскрежетали от резкого поворота, а Сёриз пришлось практически прижаться к Селестине.
Они остановились в доброй сотне метров — жар чувствовался и здесь. Местные уже таскали вёдра, но больше для того, чтобы смочить водой и посыпать песком округу, будто вычерчивали охранный сигил, защищая себя и имущество не от пожара, но от заклятия.
— Ты чувствуешь запах?
— Нашего краха? — пробубнила упавшая лбом на руль Селестина.
— Чеснока.
— В чём-то тождественны. Для меня теперь так точно.
— Но всё-таки принюхайся. — От превратившегося в костёр особняка действительно несло чесноком.
— Что же, пытались погубить вампирское нутро зверя-кровососа, но сами же и пали жертвой инструментария? Ну, и кто тут порождение тьмы, а?
— Я тоже испытываю приступ злорадства, но вот беда: всё решили за нас.
— Неизвестно, мёртв ли Бэзи.
— Да. И не факт, что когда утром сюда прибудут инспекторы, под тлеющими развалинами найдут странную маску. Может, там вообще никого не было.
— Но что так полыхнуло? Когда мы были здесь в последний раз, мало что напоминало горючие вещества. Ну, кроме дерева в отделке, где оно ещё не до конца прогнило.
— Должно быть, перевезли на хранение какие-то припасы. Или доставили учебную партию. Вот только учения не задались.
— Так или иначе, какой-то из актов пьесы теперь можно считать исключённым.
— Ты считаешь, что сценарий не подлежит ревизии, а только подгонке суфлёром?
— Если его создатель теперь держится в тени и в стороне, то он мог учесть, что сценарий будет трачен неожиданностями. Поэтому допускаю, что какие-то сюжеты актов происходят параллельно, и проблемы с одним не означают отмены всего представления. В каком-то смысле это тоже часть реакции на спектакль. Риск, закладываемый при подборе актёров, которые также должны быть с клакой: одни подвели — другим пример.
— А что, если это тоже часть Спектакля? Акт «Демонстративное избавление от неугодных выскочек, готовых среди ночи сорваться за город».
— Я опасалась, что ты это скажешь. В таком случае выходит, что Совет театралов со своим Спектаклем не терял контроль над ситуацией.
— Ну, извини. Проклятье, ещё и «Луна в багровых тонах». Благо что затмение частичное.
— И всё ещё ниже азимута активности, — удостоила вниманием новый ис-диспозитиф Селестина. — М-да, урожайный год выбрали.
— Вот только весь тот урожай — из сада смерти.
Обе видели, как в архитектосфере Нёйи гулял вихрь, но по ощущениям казалось, что это был вихрь свободы, конструкт особняка в последние свои мгновения напоследок побыть столь диким и вольным, каким ему не позволял быть ни один из владельцев и захватчиков. Он счастливо гонялся за собственными хвостами, подобно выпущенному побегать на луг псу, носился от дома к дому и обнюхивал их, даже позволил себе повыть на Луну и растворился в её свете, — на самом деле, диссоциировал в умбрэнергии, — уйдя в страну вечной охоты вслед своей звериной укрощённой натуре.
Под порожек левого переднего колеса затесался на последнем издыхании прилетевший обрывок бумаги. Селестина выудила его. По страшной иронии, добраться до «панара-левассора» хоть каким-то остатком себя он мог только за счёт истлевания и сгорания. Пришлось повертеть листок, чтобы поймать свечение от пожара, но когда Селестина подобрала верный угол, она поняла, что калечный ещё этим днём был свежеотпечатанным, пахнущим краской и покоряющим белизной фона плакатом. Ныне же от него осталось только «…тонут светочем…» — впрочем, нет, первой гласной была опалённая «а». Обрывок перешёл в руки Сёриз.
