Алессандро Надзари - MCM
И вот нижний ярус. Мартин вытянул спичку как можно выше над собой, чтобы сравнить положение сторон и лестницы и определить, с какой стороны он по идее должен выйти, но признавал, что вряд ли выйдет. Чиркнув новую, он разглядел, что её дымок снесло сквознячком. Стык двери был плотным, и сдувало не в противоположную от него сторону — значит, был ещё один выход. Да, он отворил вход в некую каморку, имевшую ещё один выход напротив. Он напряг слух, но всё было спокойно.
Он вышел в театральную залу. Впрочем, он это понял, только когда истратил ещё пару спичек и нашёл керосиновую лампу. Он стоял на помосте. Итак, теперь стоило подумать о размещении устройства. Дом удовлетворённо покряхтел, сбив с потолка пыль и недвусмысленно намекнув на пригодное место. В первое посещение Мартин не заметил, что при общей сохранности залы потолок оставлял желать лучшего: были видны деревянные перекрытия, в углублении между которыми вполне можно было утаить машинку смерти. Мартин какое-то время терзал себя сомнениями о необходимости стольких жертв, а потому порывался было отлепить контейнер от массы и направить волну строго на помост, но всё же выбрал такой угол, чтобы взрыв снисходил на помост и в партер извращёнными лучами Атона, жаром страшных белых кистей коснулся каждого лица.
Простой инструмент для установки — как то: молоток, гвозди и скобы — заботливо прилагался к комплекту дорожной сумки. Там же Мартин отрыл несколько измятых кусков ткани, выкрашенных в нейтральные цвета булыжников, земли, песчаника и побелки, выбрал подходящий и прикрыл им стеклянный блеск контейнера. Подрывной шнур он решил протянуть к шахте. Длины хватало, чтобы он мог быстро уйти на бельэтаж и обогнуть зону поражения по боковой анфиладе, а затем выйти по лестнице к главному входу — если, конечно, у особняка не было своих планов на него. Дом молчал. В косяках дверей Мартин ножом проковырял ножом углубления для шнура. Оставалось надеяться, что этих мелких изменений не заметят в тусклом душном свете. Приготовления были завершены.
Мартин решил затаиться в лифтовой шахте. Ему оставалось только ждать. Он рискнул прихватить с собой ту лампу. И все протёкшие часы он растворялся в даваемом газовыми тенями представлении, томно извивавшихся, льнувших к другим и столь же свободно их бросавших в объятья бывших любовников. «Где же вы, Сократ, Главкон? Иль вы тоже в плясе? А может, ширмой стали? Демоном, достойным Максвелла, Лапласа?»
Мартин очнулся, когда лестница — конечно, конечно же, дом — протяжно заскрежетала. Он был один, его не обнаружили — всего лишь предупредили. Зато, судя по звукам, в зале собирались люди. Он узнавал голоса сценической четвёрки, но не слышал вскриков Бэзи — его ещё не было. Мартин не стал переходить в коморку, чтобы лучше всё расслышать: не хотел рисковать и удаляться от капсюля-воспламенителя.
Странно, что дом не помогал ему сейчас: расслышать и понять удавалось не всё. Кажется, собрались все. Ну, почти все: кто-то из четвёрки пожалел, что на собрании отсутствует будущий биограф движения, а также ещё пара людей. Впрочем, он огорчился не сильно, поскольку сей час был последней проверкой благонадёжности и готовности выполнить задачу в любое время. Все присутствующие — избранные, которым надлежало стать «сочувствующими проводниками». Агитаторами? М-м, нет, похоже, что-то другое. В назначенный час они должны были появиться в местах, которые им в один день укажут, и воссиять, став маяками, которые укажут путь кораблям в бушующем приливном море. Станут вереницей факелов, освещающих верный путь в лабиринте. Станут пламенем, прожигающим паутину.
Усиление риторики воспламенения было тревожным сигналом, и Мартину совершенно точно следовало с огнём побороться огнём. Но следовало послушать ещё: это не могло быть чрезвычайно сложным зачином примитивной серии поджогов. Снова упомянули Энрико. Уже в том ключе, что прислушались к его совету и решили подготовить жителей города к своему появлению, для чего внесли корректировки в деятельность другой группы — так, была как минимум ещё одна ячейка, и их функции разделялись. Бэзи намеревался принести в революцию искусство. Революция должна была заговорить особым языком — уже не букв, но образов. И образы те должны стать обличающими, должны стать убедительнее слов. Они должны использовать прогресс для того, чтобы указать на несправедливости и выявить похороненную под многими одеждами и масками суть.
Группа собиралась отчасти легализовать своё присутствие в городе. Если горожане и приезжие праздношатающиеся столь рьяно стремятся попасть на экскурсии в канализацию и катакомбы или присоединиться к гомону клоак, наполняющих Клиши нечистотами, если самая буржуазия не гонит с Гранд-Жате новую криминальную поросль, дабы та увеселяла их своими необузданными, животными танцами, — то отчего бы не принести в их салоны анатомию той низости, что уравнивает всех естественным образом? Но так, чтобы не отпугнуть прямотой и грубостью, заставить всматриваться. Уже начались приготовления, способные спровоцировать интерес. Частью их были плакаты. Зашелестела бумага. Четвёрка говорила, что для каждой из групп лозунги на них значат что-то своё, но этим многообразием и объединяют, как раз и иллюстрируют проявления сочувствия.
И тут особняк пошёл мелкой дрожью. Ощетинился? Мартин предположил, что прибыл некто, противный дому, но чьей воле дом вынужден был подчиняться. Ему показалось, что железо дома зарычало. В театре замолкли. Из двери общего пользования сквозь залу кто-то шёл, чеканя шаги; рядом слышался шорох ещё одной пары ног, но он был невыразительным и как будто тоже на привязи. Казалось, он шествовал не к ним — к нему. Вот всколыхнулся воздух, вот прошуршали один за другим оборачивающиеся ряды партера, вот скрипнула ступень на сцену, вторая… И ничего. Таинственный посетитель и его спутник дематериализовались, растворились, исчезли. Секунды тишины сменились криками страха, недоумения, удивления, а то и экстаза. Мартин решил более не ждать — кажется, одну важную фигуру он уже упустил, нельзя было предполагаемым арсонистам разбрестись обратно по городу.
Он вскочил на железные ступени винтовой лестницы и привёл в действие машинку смерти. Из той же щели, что когда-то выдала Мартину проход в залу, теперь полился белый, самую малость отдававший сиреневым свет. Гулкий грохот сменился треском, шипением, криками, хрипением и плавившимися стонами. Поднялись вой и вонь. Мартин только что подверг страшнейшей казни десятки людей — нет, заговорщиков.
Дом тоже страдал, но был доволен своей участью, агония пожара отделяла его дух от болезного тела. Мартин знал, что это возгорание уже никому не успеть остановить, особняк рухнет. Дом поспособствовал ему в последний раз: дал возможность уйти прочь так, как тот и задумывал. «Благодарю», — обернулся к дому Мартин уже на выходе из сада. Hôtel de la Désagrégation в ответ хохотал лопавшимся от жара песчаником, прыскал звоном вылетавшего стекла и, наконец, просачивался в иной мир, возвращался в свою эпоху с гудением ненасытного пламени.
Ветер сносил дым к югу, в Булонский лес, откуда из-за горизонта неспешно поднималась царственной особой Луна, только что окунувшая сребряное тело в бассейн мученической крови, по преданиям дарующий вечную молодость. И кровь там, где уже сбегала, оставляла за собой тонкую винноцветную полосу. Дар жертвенности всегда пьянит. «What a day, what a mauvely day!»[33] — подвела итог англосаксонская душа мистера Вайткроу.
Селестина изо всех шести лошадиных сил умело мчала тёмно-серый в золотую габаритную полоску «Panhard & Levassor» Директората на авеню Гранд-Арме в сторону фортифа — и прочь за него.
— Да они издеваются! — рычала она, производя очередную манипуляцию с рычагами.
— Сели, аккуратнее, уже более двадцати километров в час! — вжималась в карминовое сиденье рядом с ней Сёриз.
— И это несравненно меньше скорости вращения Земли вокруг оси! Мы опаздываем.
— Может, уже некуда опаздывать?
— Не-ет, от меня так просто не отделаются! — дуги ветрозащитных очков придавали её лицу какую-то особую яростность. — Я только получила новый ис-дис, а на первом же задании применить его не могу!
— С нами умело играют, этого не отнять.
— Играют? Да нас унижают! Не чувствуешь разницу? Надо бы тебе хоть раз для сравнения посетить один из тех клубов поклонников де Сада и Захера-Мазоха. Разумеется, тебе я не предлагаю участвовать, просто затаиться в тёмном уголке.
— С-спасибо, я читала «Сад истязаний» Мирбо.
— А-а? — с гуинпленовой улыбкой повернулась Селестина.
— Смотри на дорогу.
— Да только на неё и остаётся. Нам как шоры на глаза надели — и заставляют гнаться за призом. Хм, любопытно, есть ли клячи помимо нас? Задумка такого масштаба, что трек совершенно точно не единственный, хоть всё и происходит на одном ипподроме.
