Алессандро Надзари - MCM
Возможно, это была бы её последняя непринуждённая улыбка на сегодня — подкрадывались минуты сопряжения светил. Последствий предостаточно, если Солнце и Луна просто изволят появиться на небе одновременно. Уже от этого все флю-мируа в неопытных руках могут потрескаться и лопнуть в жалкой попытке регистрации без фильтрации и сортировки всей активной умбрэнергии, выплёскивающейся из недр и вскипающей в пресыщенной сольэнергией среде. Но Луна, встающая в линию с Солнцем, — это и вовсе неуправляемая нефтяная скважина, притом горящая, потоп городского масштаба. О, нет, дело не в каком-то мифическом страхе и ореоле таинственности события. Обыватели и вовсе могут не почувствовать изменения — не моментально. Но значительная часть всех будущих обрушений зданий, пожаров, логистических патов, актов преступности из-за разбушевавшихся миноров, вспышек инфекций, а порой и умонастроений объяснимы затоплением и заболачиванием умбрэнергией, которую не смогли вовремя перенаправить и отвести. Селестина и Сёриз и сами ей пользуются, но масштабы совсем не те, да и противопоставить что-либо стоящее — нечего. Стратегически можно только пытаться сконструировать карту потоков на основе получаемых сведений и посылать урбматерии команды для изменения состояния, а локально, подбирая варианты по ситуации, — справляться с тем, что имеет низкую скоммутированность или не укладывается в общую выработанную схему.
Не могла Селестина, пока поднималась по винтовой лестнице, не встретиться взглядом и с колоссом Павильона русских окраин, бесцеремонно доминировавшего на Трокадеро и над ним. Вновь она размышляла: как поведёт себя он, даже будучи за периметром? Охватывает ли его периметр целиком? И может ли он быть использован в гнусных целях независимо от ответа на предыдущий вопрос?
Положим, Селестина о Павильоне и не справлялась, но ей и в манифест заглядывать не нужно, чтобы по видимой части конструкции определить гуморы объекта. Ей представлялась грязной фальшью его попытка скрыть свои истинные размеры светлым блеском металла, мимикрировавшего под небесную твердь, но на деле — царапавшего и рассекавшего её, впивавшегося в неё. Было странным, но она не обнаруживала признаков горения, только ощущение холода. «Стало быть, это одобрено на самом верху? Ещё и Выставку переживёт? Жуть». Казалось, сооружение зачем-то пыталось соперничать с Дворцом, передразнивало его, выворотив наизнанку само естество, превращало себя в огромный оргáн. Чем дольше она смотрела на него, тем больше была уверена, что оно вследствие извращённой эндотермической реакции изымает из пространства краски, музыку, ароматы и очаровательную квазигармонию, подменяя своими, излучавшими что-то неземное, что-то на стыке первопричин космоса и хаоса. Чужеродный кристалл отталкивающей сингонии, чьи трубы-щупальца присасывались к пространству и времени и притягивали к себе, душили, давили, обвивали, подобно столь же чуждым созданиям из морских пучин — и теперь расплывались чернильным пятном в меркнущем свете Солнца.
Всё, она не могла на это смотреть, и мучить этим же Сёриз не собиралась, а потому уговорила пересесть на южную террасу: затмение видно так же, только без отвлекающих и угнетающих факторов, а официанты начали предлагать закопчённые стёклышки. Впрочем, всё пошло не совсем по задумке…
«Такого-то левиафана проглядел! Вот он, корень моей хандры в те дни! А ты знаешь, есть в этом что-то от архитевтисов, октоподов, каракатиц и прочих милашек — приматов океана, избравших путь трудной морской эволюции…», — услышала она исходивший откуда-то снизу разговор по-английски со стороны близлежащего книжного киоска, за какой-то невнятной потребностью разместившегося здесь, ведь он располагал лишь обычной европейской литературой, а потому больше напоминал… «Миссионерскую лачугу сию перерою, но найду тебе то описание из Гюго!» Точно, миссионерскую лачугу! Нет, она решительно хотела увидеть своего собрата по несчастью, но, повертевшись в кресле, так и не смогла найти удобную позу, а разглядеть общавшихся удалось лишь, как это называется, краем глаза — всё-таки, киоск был не совсем в прямой видимости: его загораживал обструганный лес подпорок, рядок высаженных пальм и какие-то декоративные ширмы, ещё и эти чёртовы котелки и цилиндры — где-то за всем этим и притаился источник любопытных речей. Увы, подняться и подойти туда — вот так, напролом, отбросив правила приличия, позабыв о подруге и, вероятно, опрокинув в полутьме столик, не было суждено.
Непонятно откуда выскочила — и соблюла ли правила цехового этикета? — слегка встрёпанная, замотавшаяся Корнелия, у которой были новости. Тем временем сургучом наплывала Луна на дневное светило, и на ней уже начали проступать тёмные сигилы, де-факто скрепляющие любые заклятия и умбральные контракты.
Селестина всегда умела расставлять приоритеты, а потому довольствовалась доносившимися сквозь фоновые шумы обрывками цитат. В конце концов, в городе помимо миноров хватало приличных эмпатов вне Директората, ещё когда-нибудь пересечётся, в таких обстоятельствах это и не мудрено. Корнелия определённо мчалась к ним на всех парах и довольно долго металась в поисках: жадно хватала ртом воздух, в чём ей совершенно не помогал корсет, и тяжело опиралась на столик, едва ли не расплющив пальцы. У публики, кажется, по поводу неё разово случился приступ светской куриной слепоты.
«Ага, вот! На вас нападает воздушный насос, — декламировал на сносном мурлыкающем французском искажённый прочими шумами голос. — Вы имеете дело с пустотой, вооружённой щупальцами…»
— Селестина, Сёриз, — прерывисто и тихо говорила она, — Зацепка. Одна.
— А что же не по ис-дису?
— Замучаюсь отбивать.
«…Кровь брызжет и смешивается с отвратительной лимфой моллюска. Множеством гнусных ртов приникает к вам эта тварь…»
— Ранним утром, — отдышалась она наконец, — в субботу. Как понимаете, придётся обычным транспортом. Но тебе-то, Селестина, к такому не привыкать, да?
— Пожалуйста, дальше, — взмолила она, но с мольбой обращалась не к Корнелии.
— Агитационное собрание кучки придурков-анархистов. В Нёйи-сюр-Сен.
— Да, на это они горазды, сборища, — просмаковала Сёриз, — единственная форма организации, которую они ценят.
«Вы — пленник этого воплощённого кошмара. Тигр может сожрать вас, осьминог — страшно подумать! — высасывает вас».
— Анархисты в Нёйи, — просмаковала Сёриз. — Нигде в фаланстерах для равновесия не зародились монархисты и капиталисты? Чем они нас заинтересовали?
«Он тянет вас к себе, вбирает, и вы, связанный, склеенный этой живой слизью, беспомощный; чувствуете, как медленно переливаетесь в страшный мешок, каким является это чудовище».
— Дай-ка подумать. Тем, что о них идёт молва среди подонков, неудачников и юных талантов? Тем, что молва стала интенсивней в последние дни? Особенно на Монмартре?
— Сели, Луг и впрямь подмигивает нам. — Та растерянно улыбнулась и взяла Сёриз за руку, провела большим пальцем по тыльной стороне ладони и тут же выпустила. — То есть гораздо позже инцидента и после фиксирования всплеска, который не всплеск?
«Ужасно быть съеденным заживо, но есть нечто ещё более страшное — быть заживо выпитым».
Селестина отметила, что шептаться они могли уже менее напряжённо ввиду освобождавшихся вокруг них столиков — не из-за их разговора, просто затмение уже было не столь эффектным. Однако стоит допустить, что и монолог снизу привнёс свою лепту, если судить по участившемуся тихому, сдавленному детскому плачу.
— Она, эта группка, вылезла на поверхность, когда некие, по признанию местных, нездешние начали расспрашивать о том, нет ли у нас какого политического, как это называют британцы, bizzare. Ну, им и назвали всего одних.
— Какая прелесть! Селестина, у нас новая развилка!
«Вы отрицаете вампира — налицо спрут… Ладно, признаю, декламировать такое в затмение — то ещё развлечение».
— Сели? Селестина! — легонько стукнула её по ноге Сёриз своей.
— Ай, зараза. Да-да. Вы ничего такого не слышите, нет? Ладно, вернёмся к теме. Выходит, то ли чистое совпадение, вызванное праздностью, то ли некто столкнулся с тем же, что и мы, и начал сам искать ответы, то ли…
— То ли это не то какой-то трюк с целью проверить, хорошо ли подчищены следы, не то мудрёный способ заинтересовать в себе публику, раз уж и мы узнали про субботнее, — отметила Корнелия.
— Кстати, передай девочкам, что мы у них в долгу и признательны за избавление от походов в те кварталы.
— Ты ещё пожалеешь о своих словах, — хихикнула и подмигнула Корнелия. — Есть одно обстоятельство. Знаю, оно может быть притянуто за уши, но…
Корнелия складывала в уме следующее предложение, снизу же, тем временем, ничего не было слышно. Селестина прокляла чтеца за отсутствие выдержки и безразличие к ней, будто он мог знать, что его кто-то подслушивает, что его страшная немелодичная серенада нашла своего адресата, что она хочет как можно скорее завершить этот разговор и броситься к нему — да не может. Но для чего он ей? Для совета? Для неопределённой поддержки? Пожалуй, что так. Провидение было милостиво к Селестине, она вновь услышала его голос, уже удаляющийся. Она почувствовала облегчение, но вместе с тем и грусть, ведь всё же он неспешно покидал её. И мигом нашла наиболее вероятное объяснение той паузе: незнакомец покупал впечатлившую и его самого книгу, и теперь, не обременяющий торговца своими шокирующими повадками, полноправный владелец книги, он на ходу, останавливаясь ради поиска лучше освещённого направления, — электрические огни уже в этот час, но отчего-то не в минуты затмения, наряжали площади Выставки в перламутровое с золотом колье, — извлекал мудрость.
