Алессандро Надзари - MCM
Гладь уже взрывают серебрящиеся круги…
Я закрываю глаза и вновь вспоминаю, как три года назад снова, а в каком-то смысле впервые, увидел Директорат. Знаешь, его здание ведь действительно пухнет. И в последние почти три десятка месяцев, кажется, всё отчётливее. Его купол и выгнутые дугами стены всегда больше напоминали не классические мотивы, — стоит признать, что архитектор уловил жажду вбирать в себя как можно больше, — а наполненные ветром паруса. (И один из углов мне по-прежнему кажется лишним, а даже, пожалуй, и в большей степени, если принять во внимание последние десятилетия работ по обустройству уличной сети; теперь Директорат будто бы в лёгкой дисгармонии с окружением и, что важнее, схемой движения.) И в свете случившегося в последнее время я бы не взялся гадать, выдержат ли они грядущий шторм, с которым им суждено встретиться. Шторм, от которого они не смогут умчаться, и первые представления о котором должны были им дать нахлынувшие в день затмения потоки — отнюдь не воздушные. Им не избежать бури: мы запутали, нарушили и разрушили, обессмыслили систему и принципы функционирования их такелажа. Коммуникационные и каптажные аналоги гардаманов, гиней, горденей, драйков, зубил, лебёдок, лопаток, мушкелей, сваек, талей, шпилей — что там ещё? — всё это перестало иметь хоть какое-то значение, хоть какую-то пригодность, когда мне, по окончании всех хлопот, достаточно дёрнуть лишь за одну-единственную верёвочку и запустить машинерию, единственной видимой движущейся частью которой полагается поднимаемый занавес. Ха! Занавес против парусов…
Я закрываю глаза и вновь вспоминаю, как стоял на противоположной стороне одной из улиц, что — иначе и не сказать — огибали, обтекали Директорат. Сжимал кулаки и пересиливал желание — детское, наивное, невозможное, да-да — ворваться внутрь и побудить тех, кто внутри, сделать то, что должно. Но понимал, что в моих мольбах, доводах и угрозах не будет чего-то, что принудило бы и Блеза; он бы, скорее, как можно сильнее закусил собственный хвост и пожрал себя, а заодно и штабной мирок, что выстроил. Я понимал, что это крайнее средство, а потому остался наблюдать из теней, ведь я и сам остался не более чем смутной тенью в памяти немногих. Если и вовсе остался. А ты… Помнит ли кто-то тебя? Отважится ли кто-то вспомнить? (Впрочем, кое-кому напомнить я намерен. Годы его не пощадили, но всё же не так, как он сам себя изнурял.)
Я закрываю глаза и вновь вспоминаю неумолимый поток света и жара, затем — как он постепенно гаснет и разбивается на искрящиеся брызги, орошает опалённую кожу, оседает пеной у ног… Я вспоминаю соль и воду. Я вспоминаю боль пробуждения Там. И тебя.
Я закрываю глаза и вновь вспоминаю…
II. Substructiones insanæ
8
Прошедший ночью тяжёлый дождь навощил предместные особняки Нёйи-сюр-Сен и оставил зелень во множестве жемчужин, рассеянием света утверждавших и множивших скоротечное царство Авроры. В этот непривычно ранний час Генри, как и обещал, вёл Мартина к занимаемому неким Советом анархитекторов зданию. Это был рококо-особняк родом из середины XVIII века, за какой-то надобностью возведённый на самой окраине Нёйи-сюр-Сен — зато с видом на реку и остров Пюто. Возможно, что из некой провинциальной феодальной ностальгии по временам, когда дворянский дом своими размерами и убранством монопольно доминировал на многих акрах владения. Однако именно что «некой»: владельцы и сами, должно быть, стеснялись своего каприза, поскольку от чрезмерного внимания и, впоследствии, разбора по кирпичику и засилья отверженными, как и само строение, спасали усадьбу как отдалённость от города, так и плотный кустарник и высившиеся над ним липы, некогда смыкавшиеся строем по периметру, а ныне оставившие караульно-декоративную службу, осевшие и обзавёдшиеся кучерявым потомством. Причудливо была проложена подъездная дорожка: сначала она стелилась вдоль ряда деревьев, как бы шедшего внутрь участка и делившего его надвое — садовую и особняковую части, — но всё-таки оставлявшего на том конце достаточный коридор, и лишь затем, после поворота, направляла путника к дому. Такая планировка, прикинул Мартин, должна напоминать спиральную раковину или «G».
Прогнившие не хуже нищих гробовых досок половицы того, что отныне можно смело назвать Hôtel de la Désagrégation[22], даже не скрипели — протяжно скулили под свалявшимися коврами, всеми в проплешинах и грязи, тронутыми тлением и крысами. До сих пор надеялись на возвращение хозяев, последний представитель рода которых, безусловно, удивительно походил, при всех своих гуморах, на знаменитого, положившего начало династии, предка. Было заметно, что жизнь когда-то кипела в этом доме, кипела до последнего. Однако высшие силы либо устали, — а то ли вовсе позабыли, — поддерживать в алхимической реторте семьи уровень жидкостей и ингредиентов, вовремя отвёртывая клапаны традиций, консерватизма и затворничества для изгнания лишнего напряжения, либо решили закончить эксперимент, выпарив всё и сразу в надежде увидеть — хотя бы на дне, хотя бы на самом дне — ту подлинно аристократическую в своей редкости кристаллическую субстанцию духа. Покрытые налётом пыли и сажи стены изначально красного цвета, некогда насыщенного, но всё же с лёгким амарантовым отсветом авантюры и легкомыслия, — более заметным ныне и более скрытным в те годы, — создавали впечатление того, что использованный для скоропалительных выпаривания и возгонки тигель о тысяче квадратных ярдов до сих пор не остыл, и лучше не касаться его стенок. А если бы кто и посмел, тому бы пригодилось иное сравнение, представленное Мартином: он вспомнил вид обугленного, но не прожаренного мяса, какое забыли вовремя перевернуть и снять с огня. Он вспомнил противное ощущение, когда с еле слышимым треском сковыривается чёрная короста и в трещинах обнаруживаются бледно-розовые волокна. По углам обнаруживались костяно-белые, давно уже бесхозные братские могилки гипсовых раковин, когда-то и давших название стилю. От подобной «археологии» удовольствие получить могут лишь немногие.
Однако Генри вёл Мартина меж потрохов дома, как профессор медицины водит студентов по «содержимому» препарированного трупа, своей уверенностью доказывая, что в лабиринте анатомии нет бесполезных тупиков — и здесь он наверняка пошутил бы: кроме аппендикса и голов его учеников, — и что нужно всегда помнить о цели и приемлемости «маршрута». Быть может, он уже был здесь, но по какой-то причине скрыл это? Нет, он бы так не поступил с Мартином — с мистером Вайткроу, это просто интуитивное умение находить самую глубокую и полную ж…
…Полную жёлтого керосинового света залу. Неожиданно. На противоположном конце залы был установлен помост, близ него составлены подковой стулья — когда-то это был домашний театр, и правильнее было бы назвать возвышение авансценой. Трудно найти более подходящее место для такого рода представлений. Однако, похоже, Мартин и Генри прибыли несколько раньше остальных, и своей пунктуальностью были способны себя сей же час погубить — это всё-таки не кружок социалистов, борющихся за сокращение рабочего дня и считающих каждую минуту.
— Доброй вам зари, — поднялся сидевший на краю помоста индивид лет тридцати в лиловом платке в тон некогда белой, но ныне совершенно и полностью заляпанной вином рубашке.
— А, соратнички! — присоединился к нему второй в простом костюме, какой часто можно увидеть на провинциалах, приезжающих в город с киркой и лопатой; его акцент позволял предположить, что откуда-то из Бретани.
— Пока что только сочувствующие. Сочувствующие тенёта, — похоже, эта синтаксически некорректная фраза Генри служила паролем. Только сейчас Мартин заметил, что двоих, вступивших в контакт, прикрывали с флангов ещё двое, которые моментально потеряли интерес к прошедшим проверку и готовились к допросу новых визитёров — такое вот посменное разделение. Прекрасно, их убьют не прямо сейчас. И возможно даже, не столовыми приборами, с каким-то умыслом лежащими в корзинке у первого ряда стульев, а чем-то более эффективным и быстрым. Странно, что не истребовали пароль раньше, до прохода по поместью, а даже и до лабиринта зелени. Неужто они окажутся среди настолько немногочисленных новичков? Хотя почему бы и нет: Энрико получит эксклюзивный материал — представителей других изданий не предвидится, да и Мартину проще будет за всем уследить — меньше безынтересного пушечного мяса, больше игроков с их причудами. Одну он уже обнаружил: увидел, что на столике лежала «A Manual of Gesture»[23] Бэкона. Английское пособие по жестикуляции у французских подпольщиков, назначающих встречу в домашнем театре? Мило.
Тем временем прибывали другие участники. Предсказание Мартина не вполне сбылось. Некоторых входящих просто приветствовали, с других же, составлявших приличный процент от явившихся, тоже требовали наличия вербального ключа. И всё-таки… Как неофиты не сталкивались друг с другом и не сбивались в кучки, в которые мог затесаться шпион, не знающий кода? С организацией либо всё очень хорошо и хитро, либо это не те, за кем отправился на сафари Мартин. Так или иначе, ему всё равно было интересно, какой же популистской платформой удалось объединить столь разношёрстную публику: зала наполнялась представителями каждого из двадцати округов, отражавших всё наличное население города, типажами предместий, а также фигурами, которых Мартин не узнавал и не мог распознать.
