Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2

Что же, читай! Иль жена не велит молодая? Читай же!
Знай, не Микенской рукой[60] писано это письмо.
То Пегазида[61] Энона,[62] славнейшая в рощах Фригийских,
Жалобы шлет на тебя, друг, за обиду твою.
Воля кого из богов помехою нашим обетам,
Или какая вина быть мне мешает твоей?
Скромно должны мы нести заслуженно выпавший жребий,
Но с незаслуженной нам горько мириться бедой.
Не был великим Парис, когда насладилась с тобою
Браком я, нимфа, рекой славной рожденная в свет.
Сын Приамов теперь, – пусть правде уступит почтенье, —
Был ты рабом, и с рабом нимфа вступила я в брак.[63]
Между стадами не раз мы покоились в сумраке рощи,
И вперемежку с листвой ложе стлала нам трава.
Часто, когда на траве, в соломе мы спали глубокой,
Нас от холодной росы жалкий шалаш сохранял.
Кто ж ущелья тебе показывал полные дичи,
Или пещеру, где зверь дикий детенышей клал?
Часто тенета с тобой сквозные я ставила птице,
Часто по долгим хребтам псов быстроногих гнала.
Врезано имя мое тобой и поныне на буках,
Где Энону ножом резко Парис начертил;
И поскольку стволы, постольку растет мое имя.
О, вырастайте, мои надписи, стройной семьей!
И на речном берегу посеянный тополь, красуйся,
И на щелистой коре надпись такую носи:
«Если Парис решится дышать в разлуке с Эноной,
Ксанфа волна потечет вспять на верховья свои».
Ксанф,[64] воротися назад! бегите, обратные волны!
Бросил Энону свою и не тоскует Парис!
Тот мне день предсказал судьбу несчастной, оттоле
Злая сменила зима светлое счастье любви,
Как Венера с Юноной и, скинув доспехи, нагая
Встала Минерва на суд перед тобою, Парис.
Ах, задрожала душа пораженная, трепет холодный[65]
В твёрдые кости проник, как ты рассказывал мне!
Я совещалась, – затем, что страшно боялась, – старухи
Дряхлые и старики – все порешили: к беде!
Срублена ель, и сбиты ладьи, и флот изготовлен,
Путь навощенным судам, в синие волны открыт.
Ты, расставаясь, рыдал, – посмей от рыданий отречься!
Чувства былого – любовь эта позорней твоя.
Плакал и наши глаза ты полные видел слезами,
Грустно мы оба тогда слезы смешали свои.
Так не вьется лоза винограда по твердому вязу,
Как у меня на груди руки Париса сплелись.
Сколько ты раз начинал пенять на ветер враждебный,
И улыбался моряк: ветер попутный шумел.
Сколько раз повторял лобзанья, со мной расставаясь,
Как собрался едва с силами молвить «прости!»
Ветер слегка паруса, на твердой поникшие мачте,
Трогает; взрыта веслом пена седая воды.
Горько я взором слежу вдали убегающий парус,
Сколько могу, и песок влагою слез орошен.
Чтоб ты вернулся скорей, молю Нереид я зеленых.
Чтобы вернулся скорей – мне же на горькую скорбь!
Ты, по молитвам моим, с другою, коварный, вернулся!
Горе, за низкую тварь я возносила мольбы!
В неизмеримую глубь взирает природная глыба,
Горною грудью морским противоставши валам;
Тут твоего корабля я первый заметила парус,
И загорелась душа – прямо бежать по воде.
Медлю, а там засверкал на верхней палубе пурпур.
Страшно мне стало: не тот был у Париса наряд.
Ближе подходит, земли по ветру касается судно,
С трепетным сердцем лицо женское я признаю.
И недовольно того, чего ждала я в безумьи? —
Ах, на груди у тебя нежилась мерзкая тварь!
Тут я терзала покров и грудь поражала руками,
Влажные щеки себе ногтем жестоким рвала,
И мой жалобный вой наполнил священную Иду,
И на родную скалу слезы снесла я свои.
Так пусть скорбит и она, и плачет в разлуке с супругом,
Мне причиненное зло вынесет пусть и сама.
Ныне тебе по душе, кто в море открытое мчится
Вслед за тобою, своих кто покидает мужей.
А как беден ты был и в поле бродил за стадами,
Только Энона из всех стала женой бедняку.
Я не богатства хочу, дворец не манит меня царский,
И не хочу из толпы стать я невесток одной.
Но Приам бы не мог отказаться мне сделаться тестем,
И для Гекубы не я низкой невесткой была б.
Стою и жажду я быть супругой могучего мужа:
Как бы к Эноны рукам царственный скипетр пристал.
Нас оттого ль, что с тобой под дубом простым я лежала,
Презришь? – но больше к лицу ложе багряное мне.
И наконец для тебя моя любовь безопасна, —
Войн не готовлю я вам, мстящих судов не веду.
А Тиндариду[66] беглянку в бою враждебном отнимут;
Этим приданым гордясь, в спальню приходит твою.
Надо ль Данаям ее вернуть, ты Гектора брата,
Ты Деифоба, а то Полидаманта[67] спроси.
Мудрый чему Антенор,[68] чему Приам сам научит,
Ты допытайся: для них старость наукой была.
Разве не низкий залог – предпочесть беглянку отчизне?
Дело позорно твое; прав, ополчаяся, муж.
Если б разумней ты был, как верить в Лаконскую верность,
Раз уж в объятья твои скоро склонилась жена?
Как и меньшой из Атридов[69] о брачном поруганном ложе
Вопит, и душу его мучит любовь пришлеца, —
Также и ты закричишь. Никаким не поправить искусством
Раз поврежденную честь; стоит ей раз отлететь.
Скажешь, – пылает к тебе? Но также и мужа любила;
Сладко ль на ложе пустом дремлет доверчивый муж?
Счастлива верным своим Андромаха и чистым супругом.
Я бы такой же была верной супругой тебе.
Ты же – ты легче листков, когда без тяжелого сова
Пересыхают, и их зыбкий сорвет ветерок.
Твердости меньше в тебе, чем в самой вершине колосьев,
Легкой, посохшей, дотла вечным спаленной лучом.
Это мне (вспомнила я) когда-то твоя предвещала
И, распустив волоса, громко гласила сестра:[70]
«Что ты, Энона, зачем песку семена доверяешь
И на бесплодных быках пашешь свои берега?
Грайская телка придет, тебе, и отчизне, и дому
Гибель! Зевес, пощади! Грайская телка придет.
Скройте позорный корабль, покуда не поздно, волнами!
Боги! как много везет крови Фригийской она!»
Молвила так, и бегом умчали безумную слуги,
А у меня волоса русые дыбом встают.
Ах, как правдиво ты все предсказала, пророчица, бедной:
Вот уж на пастве моей Грайская телка царит!
Пусть и прекрасна лицом, а все же, развратница злая,
Брачных забыла богов, гостем прельстившись, она.
С родины деву Тезей, – воль именем я не ошиблась,
Уж и не ведаю я, что за Тезей уманил.
Юноша ль страстный ее отпустил невинною девой?
Как я дозналась о том, спросишь? – Но я влюблена.
Скажешь: насилье, – вину покрывая Елены насильем…
Верь мне, сама отдалась – столько прельщенная раз.
А Энона чиста осталась солгавшему мужу,
Хоть по своим же ты мог нравам обманутым быть.
Деву сатиры не раз, в глубокой скрываяся роще,
Дерзкой толпою нагнать буйной пытались стопой,
И рогатый свой лоб, венчающий острой сосною
Фавн, на высоких хребтах Иды живущий святой.
Верностью славный своей любил меня Трои создатель,[71]
(Это ему предала девство Энона свое,
Только по долгой борьбе. Я кудри терзала ногтями,
Злобной рукою лицо богу царапала я;
И за паденье ценой не злата, не камней просила;
Разве не стыд торговать телом невинным своим.
Сам удостоил он мне искусство предать врачеванья)
И к благодатным дарам руки мои допустил.
Каждой целебной травы, полезного каждого корня,
Где б ни родился во всем мире, мне ведома власть.
Горе, что даже травой любви не излечишь безумной!
Тут покидает меня, мудрую, мудрость моя.
Самый творец врачевства ходил за коровами в Фере,[72]
Молвит преданье, и, бог, нашею страстью сгорал.
Если ж травы от любви родить и земля не сумеет,
Бог не сумеет, – один можешь ты мне пособить.
Можешь, и стою того. Над девою сжалься достойной!
Крови, Данаев и войн я не веду за собой.
Но твоя я, с тобой с младенческих лет вековала
И твоею молю быть до последнего дня.

Ты Фессалийских брегов обратной коснулся ладьею,
Слышно, овцы золотой обогащенный руном.
Сколько позволишь, твое я славлю спасенье: но только
Сам бы ты должен письмом в этом уверить меня.
Царство мое миновать тебя, вопреки обещанью,
Ветры помимо твоей воли заставить могли.
Но письмо отослать и с ветром можно враждебным,
Я же достойна была друга поклон получить.
О, для чего же молва к нам раньше письма долетает,
Как под наклонным ярмом Марса ступали быки,
Как ты бросал семена, и нива бойцов возрастала,
И не нуждалась в твоей, чтобы погибнуть, руке;
Как неусыпный дракон охранял руно дорогое,
Но золотистую шерсть мощной сорвал ты рукой.
Если б о том я могла сказать недоверчивым: это
Сам мне Язон написал, – как бы гордилася я!
Что ж горевать, что вдали любовь охладела супруга?
Если твоей остаюсь, слишком уступчива я.
Варварка,[74] мне говорят, колдунья явилась с тобою,
И на обещанном мне ложе тобой принята.
Верится сердцу легко! О, если бы в дерзком безумьи,
Лживою мужа виной оклеветала бы я!
Гость Фессалийский ко мне недавно с брегов Гэмонийских
Прибыл и только на мой стал он ногою порог:
«Что Эзонид мой?» – его спросила я; тот же стыдливо
Стал и потупил свои робкие взоры к земле.
Быстро вскочила я тут и, с груди сорвавши тунику,
«Жив ли» – воскликнула – «он? Или ж и мне умирать?»
«Жив» – отвечал; но его понуждала я робкого к клятве,
Бог лишь свидетель меня в жизни твоей убедил.
(Только пришла я в себя, о твоих расспросила деяньях,
Как медноногих быков Марса ты к пашне водил,
Как семенами кидал ты зубы змеиные в землю,
И нежданно от них бранный рождался отряд,
Как земнородный народ в сражении пал обоюдном,
Целую жизнь пережив в этот единственный день,
Как укрощен был дракон. И вновь повторяла я, жив ли,
Жив ли Язон мой, и страх в сердце надежду сменял).
Лился подробный рассказ, но в быстром течении речи
Он по своей простоте раны мои обнажал.
Горе, где верность твоя? Где клятвы законного брака?
Факел, не смертного ль ты больше достоин костра?
Я не украдкой с тобой спозналась, стояла при нашем
Браке Юнона и сам в светлых гирляндах Гимен.
Нет, не Юнона, не ты, Гимен, – Ериния злая,
Кровью пылая, несла факел несчастливый мне.
Что же до Миниев мне и что до Тритоновой барки?
Что и тебе до моей родины, Тифис моряк?
Здесь не рождалось овцы, сверкающей в золоте шерсти,
Не престарелый Эет правил Лемносом моим.
Прежде надеялась я, – то злая судьба увлекала, —
Войско чужое прогнать, женщина женской рукой.
Слишком Лемнийки сильны мужей побеждать ненавистных,
Только такого бойца я – б остеречься должна.
Как увидала тебя, под кровлю впустила и в сердце;
Два пролетело у нас лета и две же зимы.
Третья жатва была, когда, паруса распуская,
С горьким рыданьем ты мне речи такие держал:
«Срок, Гипсипила, отплыть; но если судьба воротиться,
Мужем твоим ухожу, мужем и буду твоим;
Что ж ты от нас понесла и в чреве скрываешь тяжелом,
Пусть живет, и ему оба родители мы».
Молвил, и слезы ручьем по лживым катились ланитам.
Помню я – ты досказать речи прощальной не смог.
За моряками вослед последним вступаешь на Арго,
«И полетели; надул ветер твои паруса.
Синие волны корабль разгребает беглым движеньем.
На берег ты, на волну я устремляю глаза.
Башня, открыта кругом, смотрела в широкое море;
В башню бегу, и лицо влажно от плача, и грудь.
В море сквозь слезы гляжу и, страстной покорные мысли,
Дальше привычной меты взоры следят за тобой.
Сколько невинных молитв и надежд, сменявшихся страхом!..
Ныне, когда ты спасен, вновь возносить ли мольбы?
Да, мольбы вознесу, а Медею молитвы покроют?
Сердце болит, и в груди бьется и гнев, и любовь.
Жертвы ль во храмы нести, живым теряя Язона?
Иль на мою же беду бедная жертва падет?
Много мне было тревог, всегда трепетала я сердцем,
Чтоб от Аргосских твердынь не взял невестки отец.
Страшен Аргос нам был, но варварка мне повредила,
И неожиданный враг рану наносит мне в грудь.
Не красотою мила, не заслугами: ведает песни
И собирает серпом с пагубных жатв заклятым.
С бега луну низводить в борьбе тяжелой Медея
Ищет, и мрачною тьмой Солнца скрывает коней,
Воды сжимает уздой и рек порывает теченье,
Двигает с места леса и оживляет скалу,
Бродит она по гробам, без пояса, косы раскинув,
И набирает костей с теплого пепла костров;
Издалека заклянет, из воска изваявши образ,
Тонкой иглою печаль в бедное сердце вонзит;
И уж не ведаю, что еще… Но злой ли травою, —
Нравами и красотой надо любовь добывать.
Ты ль обнимаешь ее и, в спальне одной оставаясь,
С ней безбоязненным сном нежишься в тихую ночь?
Знать и тебе, как волам, ярмо чародейка надела,
Те же смиряют тебя чары, как злую змею.
К подвигам громким твоим, притом, и спутников смелых
Жаждет пристать и молве мужа помехой жена.
Так и помыслит иной: знать ядом Делийским отчасти
Подвиг свершен, – и не раз в черни доверье найдет.
«Это совсем не Язон, а дочь Фазийца Эета
То золотое руно Фриксовой ярки сняла».
Мать Алкимеду спроси, – ни мать, ни отец не похвалят
Этой невестки своей, дочери стран ледяных.
Пусть с Танаиса себе, в болотах Скифии влажной
Ищет супруга, а то и на Фазиде родном!
Ах, Эзонид, Эзонид, весенняго ветра ты легче,
О, для чего же в твоих верности нету речах?
Мужем моим уезжал – не мужем моим воротился;
Пусть возвращенному я буду, как раньше, женой!
Если же знатность тебя и громкое трогает имя,
Я ль не Фоантова дочь, мне-ли не предок Минос;
Бахус мой дед, и венком венчанная Вакха супруга
В пламенных топит лучах меньших мерцанье светил.
Будет приданым Лемнос, богатая жатвами нива.
С этим богатством женой мог бы ты взять и меня.
И родила я теперь; ликуй, мой Язон, за обоих!
Сладкое бремя жене муж дорогой подарил.
Счастлива я и числом: двойное потомство Люцина,
Два залога любви мне благосклонно дала.
Спросишь: в кого родились? – живая улика Язону,
Чужды коварства они, всем остальным-же в отца.
Уж и гонцами за мать хотела детей я отправить,
Но заграждалися все мачехой злою пути.
Страхом Медея была. И мачехи хуже Медея,
К каждому мерзкому злу руки готовы ее.
Та, что могла раскидать по нивам погибшего брата
Бедные члены, детей разве моих пощадит?
И ее – то, безумец, Колхийским отравленный ядом,
Ты, говорят, предпочел ложу законной жены!
Мужа позорно она познала, развратная дева,
Нас же с тобой сочетал факел невинной любви.
Предан Медеей отец, – от смерти спасла я Фоанта.
Колхов покинула та, – я на Лемносе родном.
Тщетно! Злодейке дана победа над чистой, проступок
Ей за приданое стал; добыт желанный супруг!
Я и Лемниек виню, Язон, но дивиться не стану:
Самая скорбь отдает в руки разгневанной меч.
Слушай! Когда б, заведен, – как надо-бы – ветром неверным
Ты – и сопутники – к нам в тихую гавань зашел,
И на встречу к тебе спустилась бы я с близнецами,
О, не молился ли б ты, чтоб расступилась земля?
Как бы тогда на детей ты глядел, на меня, ненавистный,
В кару за низкий обман казни бы стоил какой?
Я самого бы тебя пустила тогда невредимым,
Не по заслугам твоим – по снисхожденью любви,
Кровью же твари свои усладила бы взоры досыта,
И отомстила б за всех, кто зачарован был ей.
Я бы Медее была Медеей! И если с Олимпа
Внемлет молитвам моим право – карающий бог,
Все, чем томится душа, – и хищница нашего ложа
Все пусть узнает и свой перестрадает закон!
Как покидают меня, супругу, с двумя близнецами,
Стольких детей потеряй вместе с супругом и ты!
Долго добычею злой не кичись, с ней в муках расстанься,
И по вселенной по всей в бегстве приюта ищи!
Брату какою сестрой была и отцу несчастливцу
Дочерью, так же своей будь ненавистна семье!
Все перешедши моря и земли, на воздух вздымайся
И без богатств, без надежд горько блуждай, вся в крови!
Молит Фоантова дочь об этом, обманута браком.
Ложе проклятое, их, нежных супругов, прими!