Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви» . Том 2

Так, пред концом роковым, меж влажною павши травою,
Возле Мэандровых вод белая лебедь поет.
Не потому, что смягчить тебя мольбою надеюсь,
Я говорю, и моим боги враждебны речам.
Но и заслуги, и честь, и тело, и чистое сердце —
Все потеряв до конца, речи терять не беда.
Так, ты решился бежать и бедную бросить Дидону;
Ветер один унесет парус и клятву твою.
Ты решился, Эней, союз свой расторгнуть и якорь,
И к Италийским венцам мчаться в безвестную даль.
Новый тебя Карфаген не манит и растущие стены
И под скипетр тебе препорученная власть.
Сделанных дел ты бежишь, к обещающим трудность стремишься;
Новой уж хочешь искать – мало найденной земли!
Пусть обретешь ты страну, – позволят ли в ней воцариться?
Кто незнакомцу свои нивы на волю предаст?
Новой любви предстоит добиться и новой Дидоны,
Новые клятвы давать, чтобы опять обмануть.
Скоро ли сможешь создать Карфагену равную крепость
И с недоступных твердынь царство свое озирать?
Пусть и успеешь во всем, и воля твоя совершится;
Где ты такую найдешь с страстной любовью жену?
Таю, как факела воск под серною тает светильней,
Ночью и днем предо мной образ Энея стоит.
Он же признательных чувств не знает, к дарам безразличен,
И, не безумье б мое, с ним бы расстался я.
Но, хоть не мыслить о нас Эней, не могу ненавидеть,
Плача, неверного я жарче и жарче люблю.
Сжалься, Венера-свекровь! Смягчи жестокого брата,
Отрок Амур! – Пусть в твоем воинстве бьется и он!
Я полюбила сперва, от любви отрекаться не стану,
Только б поддержку моим чувствам и он оказал.
Тщетный обман! без пути мне этот мечтается образ,
И бесконечно он чужд матери сердцу своей.
Камень и горы тебя и скал обитатели крайних —
Дубы родили на свет, или безжалостный зверь,
Или же море, еще доселе томимое ветром,
Море, в которое плыть рвешься по грозным валам.
Что ты бежишь? – ведь зима! пусть помощь зима мне окажет!
О, посмотри же, как Евр взроет и гонит валы.
Тем, что желательно мне, без меня ты бурям обязан, —
Ветер и волны – и те сердца правей твоего.
И не ничтожна ж я так, что ты не трепещешь, неверный,
Гибели, лишь бы от нас в дальнее море уйти.
Ненависть, видно, в тебе сильна и навек неизменна,
Если, подальше от нас, самая смерть ни во что!
Скоро уляжется вихрь; последнее сгладив волненье,
На голубых скакунах в море промчится Тритон.
Если б, как ветры, и ты умел изменяться душою!
И передумаешь ты, если дубов не грубей.
Точно не ведаешь впрямь, что море безумное может?
Как доверяться волне, столько испытанной раз!
Даже когда разрешишь канаты при ласковом море,
Много несчастий еще ширь голубая таит.
Слово свое не сдержать опасно, пускался в море,
Кару за низкий обман здесь вымогает волна,
И особливо, когда любовь оскорбляют: Амуров
Матерь нагая из вод вышла Киферы на свет.
Как бы сгубившего мне не сгубить, зла не сделать злодею,
Как бы в крушении враг влаги морской не пенил!
Нет же, живи! так лучше тебя, чем смертью сгублю я.
Пусть за причину моей смерти тебя огласят.
Только представь-же, как вдруг, – не будь предвещанием это! —
Бурной ты схвачен волной, – что тут подумаешь ты?
Перед тобой пролетят и лживые клятвы, и речи,
И Дидоны конец ради обмана того;
И пред очами – жены обманутой образ предстанет,
Косы распущены, взор грустный и кровь на груди.
Сколько воскликнешь ты раз: «Всего я достоин! простите!»
Молний сколько в тебя, брошенных с неба, падет!
Дай же короткий ты срок жестокости моря и сердца!
И за отсрочку в обмен путь безопасный открыт.
Не за тебя я боюсь: над юным смилуйся Юлом,
Будет с него, что отец – смерти причина моей.
Чем же Асканий и чем грешны родные Пенаты?[75]
Пламя ль стерпевшие их лики покроет волна?
Но и не нес ты богов и – полно, злодей, величаться! —
Не бременили твоих плеч ни отец, ни пенат.
Все и во всем ты налгал! Но речью твоей обмануться
Мне уж не первой пришлось и пострадать от тебя.
Если спросит, где же мать красавца осталася Юла:
Грубый покинул супруг на одинокую смерть.[76]
Это ты сам рассказал, – и все ж я тобой увлеклася.
Жги же: все меньше греха будет жестокая казнь.
Нет и сомненья во мне, что боги тебя наказуют:
По морю ты, по земле бродишь седьмую зиму.
Выброшен морем ты был, – тебе я приют даровала,
Только заслышав твое имя – престол отдала.
Если бы этим одним довольна была я служеньем,
Если б осталась мертва нашего брака молва!
Тот был погибелен день, когда нас к глубокому гроту
Вдруг неожиданный дождь черным потоком погнал.
Голос заслышала я: я думала, нимфы завыли, —
Нет, Эвмениды к моей знак подавали беде.
Требуй, поруганный стыд, отмщенья, и тени Сихея,[77]
К коим, несчастная, я с горьким позором сойду.
В мраморном храме стоит изваянье святое Сихея,
В темную скрыто листву и в белоснежную шерсть.
Здесь, мне помстилось, меня четырежды голос знакомый
Кликал и томным звучал звуком: «Элисса, приди»![78]
Медлить не стану, – иду, иду, мой суженый милый,
Здесь задержало меня нашей сознанье вины.
Сжалься над слабой душой! коварный смутил обольститель,
И ненавистность вины он умаляет моей.
Мать – богиня, отец престарелый – отрадное бремя
Сына – надежду дают ложа законного мне.
Если судьба согрешить, причина ошибки почтенна:
Верность прибавь, – и ни в чем жалкого нет уж греха.
Так до последнего дня и крайние жизни пределы
Тот же преследует рок с прежним упорством своим.
Пал мой супруг – у родных алтарей закланная жертва,
И за злодейство свое взял все сокровища брат.
Я убегаю, и прах супруга, и родину бросив,
И по суровым путям гонится враг по следам.
Чуждой достигнув страны, от брата избавясь, от моря,
Отданный ныне тебе берег купила тут я,
Город поставила здесь и широко раздвинула стены,
Всем порубежным местам ненависть, зависть и страх.
Вспыхнули войны. Войной чужестранную женщину мучат,
Чуть лишь оплот создала нового города я.
Многим была по душе, и много, сходяся, просили
Уж и не знаю кого в брачном чертоге принять.
Что же ты медлишь в цепях предать нас Гетульскому Ярбе?[79]
Руки свои и сама я бы тебе предала.
Есть и брат, – у него могла б нечестивые руки
Кровь и моя оросить, вслед за супругом моим.
Только богов и святыни оставь: не бесчесть их руками,
Верь – неугоден богам от нечестивых почет.
Если чтителем им, изъятым из пламени, будешь,
Каяться будут они, что от пожара бегли.
Может быть, тяжкой меня, жестокий злодей, покидаешь,
И уже часть твоего тела скрывает мое.
Матери смерть разделит тогда и несчастный ребенок,
И нарождённого ты-ж будешь виной похорон;
С матерью вместе своей и брат у Юла погибнет,
Сплетшихся вместе двоих гибель одна унесет.
Бог повелел отплывать, – ах, лучше б пристать не позволил,
И не вступала нога Тевкрская[80] на берег наш!
Видно, что бог вас ведет, удручаемых злобною бурей,
Видно же в грозных волнах бог вас так долго кружит!
Даже к Пергаму возврат такой бы не стоил тревоги,
Если-б стоял он таким, как и при Гекторе был.
Не на родной Симоис – на Тибрские волны стремишься.
Пусть на желанный сойдешь берег, – все будешь чужой.
Все таится та даль, от твоих кораблей ускользая;
Старцем едва доплывешь к обетованной земле.
Лучше с народом моим прими, позабывши коварство,
Груды свезенных сюда Пигмалиона[81] богатств.
Перенеси Илион счастливее в город Тирийский
И заступи нам царя с скиптром священным в руках.
Если ты жаждешь войны, когда пожелает Асканий
В Марсовой битве себе славу триумфа достать,
Будет и враг, и врага ему предадим в одоленье;
Будет и мира закон, будут и битвы в стране.
Матерью только молю и братским доспехом – стрелами;
Отчих святыней богов, спутников бегства, молю:
Побереги своего народа последний остаток,
Марса жестокого гнев пусть уж Энея щадит;
Сыну Асканию пусть счастливо исполнятся годы,
И в тишине отдохнут кости Анхиза отца!..
Сжалься над домом, молю, в твою предающимся волю!
Есть ли за мною вина, кроме безумной любви?
Я не Фтиотянка, нет, родилась не в великих Микенах,[82]
Против тебя не дрались муж и родитель мои.
Если стыдишься жены, зови не женой, а хозяйкой:
Только б остаться твоей, всем бы готова я быт.
Ведомы воды мне здесь, в Африканский гремящие берег,
В определенные дни путь и открыт, и закрыт.
С ветром попутным сейчас распустишь ты парус по ветру;
Ныне корабль – на земле, легкой травою повит,
Время вели наблюдать Дидоне; поедешь позднее, —
Медлить сама не велю, хоть и захочешь, тебе.
Ныне хотят моряки вздохнуть, и малой отсрочки
Молит разбитый волной, полуисправленный флот.
Я за услуги, за все, чем только Эней нам обязан,
И за надежду на брав – краткой отсрочки прошу:
Море пока смягчится и страсть, и силой привычки
Сердце свое приучу с твердостью горе сносить.
Если же нет, то хочу с печальною жизнью проститься,
И беспощаден ко мне долго не можешь ты быть.
Если б тебе повидать, как это пишу я посланье:
Пишет рука, на груди ж меч уж троянский лежит.
Слезы, стекая с ланит, по стали бегут обнаженной;
Вот-вот, заместо тех слез, кровью окрасится сталь.
Как хорошо подошли дары твои к нашему року!
Как без затрат громоздишь нам погребальный костер!
И не впервые сейчас железо проникнет мне в сердце:
В нем уж таится давно горькая рана любви.
Анна, Анна сестра, наперсница злого паденья,
Скоро последний ты дар праху сестры принесешь.
И по сожженьи меня женой не пишите Сихея,
Пусть на могильной плите эта останется песнь:
«Смерти причину и меч Эней предоставил царице;
Пала Дидона, своей сердце пронзивши рукой».