Сара Бауэр - Грехи дома Борджа
– Сохрани его для меня, Мариам. Пусть ему сделают обрезание. Пусть изучает Тору. Воспитай его как еврея. Золото оставь себе, этого должно хватить на основные расходы, а мне оно не нужно.
– Сами знаете, не могу я так поступить. Сир Эли не позволит. Останетесь здесь на ночь, а утром до рассвета уйдете. Это все, что я могу для вас сделать в память о вашей матери.
– Прошу тебя, Мариам. Эли ведь отрекся от меня, а не от Джироламо. Это ребенок. Из него можно вылепить все, что угодно. Ему совсем не обязательно быть Борджа. Он может быть Сарфати, вырасти вместе с детьми Джозефы, заняться общим делом с моими братьями. Я назвала его в честь отца.
– И вы думаете, что можно просто так отдать ребенка? – Мариам не повышала голоса, зато шипела, как разозленная гусыня. – Считаете, ваша бедная мать тащила вас за собой из самого Толедо и умерла по дороге лишь для того, чтобы вы могли раздавать детишек направо и налево, словно яблоки с дерева? Господь дарует нам детей, и только Ему решать, забирать их от матери или нет. А вы прижили ребенка от сына понтифика и теперь считаете себя всесильнее самого Господа?
– Я просто хотела, чтобы он рос в безопасном месте, – возразила я.
– В этом мире нет безопасного места, но есть, Эстер…
– Что?
– Любовь. Следуй за любовью.
– А как же долг?
– Следуй за любовью.
Глаза ее сияли на морщинистом лице, а руки с темными пятнами теребили юбку. По словам Мариам, все очень просто, но что, если любовь разрывает тебя надвое? Она, видимо, сказала все, что хотела. Загнала меня в постель, как в детстве, и положила сына мне на руку. Сквозь сон я почувствовала, как Мариам улеглась рядом, и тюфяк прогнулся под ее весом. Я уснула глубоко и не видела снов, а перед самым рассветом она разбудила меня, но в голове яснее не стало. Я словно участвовала в какой-то бесконечной гонке с эстафетой, в которой родители передавали свою сердечную боль детям.
Пока я кормила Джироламо, Мариам сложила в небольшую котомку остатки вчерашнего хлеба, баночку мази, которой лечила мне грудь, и, самое важное, золото донны Лукреции, пересчитав монеты с большой тщательностью. Потом она подошла к полке, где хранила свои снадобья и пучки сушеных трав, и достала оттуда нечто похожее на книгу. Книга? У Мариам?
– Я сохранила ее для вас, – пояснила она.
Потертый кожаный переплет был в пятнах от соли; некогда красный сафьян приобрел с годами забвения ржаво-коричневый оттенок.
– Что это?
– Книга рецептов вашей матери. Я нашла ее среди вещей, когда вас сюда привезли. Да вы, наверное, и не помните. До сих пор я не находила подходящего времени, чтобы передать ее вам, но теперь вы взрослая женщина, живете своей семьей, книга должна храниться у вас.
Я держала в руках знакомую и в то же время незнакомую вещь. Кожаный переплет казался теплым на ощупь. Когда я отстегнула ремешок от петельки переплета, из книги выпали несколько страниц и полетели на пол, неся с собой знакомые запахи нашей кухни в Толедо – жареного миндаля, апельсинового масла, корицы, жареной ягнятины и дорогостоящей ванили – такие же хрупкие и тонкие, как высушенные цветы. Не зная, чего от меня ждет Мариам, я наклонилась, чтобы собрать листки и спрятать от нее лицо. «Лукум, – прочитала я, – это сладость, которую готовят из розовой воды мавры в Аль-Андалусе. Кажется, испанского названия не существует». Лукум. В изгнании Чезаре научит меня готовить лукум, и мы будем счастливы. Мариам велела мне следовать за любовью, и вот теперь любовь подала мне знак.
– Спасибо, Мариам. Тебе нужно знать, что за мной могут прийти люди от дона Джоффре Борджа. Скажешь, что я направляюсь в Ватикан, а мула верну в Сан-Клементе.
Мул. До этой минуты я о нем и не вспомнила. Если его отвели в конюшню или просто оставили во дворе, то Эли наверняка знает, что я в доме. Вероятно, люди дона Джоффре уже приходили за мной, и Эли отослал их прочь. Нет, конечно, нет. Еще совсем рано, ни намека на рассвет, лишь чуть побледнело квадратное окошко, затянутое вощеной бумагой.
– Думаю, вам лучше забыть про мула, Эстер. Я выпущу вас через задние ворота. Если кто-нибудь спросит, объясните, что идете на рынок в Кампо-де-Фьори. Чтобы купить лучшие овощи, приходится вставать рано.
Я едва ее слушала, терзаемая яростным нетерпением уйти отсюда поскорее. Отец умер, а братьям нет до меня дела. Вот теперь наконец я действительно превратилась в Виоланту, вероотступницу, девушку без родового имени. Зато сын дал мне имя. Борджа.
Серебряный туман опустился на реку, откуда молчаливо двигались к городу владельцы барж, попрошайки и согбенные женщины с огромными крытыми корзинами. Казалось, туман приглушал все звуки. Мне пришлось спуститься к набережной, чтобы дать дорогу шумной компании охотников, молодых мужчин и женщин в ярких бархатных одеждах и шляпах с перьями, верхом на пугливых лошадях. И у каждого на запястье сидел сокол. Мне показалось, я узнала одного юношу, кузена Орсини, сопровождавшего донну Лукрецию в Феррару, но он меня даже не заметил. Здесь, у набережной, царил другой мир. Нищие, ночевавшие под мостами, лежали, застряв в грязи, совсем как Адам, ожидавший руки Создателя. Шеренга мужчин в кандалах на руках и ногах, соединенных друг с другом цепями вокруг шеи так, что их головы напоминали бусины в ожерелье для какого-нибудь великана, гремя металлом, садилась на баржу, которой предстояло отправиться в Остию, где их ждали галеры.
Когда я взобралась по ступеням крайнего пирса, над крышами и башнями с восточной стороны начали пробиваться первые лучи солнца. Чайки с криками кружили над туманом, и внутреннюю сторону их крыльев золотило солнце. Я улыбнулась им, залюбовавшись переливчатыми красками – бледной аквамариновой, нежно-розовой и ярко-желтой. Эти же чайки, наверное, пролетали мимо высоких окон в покоях Чезаре, которые ему отвели в Ватикане. Я представила, как камердинер открывает ставни, чтобы впустить свет, так необходимый при бритье, и вновь взошедшее солнце зажигает рыжие искры в бороде Чезаре. Следуй за любовью. Любовь – самое постоянное из всех постоянств.
На площади Святого Петра собралась толпа. Ничего необычного в этом не было, если не считать раннего часа. Пилигримы и другие приезжие, желавшие взглянуть на дворец правителя всего христианского мира, появятся позже, после мессы, завтрака и непременных споров о цене с городскими проводниками. Все головы повернулись к Порта-дель-Пополо. Я присоединилась к толпе, и меня начали толкать со всех сторон, а потом толпа качнулась и рванула вперед.
– Что происходит? – спросила я.
– Герцог уезжает! – бросил кто-то.
Уезжает? Как? Дон Джоффре обещал, что утром я увижусь с Чезаре. Наверняка что-то случилось, но что? Подвязав Джироламо покрепче шалью так, чтобы высвободить обе руки, я стала пробираться сквозь толпу, не обращая внимания на тех, кто ругался и отталкивал меня, когда я наступала им на ноги и всаживала локти под ребра. Стоило мне обойти огромного охранника в ливрее Чезаре, который с великим усилием старался расчистить проход для кортежа, как толпа за моей спиной неожиданно затихла. Казалось, весь мир замер. Я думала, еще секунда – и с неба попадают птицы, тысячи крошечных икаров, летящих камнем на землю ради одного, которому действительно удалось подлететь слишком близко к солнцу.
Колокола базилики начали звонить к утренней молитве, стражник встал по стойке «смирно», и из дворцовых ворот медленно, с серьезными лицами, выехали всадники. За ними следовали восемь человек с паланкином, в окошках которого раскачивались алые парчовые занавески. Вели боевого коня – черный бархат покрывал его круп, он вез на подушках, прикрепленных к спине, герцогскую корону Чезаре и прочие регалии. Кое-кто в толпе перекрестился, а одна женщина разрыдалась в голос.Я должна была все узнать. Нет ничего хуже неизвестности. Если знаешь – то можешь с этим справиться. Со временем. Я пробежала несколько шагов до паланкина. Расстояние показалось мне бесконечным, а когда я протянула руку к занавеске с золотой бахромой, в ушах у меня стучала кровь, словно я проделала бегом весь путь из Феррары. Я не слышала ни криков, ни топота копыт, ни скрипа меча, вынимаемого из ножен. А потом вдруг мои ноги продолжили бег по воздуху, в бок вонзилось что-то острое, в ноздри ударил запах лошади и кожаных доспехов.
– Назад, дон Джоффре! – прокричал знакомый голос.
– Микелотто? – пропищала я, задохнувшись.
Носильщики паланкина в испуге остановились, хотя паланкин не опустили. Микелотто осторожно поставил меня на землю под охи и ахи толпы, которая словно наблюдала за выступлением акробатов.
– Какого дьявола?.. Да она… могла бы… – Дон Джоффре, красный как рак, все еще с обнаженным мечом, сдерживал своего коня рядом с лошадью Микелотто и злобно поглядывал на него. Он был на голову выше оруженосца своего брата и гораздо знатнее, но с первого взгляда было ясно, кто тут владеет ситуацией.
