Пенни Винченци - Злые игры. Книга 3
Александр явно находился тогда в состоянии сильного смятения: чего стоит, например, одна эта история с телефонными звонками, когда он сказал, что Энджи уехала, а она и не думала уезжать. Но, мысленно прокрутив в голове события того дня бесконечное число раз, Макс просто не в состоянии был поверить, что может существовать какое-то иное объяснение, кроме смятения. Энджи пережила ужасные моменты, но, слава богу, осталась жива. Она ведь тоже могла бы погибнуть.
Томми держался молодцом; славный он все-таки парень, старина Томми. На следующий после катастрофы день он занимался массой практических дел, съездил во все необходимые места, проследил за тем, чтобы отбуксировали с места аварии и починили машину Энджи, ухаживал за самой Энджи… Господи, он оказался с самого начала абсолютно прав в отношении Томми, а они, все остальные, сильно в нем ошибались. Вопреки некоторому сопротивлению Шарлотты, Макс предложил Томми перебраться на Итон-плейс. Они этим домом не пользовались, а если кому-то понадобится, так там еще полно места. Томми был очень доволен, хотя и сказал, что он бы все-таки предпочел Хартест. В душе, сказал Томми, он джентльмен и создан для загородной жизни. Макс посоветовал ему позабыть про душу и быть благодарным за то, что у него есть возможность изображать из себя джентльмена.
После того как Энджи его выставила, Макс вернулся на Понд-плейс, обдумывая, что ему делать дальше. Он не хотел жить на Итон-плейс вместе с Томми: ему не нравился тот дом, да и просто хотелось пожить одному, самостоятельно. Хотя бы некоторое время.
Чувствовал он себя очень несчастным. Он понимал, что случившееся к лучшему, что из их брака почти наверняка все равно ничего бы не вышло; однако, несмотря ни на что, он по-прежнему любил Энджи. Любил ее очень сильно. Жизнь без нее казалась ему пустой, холодной, бессмысленной. Ну ладно, пусть он встречался с парой девиц, пусть даже переспал с одной из них. Но ведь все это было сущей чепухой — и уж совершенно никак не означало, будто он разлюбил Энджи, был готов уйти от нее, собирался окончательно с ней расстаться. Макс искренне удивился тому, что она отреагировала столь решительно. Возможно, она любила его не так сильно, как он ее. При этой мысли ему становилось больно, у него начинало ныть сердце.
Работа — вот что было действительно хорошо, что давало ему сильнейшее утешение. Макс любил «Прэгерс». Любил его все больше и больше. Когда ему удавалось заключить удачную сделку, он до сих пор получал от этого такое же удовольствие, как и в самый первый день работы в банке. А теперь добиваться таких сделок становилось все труднее: полоса легких удач закончилась. Понятно, конечно, что нельзя оставаться всю жизнь маклером — им можно, пожалуй, поработать лет до тридцати, не больше. Да нет, даже меньше. Но были ведь и другие вещи: слияния, поглощения, манипулирование деньгами и людьми — то, чем была сейчас так одержима Шарлотта, — и все это обладало неодолимой притягательной силой. Одно гигантское казино. Кто же это сказал? Ах да, та симпатичная подружка Шарлотты, Крисси Форсайт. Красивая девчонка. Ноги великолепные. Надо будет с ней увидеться, когда случится снова быть в Нью-Йорке. Раз уж ему не суждено стать женатым человеком.
Фред заявил ему, что со временем он получит долю в акциях «Прэгерса», а может быть, и возглавит лондонское отделение. Максу хотелось этого. Хотелось так же, как хотелось секса. Это было чисто физическое чувство. У него даже яички болели от этого желания. К тому же осуществление обещаний Фреда означало бы, что у Макса появятся деньги. Настоящие деньги. Которые можно будет вложить в Хартест.
Ему не важно было, во сколько обойдется содержание имения: теперь он был готов вложить туда любую сумму, лишь бы только сохранить его для семьи, спасти от Национального треста,[54] от наступления того дня, когда имение наводнили бы туристы, а у ворот стали бы продавать входные билеты. По крайней мере, в этом отношении Макс полностью разделял чувства Александра и был в точности на него похож: такой же собственник, столь же агрессивный в защите своей собственности. Сохранение имения Макс рассматривал как памятник, который он обязан соорудить Александру. Макс был счастлив наблюдать, какое количество средств поглощал Хартест, и был предельно благодарен Фреду, который в виде жеста полного и окончательного примирения с его стороны полностью отказался от причитавшегося ему долга и освободил имение от залога, хотя Макс и не совсем понимал, почему Фред так поступил. Но это произошло даже еще до того, как погиб Александр. Энджи сказала, что Макс должен быть благодарен за этот жест и не пытаться ни до чего докапываться, и Макс с ней согласился. Однако Фред категорически предупредил, что любые будущие финансовые потребности должны будут покрываться только за счет возможностей самого имения.
Бедняга Фред. Во время их последней встречи, когда Макс и Шарлотта специально приезжали к нему в Нью-Йорк, он выглядел сильно постаревшим и очень слабым. Из него ушло почти все его самохвальство.
Так или иначе, но Хартест принадлежал теперь Максу. Он был его, без тени сомнения. Макс сам прочел то, что написал Александр, выражая свою последнюю волю: «Я завещаю Хартест-хаус со всем, что в нем находится, со всеми относящимися к нему землями, владениями и титулами моему наследнику Максимилиану Фредерику Александру Уэллесу, виконту Хэдли». Слова завещания были выбраны очень тщательно и умно. Макс прочел это и громко рассмеялся от радости и удовольствия.
Фактом, однако, оставалось то, что он был несчастен. Очень несчастен. Вот, например, только накануне он позвонил Энджи, предложил сходить куда-нибудь поужинать, сказал, что это не более чем приглашение, никаких обязательств, просто он по ней соскучился. А она отказалась, сославшись на смехотворную причину: что очень устала и хочет пораньше лечь спать. У Макса осталось впечатление, что она в тот момент была не одна. Уже. Для него было непостижимо, как только она так может.
В последнее время Макс стал просыпаться рано; он сделал для себя вывод, что это у него возрастное. В один из таких дней он встал, отправился на пробежку, вернулся и уже стоял под душем, когда зазвонил телефон. Вот черт. Семь утра. И кому понадобилось звонить ему в такой час?
— Макс Кейтерхэм, — произнес он в трубку. Он пока еще не совсем свыкся с тем, что он уже не Макс Хэдли.
— Макс? — переспросил чей-то голос. Голос был с явным американским акцентом. — Макс, это Опал. Я только что прилетела в Лондон. Мне страшно жаль, что так получилось с твоим отцом. Послушай, ты сегодня в середине дня свободен? Может быть, пообедали бы вместе? Я знаю, что ты женатый человек или почти женатый, но все равно была бы очень рада тебя увидеть.
