Сьюзен Айзекс - Волшебный час
— Это часто случается?
— Нечасто. Потому что даже психам надоедает. Они находят других покровителей. В этом случае, если есть шанс это распутать — нам ничего не остается, как просто проверять всех, кто имел дело с убитым в течение последних лет. Понимаешь, психи не любят страдать молча. Они рассылают угрожающие письма, звонят по телефону. А парень вроде Сая наверняка повел бы себя разумно: он слишком много знает о знаменитостях, ухлопанных психами, чтобы игнорировать такой расклад. Правда ведь?
— Определенно. Если бы Саю на хвост сел некий псих, он сразу бы смекнул, что дело нечисто. Нанял бы телохранителей, сам-то он был трусоват.
Это меня удивило. Мне показалось, он крепкий малый.
— Что ты имеешь в виду?
Бонни подумала, потерла лоб.
— Однажды мы катались на лошади, в горах Гранд Тетона. Сай упал. Ничего такого не случилось, синяк заработал. Да и лошадь была ни при чем: увидела медведя и встала на дыбы. Но он не сел больше в седло, даже когда я начала поддразнивать его, называя «трусливым котом» — что, признаю, не было моим самым дипломатичным поступком в качестве супруги.
Он пугался и вовсе нестрашных вещей. Однажды мы оказались в богемном районе Нью-Йорка, и к нам подвалила компания негров, которые вовсе не выглядели угрожающе. Он весь съежился. Я поняла, что в глубине души он уже видел заголовки в газетах: «Продюсер кастрирован разбушевавшейся молодежной бандой!» Я к чему это все говорю: если бы кто-либо из бывших знакомцев вздумал его преследовать, Сай бы обязательно нанял охрану. И раструбил бы об этом на всю округу.
— Ясно.
Я пошел в кухню налить еще кофе. Вернувшись, я сказал:
— Понимаешь, кстати, о верховой езде, у нас была ферма, когда я был маленьким. И лошадь была, Поплясун. Я давно верхом не езжу, но…
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — чуть слышно спросила Бонни.
— Не знаю, — ответил я так же тихо.
— Как бы там ни было, полтора часа назад между нами все кончено. Помни это, пожалуйста. И не имеет значения, что случится сегодня, сделаешь ты какие-нибудь открытия или нет, я до пяти отсюда уйду. Поэтому я не желаю знать, катался ты на лошадках, когда был маленьким, или нет. И не хочу слушать, как ты впервые увидел матч с «Янки». И мне не интересно, как тебя ломало после Вьетнама.
— Так я тебе и про это рассказал? Про наркотики?
— Да, про героин. Рассказал. А мне плевать на это. И плевать на то, что ты был алкоголиком и именно поэтому забыл, как рассказывал про героин.
— А что я тебе рассказывал про героин?
— Немного. Когда рассказывал про Вьетнам.
— А я рассказывал про Вьетнам?
Бонни заявила холодно:
— Да, судя по всему, та ночка чертовски тебе приелась, раз ты ни фига не запомнил.
— Я помню достаточно, чтобы понять, что эта ночка чертовски мне аукнулась.
— А ты помнишь, как ты объяснил, почему ты пошел в копы?
— Нет. Не думаю, чтобы это были приятные воспоминания.
— Ты рассказывал, каким был запуганным, когда вернулся с войны. Ты шел по улице и, завидев на тротуаре смятый пакет из-под гамбургеров, останавливался как вкопанный, чуть ли не в панике. Помнишь, как ты об этом рассказывал?
Я ничего не ответил, просто не верилось, чтобы с кем-либо разоткровенничался о том периоде моей жизни. О том, как сердце выпрыгивало у меня из груди и тянуло завопить на всю округу: очистите территорию! Всем постам! Не спускать глаз со смятого пакета! Нам всем угрожает опасность!
— Мы как раз обсуждали, как это тебя угораздило выбрать работу копа, потенциально опасную. Нет чтобы где-нибудь у Бога за пазухой. И ты сказал: «А это говорит о том, что я вел себя абсолютно нелогично — я представлял себе, что копом быть очень безопасно. Все-таки, личное оружие, я так боялся всего».
— Я не знал, что так много тебе рассказал, что я…
Бонни перебила меня:
— Собственно говоря, это теперь и не важно. Я хочу, чтобы ты понял: мне начхать, что ты там сделал с Вьетнамом и что Вьетнам сделал с тобой. Мне начхать на твое наркоманство, и на твой алкоголизм, и на твои кошмары о прошлой жизни. Мне до лампочки ты сам. А посему мне начхать на золотистые локоны твоей невесты и ее призвание обучать неполноценных. Через десять часов — если только, Боже упаси, я не предстану перед судом с тобой в качестве свидетеля обвинения, — мы друг друга больше никогда не увидим.
Я встал и вышел из комнаты. Не помню, что я думал и чувствовал тогда. Помню, как ополаскивал тарелки, засовывал их в посудомойку и допивал остатки молока из пакета. Потом вернулся. Бонни была все та же, может, даже еще более отчужденная.
Если б это все было кино, самое время дать кадр, как она удаляется все дальше и дальше, превращаясь в светлую точку. А потом совсем исчезает.
— Скажи мне, у кого действительно были причины убивать Сая?
— У тебя.
— Еще у кого?
— У Линдси.
— Я уже высказала свои соображения.
— А я положил с прибором на твои соображения, — сказал я. — Она в списке подозреваемых.
— Кто-нибудь еще? — Один тип, вложивший деньги в «Звездную ночь» — из бывших знакомцев Сая по колбасному производству.
— Который?
— Микки Ло Трильо.
— Толстяк Микки? — Бонни так и просияла, услышав это имя. Она даже забыла о том, что мы друг другу чужие. — Обожаю Толстяка Микки.
— Обожаешь? Так ведь он же бяка. Мафия.
— Знаю. Пусть бяка, но он такой славный. То есть ко мне хорошо относится.
— В смысле?
— Он знал, что я писатель, и потому был убежден, что я не имею ни малейшего понятия о том, как устроена жизнь. Он пытался оберегать меня от мира. Спрашивал: «Сай с тобой хорошо обращается?» Я имела обыкновение поймать попутку и куда-нибудь отправиться проветриться, довольно далеко, и Микки это очень не нравилось. Совсем не нравилось. Он все пел Саю, что муж не должен позволять жене делать такие вещи. Но когда он убедился, что Саю меня не остановить, он купил мне карту и пометил красными крестиками все опасные районы. Да, еще называл меня «Бонита». Почему-то он решил, что я настоящая леди, и полагал мое нынешнее имя неподобающим для леди. Когда узнал, что мы разводимся и я не претендую на алименты, он позвонил мне и дал совет. Я ужасно удивилась тому, что он сказал.
— А что он тебе сказал?
— Он сказал, что мое поведение достойно восхищения, но жизнь — далеко не кино. Жизнь есть жизнь, «а в настоящей жизни, Бонита, леди из общества, которых бросают мужья, берут хороших адвокатов». Понимаешь, Микки был Саю другом, ему бы проявить лояльность к Саю. Но он благоволил ко мне и даже нашел мне юриста по бракоразводным процессам. И все только потому, что я ему нравилась. И он мне нравился. В смысле, он — человек. А те, с кем я познакомилась в Нью-Йорке… их мог вырубить любой коротышка метрдотель с гнилыми зубами и шерстью на носу, — посадив их не за тот столик. Но к Микки это не относится. Он, безусловно, бяка, но он настоящий человек.
