Сьюзен Айзекс - Волшебный час
Обзор книги Сьюзен Айзекс - Волшебный час
Роман, в центре которого расследование убийства известного голливудского продюсера Сая Спенсера, не является криминальным повествованием и увлекает не только неожиданными поворотами сюжета.
Сложные отношения детектива Стива Бредли и бывшей жены Сая Бонни Спенсер, которая подозревается в убийстве мужа, развиваются вопреки обстоятельствам и здравому смыслу, в основе их — настоящее чувство.
Сьюзен Айзекс
Волшебный час
1
Симор Айра Спенсер принадлежал к самой шикарной публике Манхэттена и Саутхэмптона. Но угадать в нем кинопродюсера было нелегко: ни тебе массивной золотой цепи, утопающей в волосатой груди, ни тебе чувственных губ, смакующих сигару. Вот он возвышается над кафельным бортиком бассейна своего приморского дома Сэнди Корт, в белоснежном махровом халате, и, заметьте, безо всякой монограммы — респектабельность не позволяет. Доведись вам услышать, как негромко говорит он по портативному телефону, увидеть, с каким достоинством попивает он черносмородиновый чай, вы непременно подумали бы: вот что называют «безупречный вкус».
Попытаюсь описать, насколько безупречен был вкус Сая Спенсера. Скорее всего, закончив разговор, он отправился бы в дом и уселся перечитывать Марселя Пруста.
Если бы не две пули, поразившие его — одна в мозг, а другая — в левое предсердие. Он был мертв еще до того, как рухнул на пол.
Жуть. И это в дивный августовский день!
Небесная лазурь сияла ослепительной чистотой. Красота неописуемая. На побережье, поблизости от дома Сая, парили серебристые чайки, время от времени камнем бросаясь в океан. Тусклым золотом мерцал песок. Вдалеке, к северу от моего дома ярко зеленели картофельные поля.
В такой изумительный день какой-нибудь житель Нью-Йорка, приехавший провести лето на Лонг-Айлэнде, нет-нет да и скажет: «Дор-рогуша (или «ma chere», или «детка»), как же здесь хорошо! И знаешь, что самое поразительное? Что все эти жалкие выскочки так поглощены своим непрерывным восхождением по социальной лестнице, что им никогда не оценить — здесь говорящий глубоко вдыхает свежий воздух, раздувая ноздри, — этой прелести».
Господи, как же ты терпишь таких засранцев?! Впрочем, в тот день я не стал бы с ними спорить. Вся Южная Стрелка Лонг-Айлэнда была залита солнцем. Просто подарок небес. Одна из секретарш отдела по расследованию убийств пять лет подряд дня не пропускала, чтобы не пожелать: «Хорошо провести вам день, Бреди!» Вот Господь и пошел мне навстречу. Настал он, этот день. Я хорошо провожу время.
Чего не скажешь о Сае Спенсере. Ну а если честно, не так уж и я развлекался в этот — что и говорить — потрясающий день. Слава Богу, ничего ужасного и фатального, как с Саем, со мной не случилось. И все же события этого солнечного полдня круто изменили течение моей жизни.
Я был дома, на северо-западе Бриджхэмптона, что в шести милях к востоку и в пяти — к северу от Сэнди Корт.
Жилищем мне служила бывшая хибара сезонного рабочего. Я купил ее у жутко бездарного и до истерики амбициозного бруклинского архитектора, который слишком поздно осознал всю бесперспективность этого места. Дом ему пришлось загнать по дешевке одному из местных (мне), поскольку даже самый доверчивый нью-йоркский раззява не позарился бы на крытую штукатуркой снаружи и термопластиком изнутри конуру, на комнаты с низкими потолками, на кухню с шестиконфорочной ресторанной плитой, на стены с цветочно-фруктовыми мотивами с большой претензией на оригинальность. Тем паче что это дурацкое обиталище притулилось вблизи совершенно разбитой, географически бессмысленной дороги, соединяющей картофельное поле и водоотстойник.
Итак, примерно в тот же самый миг, когда пуля пробила череп Сая Спенсера, моя жизнь тоже раскололась. Две наших судьбы — бах-бах! — и соединились. Ясное дело, я об этом знать не знал. Жизнь, собственно, только тем и отличается от кино, что за кадром не звучит музыка; события этого дня не сопровождались угрожающей барабанной дробью. Я продолжал ловить кайф от чудного, фантастического дня, развалившись на одеяле, расстеленном прямо на траве во дворе моего дома, в обществе своей невесты, Линн Конвей. Мы недавно покинули спальню, чтобы после любовных игрищ немного позагорать, поболтать и попить холодного чаю. Я даже бросил в стаканы ломтик лимона, изображая обходительность. Пусть Линн окончила колледж в Манхэттенвилле и осведомлена о существовании специальных вилок для рыбы, но и мы не лыком шиты.
Конечно, если бы я действительно был обходителен, отдыхать бы нам с Линн сейчас в шезлонгах, а не на траве. Но за последние годы у меня так и не нашлось времени для наведения всякой там роскоши вроде полотенец без дырок или мебели, годной больше для дома, чем для улицы. Ну и что с того? Я знал, что через какие-нибудь три месяца после нашей свадьбы все изменится. Во внутреннем дворике — патио будут стоять кресла. Появится барбекю [1]с навесом. Зацветут бегонии. И наконец-то я позабуду вкус чизбургеров из самых замызганных кафешек Саффолк Каунти, где мне приходилось перекусывать. Буду возвращаться домой, к ароматам тушеной лососины с картофелем и свежей спаржей. И — это в свои-то сорок! — превращусь в новобрачного.
Я перевернулся на другой бок. Линн так хороша: темно-рыжие, как шерсть ирландского сеттера, волосы, молодая персиковая кожа. Безупречный, немного вздернутый носик, с двумя впадинками на кончике, будто Господь перед самым ее рождением попытался внести кое-какие последние штрихи. Шорты цвета хаки открывали ее потрясающе длинные ноги. Правда, обычно Линн одевалась иначе: она была настоящей леди.
И происходила из хорошей семьи… скажем так, хорошей, по сравнению с моей. Ее отец, отставной шифровальщик военно-морского ведомства, целыми днями сидел в кресле, водрузив ноги в белых носках на тахту и углубившись в чтение правых журналов, и периодически изливал желчь на демократов.
Мать, преподобная Бэбс из Аннаполиса, каждое утро посещала храм, где, как пить дать, молилась, чтобы Агнец Господень успел забодать меня насмерть до того, как я женюсь на ее дочери. Остаток дня Бэбс Конвей посвящала вышиванию, совмещая это занятие с просмотром телесериала «Молодые и неутомимые» и шоу «Херальдо». Вот уже восемь лет ее жизни были отданы шедевру «Плакальщицы у Гроба Господня» — гигантской вышивке на наволочке.
Из Линн получилась пай-девочка католичка. Любо-дорого поглядеть. Правда, правда. Быть с ней рядом — уже счастье. А моя жизнь никогда не была, как говорится, безоблачной. Я всегда считал счастье незаслуженной наградой и никогда не верил, что когда-нибудь его обрету.
— Как ты полагаешь, может, медовый месяц, — негромко проговорила она, разглаживая шов на моем рукаве, — лучше провести не в Сент-Джоне, а в Лондоне?
— В конце ноября нырять с аквалангом в Темзу? Благодарю покорно.
Улыбка осветила ее лицо. Она не съязвила в ответ. Не сказала что-нибудь вроде: «Неужели ты думаешь, что я жажду провести медовый месяц с каким-то «ластоногим» кретином?» Она только произнесла, причем без тени сарказма:
