Сьюзен Айзекс - Волшебный час
Уже потерял. И слезы хлынули по моим щекам.
— Стивен, ты что?
— Ничего. Просто я на пределе. Устал. Разволновался.
Бонни вытерла мне щеки простыней. Эта нежность все усугубила. Я погладил ее руку, а потом оттолкнул ее.
— Я в порядке. Знаешь, никто не называл меня «Стивен«.
— Ты вовсе не обязан заниматься со мной любовью, если не хочешь, Стивен.
— А что, похоже, что я не хочу?
— Нет, наоборот. Но вы с ним можете быть совершенно разными сущностями.
— Тогда мы оба — он и я — мы оба этого хотим.
И мы занялись любовью.
Потом я отнес ее на руках в свою спальню, и перед тем как уснуть, мы еще раз позанимались любовью. Моя память не удержала все подробности той первой ночи, что случилась пять лет назад: я запомнил страсть, но забыл, как это сладостно.
Только на этот раз действовали правила, установленные Бонни для одной ночи. Никаких «Ты очень красивая». Никаких «Ты очень хороший человек». Никаких «Я тебя люблю». Все время, пока мы занимались любовью, и потом, когда лежали в тихонько разговаривали друг с другом, мне хотелось чего-то большего, чем стонов, криков, звериного рычания, вздохов, всей этой ничего не значащей ерунды. Но то, что я хотел ей сказать, было запрещено, ни слова любви и восхищения. Я подумал: она придумала потрясающие правила игры, и такое способен придумать только человек, для которого одной ночи безумно мало.
Но я должен был играть по-честному. Я не хотел, чтобы она приняла меня за пошляка. Поэтому я не сказал ей, что люблю ее. Но пытался дать понять.
Когда мы наконец уснули — голова к голове, на одной подушке, — я прижал ее руки в своей груди.
Час перед рассветом. Волшебный час.
Я гулял с Муз, а Бонни застелила постель. Но она сделала это не так, как я обычно делал: слишком большой кусок простыни оставила торчать сверху, поэтому я все переделал. Она сразу заметила.
— Ты перестелил кровать.
— Ты не так застелила.
— Но это не твое дело заботиться о порядке. Это не мужская работа.
Она сидела на кровати в своих шортах и в моей майке и сжимала в руках кружку с кофе — по-мужски, не используя ручку, которые обычно используют женщины.
— Порядок — это женское дело, — объявила она. — Хаос — мужское.
— И после этой ночи ты заявляешь мне, что я не мужчина?
— Ты что, не бываешь в кино? — Она вытянула вперед руки, сделав пальцами рамочку, как постановщик, формирующий кадр.
— В КАДРЕ — КОМНАТА КОПА. КРУПНЫЙ ПЛАН. Полный бардак. Подозрительно серая простыня сбилась на матрасе, пустые бутылки из-под виски, смятые бумажки, остатки обеда из китайского ресторана, купленного на прошлой неделе, и забитая окурками пепельница. Как же ты можешь быть аккуратным?
— Настоящие копы обычно очень аккуратны. Я люблю, когда вещи на своих местах. Вопрос в другом: почему ты такая неряха?
— О чем ты? Я не неряха.
Я захохотал.
— Да брось ты, Бонни. Я же участвовал в обыске. Даже носки у тебя по парам не собраны. Ты швыряешь их в ящик вперемешку с лифчиками, и все это сплетается, как спагетти. В кухне у тебя смешаны чайные и столовые ложки. Бумаги вообще не разложены, даже по алфавиту.
— Когда все выглядит аккуратным — это не в счет. Я предпочитаю, когда просто чисто.
— Но ты ведь не выбрасываешь журналы и брошюры годами. Кто же хранит программу телевидения за 1982 год?
— Ну ясно, что не такой человек, как ты.
Вот именно. С тех пор, как мы встали, а это было без чего-то шесть, Бонни держалась как-то отстраненно. Она не изображала оскорбленного самолюбия, тон ее не был холодным. Нет, она вела себя дружелюбно, но независимо: ух ты, здорово, изюм с кукурузными хлопьями? С удовольствием. Спасибо. Разумеется, она понимала, что ей лучше не выходить из спальни, что окна в гостиной не занавешены, и вдруг кто-нибудь вздумает ко мне зайти… И уверен, она хотела рассказать мне что-нибудь еще про Сая. Обсудить все дело. Ради бога!
Она вела себя как любой гость, оставшийся переночевать — как коп, благодарный за гостеприимство, за стол и дом, как говорится, как дружелюбный, легкомысленный парень. Доев завтрак и поставив мисочку с хлопьями на подоконник, который я обычно использовал вместо стола, потому что другого стола у меня не было, она улыбнулась и сказала наигранно бодрым тоном:
— Знаешь, что особенно приятно? У тебя хлопья хрустят. А у меня никогда не выходило держать их подсушенными. Не то что у нас в Огдене, там их месяцами можно хранить, и ничего.
— Бонни, давай проветрим комнату.
Она улыбнулась, как телеведущие, передающие прогноз погоды, продемонстрировав великолепные зубы.
— А тут недушно.
Она потянулась и взяла будильник — все еще повернутый спиной.
— Гляди-ка, уже почти семь. Ночь прошла. Солнце светит. — Улыбка сошла с ее лица. Губы сжались, на лице появилось серьезное, озабоченное выражение. — Пора заняться делом.
Но я заговорил о другом:
— Ты знаешь, я не нытик.
— Знаю.
— Но со мной что-то не то творится. Я чувствую, что совершаю ошибку.
Она не поддержала, не опровергла меня. Молча и прямо сидела на кровати.
— Понимаешь, с Линн у меня есть шанс начать нормальную жизнь, которой, мне казалось, у меня никогда не будет.
Я все ждал, что Бонни воскликнет: но ты ведь ее не любишь! А как же я? Она сказала:
— Давай лучше обсудим мотивы убийства.
— Ты пойми, мне вовсе на тебя не плевать. Ты знаешь, что не плевать.
— Я убеждена, что любой в съемочной группе имел свой зуб на Сая.
— Бонни, давай обсудим это, тебе же легче будет.
— Сай постоянно надувал людей с деньгами, врал про открытые кредиты, унижал на глазах у других. Так что прямо здесь, в Ист-Хэмптоне, находилось по крайней мере семьдесят, восемьдесят человек, имеющих веские причины его прикончить. А есть ведь еще полтыщи других, которых он успел оскорбить за свою жизнь. Что ты сделаешь в ситуации, когда жертва убийства успела стольким насолить?
Я просто пытался ей помочь. Но раз она хотела о деле, я мог и о деле.
— Нужно искать того, кому Сай причинил наиболее ощутимый ущерб, — объяснил я. — Не то чтобы оскорбил в лучших чувствах, или унизил, или плохо обошелся, а действительно нанес урон. Не из той серии, когда говорят: «Чтоб ты сдох!», со зла. Я говорю о ситуации, когда Сай мог действительно испортить кому-то жизнь, карьеру. Так что нужно искать серьезные мотивы. Исключить людей, которых он просто доставал. Это не в счет. С одним исключением. Психи. Может, он обещал какому-нибудь актеру, что упомянет его фамилию в первых строчках, вместе с исполнителями главных ролей, а тот едва рассмотрел свою фамилию в самом конце списка. Нормальный человек, конечно, обо всем забыл бы. А психи могут два, три года замышлять преступление.
