Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок
Если изредка я из-за Авивы играл хуже, то гораздо чаще — очень хорошо. Однажды перед исполнением «Лебедя» Сен-Санса Аль-Серрас уловил на моем лице выражение муки, не соответствующее этой романтической и широко известной вещи, и шепнул мне: «Думай о ней». Я последовал его совету. Я представил себе, как Авива перед выходом на сцену поправляет прическу, а гримерша в это время застегивает у нее на спине новое, сшитое на заказ платье. (Под настойчивым давлением Аль-Серраса она наконец-то отказалась от дешевой готовой одежды.) Я позволил смычку изобразить этот образ: тонкую талию, обнаженную шею, линию воротника и крошечные пуговки, обтянутые белой тканью. Я подвел широкое вибрато к финальной ноте и дал ей затихнуть так же изящно, как изящно показал серебряное пробуждение лебедя. По залу волнами прокатились нестихающие аплодисменты. Но гораздо больше меня обрадовал одобрительный кивок Аль-Серраса из-за откинутой крышки рояля: «Я знал, что рано или поздно ты научишься играть эту пьесу».
Весной 1930 года Байбер передал нам новые приглашения: выступить на радио с Симфоническим оркестром Би-би-си и принять участие в осеннем фестивале в Париже. Авива напомнила, что к началу учебного года она должна вернуться в Германию. Поэтому нашему трио приходилось отклонять те приглашения, которые не могли подождать до следующего лета. Наше редкое появление на сцене только разжигало интерес к нам. Что это за коллектив, который отказывается от выступлений осенью и зимой, в самый разгар музыкального сезона?
Мадридский журнал поместил на обложке портрет Авивы, сопроводив его подписью: «Загадочная леди музыки». В статье говорилось о внезапном появлении Авивы в мире классической музыки. Предприимчивый репортер раскопал посвященные ей давние заметки, опубликованные в газетах небольших итальянских городов, и упоминание о ней в специальной колонке мюнхенской газеты. Там намекалось, что она выступала перед известным фашистом.
Аль-Серрас купил этот журнал на железнодорожной станции и передал его мне, когда мы уже сидели в салон-вагоне.
— Я схватил его, даже не развернув! Знал бы, скупил бы все экземпляры.
Я протянул журнал Авиве, но она закурила сигарету и отвернулась.
— Наше юное дарование играло для Гитлера, — ерничал Аль-Серрас. Но Авива даже не улыбнулась. Вместо этого она сухо сказала:
— Там ничего не сказано о Гитлере.
— Она права, — сказал я. — Я слышал, что и Муссолини любит скрипку.
На этот раз Авива промолчала.
— Я всего-навсего пошутил, Авива.
— Муссолини? — упорно допытывался Аль-Серрас.
Она опять не проронила ни звука.
— Значит, это правда. Ты выступала с оркестром? — спросил Аль-Серрас.
— Какой оркестр? Это даже не был концерт.
— Да расскажи же, наконец!
— Мне было восемнадцать лет, — сдалась Авива. — Один мой друг организовал прослушивание. Отказ считался бы преступлением. Все вместе заняло полчаса.
Мы так подробно расспрашивали ее об этом эпизоде, потому что почти ничего не знали о том времени накануне нашей встречи, когда она переехала из Италии в Германию.
— У него удивительная голова, — сказал Аль-Серрас. — Похожа на одну из тех гигантских каменных голов тольтеков, что были обнаружены в джунглях.
— Он что, правда неравнодушен к музыке? — спросил я.
Она затянулась и выпустила облако табачного дыма.
— Я только что покинула монастырь. А он искал няню. Няню с музыкальным образованием. Его сын Романо, совсем еще ребенок, очень ласковый, тянулся к музыке, особенно фортепианной. Но это, конечно, был всего лишь предлог. Дуче хотелось иметь собственного учителя игры на скрипке.
— То есть он играет на скрипке?
— Мастерски. Это ни для кого не секрет. Как и то, что каждое утро он читает Данте. Поклонник итальянской культуры. И минут пятнадцать — двадцать играет на скрипке.
— И хорошо играет?
— Нормально. Давайте так. Я вам расскажу кое-что, а потом мы сменим тему. Идет?
Аль-Серрас молчал. Я сердито посмотрел на него.
Она попросила нас представить себе такую сцену. Официальная резиденция вилла Торлония, музыкальная комната с граммофоном, на полках — пластинки с записями Верди и Пуччини. Муссолини задергивает шторы и запирает дверь. Никому не позволено мешать ему в эти священные двадцать минут, когда он отстраняется от власти и отдает себя музыке.
— А как он играл? — спросил Аль-Серрас.
— Понятия не имею.
— В каком смысле?
— Он поставил пластинку. На секунду прижал скрипку к подбородку…
— Удивительно, что он ее не сломал, — съязвил Аль-Серрас. — С таким-то подбородком!
— …как будто играл ту же вещь, что на пластинке, — продолжила она. — А затем отложил скрипку в сторону.
— Ага! — засмеялся Аль-Серрас. — Хитрый ход. Он не умеет играть.
— Да нет, умеет. Мой друг, тот самый, кто организовал прослушивание, тоже скрипач, однажды играл с ним дуэтом. Муссолини играет, когда ему хочется. Но у него требовательная жена, много детей и куча советников. А главное — масса любовниц. Он принимает их в музыкальной комнате.
Аль-Серрас не скрывал удовольствия.
— Что касается меня, — продолжала она, — то я несколько минут поиграла на скрипке, но для себя уже решила, что мне это предложение неинтересно. А защитное оружие, которое я на всякий случай захватила с собой, не понадобилось.
— Какое оружие? — спросил я.
— Острые каблуки. Вы знаете, что я предпочитаю обувь на плоской подошве, но это был особый случай…
— Отважная девочка! — похвалил Аль-Серрас.
— Ты нарочно играла плохо? — догадался я.
— У меня не было ни малейшего желания занять то или иное место при дворе диктатора.
— А в эти полчаса тебя не тошнило от его вида?
— Он — лидер Италии. Я уверена, что у каждого, кто обладает подобной властью, есть свои тайны. Но вы поймите, для меня дуче всегда был дуче.
— Да у этого человека руки по локоть в крови! Он начал с того, что в 1924 году уничтожал своих оппонентов социалистов.
— В 1924 году мне было четырнадцать лет, — сказала Авива. — И это был не самый лучший в моей жизни год.
— Но ты не могла не видеть, что он идет по трупам! — Я уже почти кричал.
— Думаю, в тот год я и сама предпочла бы умереть.
— Друзья, — прервал нас Аль-Серрас, — о чем вы? Вы хоть сами себя слышите? Вы повторяете одно и то же.
— Ты все знаешь, Авива, — гнул я свое. — Не можешь не знать. Ты собиралась выступать с Куртом Вайлем и Бертольтом Брехтом. С теми, кого ненавидят нацисты.
— Нацисты срывают театральные представления. Шумят, угрожают, швыряют на сцену вонючие бомбы и даже ночные горшки. Если они действительно захотят присутствовать на наших выступлениях, я им не откажу. Возможно, мы сделаем их добрее.
