Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок
Поздно вечером, когда Авива и Аль-Серрас разошлись по своим комнатам в отеле, я отправился в бордель. Получив все требуемые услуги, я доплатил своей полногрудой партнерше, чтобы она еще некоторое время потерпела мое присутствие. Она, зевая, штопала носки, а я сбивчиво делился с ней своими соображениями о разнице в возрасте и перспективах женитьбы.
— Двадцать — это не слишком молодая, — высказала она свое мнение.
— Да, но она скоро уезжает. А когда вернется, ей будет двадцать один. — Я не мог вслух произносить имя Авивы в этом непотребном месте.
— Ну, если она уедет так надолго, то наверняка выйдет замуж.
— Нет. Она — музыкант. Артистка.
— Это я артистка, — сказала женщина. — И я замужем.
Должно быть, я слишком испуганно посмотрел на дверь, потому что она засмеялась:
— Он встретил тебя у входа. Взял у тебя деньги.
— Кроме того, — сказал я, разыскивая в смятой постели свои штаны, — ей нелегко будет найти мужа. Есть некоторые осложняющие факторы.
— Была замужем?
— Нет.
— Подмоченная репутация? Не католичка?
Я уставился на нее:
— И то и другое. Откуда ты это знаешь?
Она хмыкнула:
— А какие другие проблемы могут быть у красивой молодой женщины в Испании?
— Она не испанка. И собирается в Германию.
— Тогда у нее проблем не будет. — Она взбила подушку у себя за спиной и снова занялась штопкой.
— Почему?
— В свои лучшие дни я провела одно лето в Берлине. Работала в варьете. Оно называлось кабаре. У нас там всякие были: незамужние матери, цыганки, еврейки, даже американский негр. Боже, какой был красавчик: весь сверкал, как баклажан. Там люди на все смотрят широко. Не то что здесь. Сама не знаю, зачем я оттуда уехала. — Она хмуро посмотрела на дверь, потом на меня. — Она там быстро прозреет. — По-моему, она с трудом сдержалась, чтобы не добавить: «Дура!»
Прикроватная лампа, прикрытая красным шарфом с кисточками, наполняла комнату розовым светом. Женщина неожиданно сдернула шарф, и мне в глаза ударил слепящий свет. Царственно возлежа на кровати, она покосилась на меня, будто только что увидела:
— Ты похож на чиновника. Или на водопроводчика. У тебя концы пальцев в каких-то пятнах. Это от этой, как ее?
— Резьбы.
— Ага.
Я не стал ее разубеждать. Но ее слова врезались мне в память. Я не собирался использовать в собственных целях прошлое Авивы. И ни на что не рассчитывал. Что меня больше всего привлекало в Авиве, так это ее решительность и четкое осознание поставленной перед собой цели. И сейчас эта цель уводила ее от нас с Аль-Серрасом.
Через несколько дней мы провожали ее на железнодорожную станцию. Вайль ждал ее в начале мая на репетициях небольшой детской оперы. Она обещала вернуться в Испанию в школьные каникулы, то есть на следующее лето.
Мы стояли на платформе в ожидании поезда, и тут Аль-Серрас спросил ее:
— Он тебе нравится?
Черт бы побрал Аль-Серраса за его покровительственный тон. И благослови его Господь за вовремя проявленное любопытство. Меня и самого мучил тот же вопрос. Вайль вызывал во мне опасения: всего тридцать лет, знаменит, явно талантливый человек и к тому же еврей.
— Господин Вайль? — Авива скривила лицо. — Он женат на Лотте Ленья, прекрасной актрисе! Мне нравится его концерт для скрипки и все его театральные пьесы. Но он сам? С головой похожей на бильярдный шар? С этими очками? И с манерой плеваться, если музыкант пропустит несколько нот? Извините — нет.
Это означало, что у меня есть шанс.
Но секундой позже уверенности у меня поубавилось, потому что Аль-Серрас сказал:
— Знаешь, а хотел бы я послушать эту школьную оперу. Пожалуй, я приеду на пару дней, если ты не против.
Я повернулся к Авиве в надежде прочитать на ее лице признаки недовольства. Но она рылась у себя в сумочке, игнорируя его реплику.
— Мы провели вместе полгода, — рискнул заговорить я. — Расставание может оказаться полезным для всех нас, для нашего искусства. Сердца в разлуке начинают чувствовать острее…
— А тебя никто ехать не заставляет, — отбрил меня Аль-Серрас.
К платформе с грохотом и пыхтеньем подошел поезд. Пассажиры ринулись к вагонам.
— У нас багаж в отеле, — напомнил я Аль-Серрасу.
— Не бойся, прямо сейчас не уеду! — Но я видел, что идея ему понравилась. И тут он засмеялся: — А почему бы и нет? Зубную щетку куплю на месте. Этот композитор, ее дружок, одолжит мне ночную сорочку. А если я везде буду ходить в его одежде, может, мне достанется и толика его успеха.
Авива тоже засмеялась, обрадованная неожиданным авантюризмом Аль-Серраса. Она холодно пожала мне руку и кивнула Аль-Серрасу:
— Жду тебя в вагоне.
Аль-Серрас направился к билетной кассе, кинув мне через плечо:
— Скажи в отеле, чтобы сохранили мои вещи. Дня три или четыре. А еще лучше — попроси их переслать мой багаж в Испанию.
— Я тебе не носильщик, — сказал я ему в спину, но он был занят переговорами с кассиром. — И не сопровождающее лицо. Мне не составит труда отправиться вместе с тобой только для того, чтобы уберечь тебя от беды.
Он получил билет, поблагодарил кассира и повернулся ко мне:
— Уберечь меня от беды? А что, я не против!
Глава 19
— О, это стоит отметить! — воскликнула Авива, когда увидела меня в поезде. Она порылась в своей бездонной сумке и вытащила оттуда фляжку. Она послала Аль-Серраса в вагон-ресторан за тремя чайными чашками, а я пока что наслаждался ее обществом. По возвращении Аль-Серраса она щедро наполнила чашки янтарной жидкостью и, подняв свою, провозгласила: — За первый безумный поступок Фелю!
Меня поразила ироничность ее тона, это рушило то чудесное состояние, в котором я пребывал при виде ее восторга по поводу моего появления в поезде. Мою задумчивость прервал Аль-Серрас:
— Если ты не против, я это прикончу.
Не без усилия я последовал его примеру и опорожнил чашку, и жжение в горле постепенно сменилось приятной теплотой.
— Между прочим, это не первый мой безумный поступок, — похлопал я себя по груди.
Мои слова вызвали у Авивы смех. Она подлила еще в наши чашки и произнесла тост в мой адрес:
— За второй безумный поступок Фелю!
Аль-Серрас поставил пустую чашку и отвернулся от меня, я в это время быстренько опустошил свой «бокал».
— В детстве у меня была собака, — сказал Аль-Серрас. — Тощая дворняжка. Почти лысая. Ребра у нее выдавались настолько, что, если провести деревянной ложкой по бокам, получится звук, как будто скребешь по стиральной доске. Ходячий музыкальный инструмент. Мы ее очень любили.
