Андромеда Романо-Лакс - Испанский смычок
— Авива могла бы принять участие в записи, — добавил я. — У нас хорошее трио.
— Разве это зависит от вас? — недоверчиво спросила Авива. — Разве решение принимает не компания грамзаписи?
— Да они только обрадуются.
— Еще больше обрадуется Байбер, — хмыкнул Аль-Серрас. — Мне придется поставить его в известность.
— Наверное, — не стал спорить я. — Но у меня сейчас собственный менеджер.
— А у меня, — объяснил Аль-Серрас, обращаясь к Авиве, — пожизненный контракт.
— Мне надо срочно связаться со своим секретарем, — сказал я.
— Ах, у тебя собственный секретарь? — взвыл Аль-Серрас. — Который не отвечает на письма! Отлично устроился! Недоступность — лучший ключ к долгой славе.
— При чем тут слава? — обиделся я. — Я работаю не ради славы!
— Ну, ясное дело!
Авива с недоумением переводила взгляд с него на меня и обратно. Действительно, мы уже говорили на повышенных тонах, обмениваясь все более ехидными репликами. Другое дело, что их содержание не имело для нас большого значения — мы просто с ходу включились в привычную игру. Авива, мелькнуло у меня, ничего не знает об образе жизни музыкантов. Ей предстоит немало открытий. Я сам поразился, насколько эта мысль меня согрела. За ней маячили радостные события предстоящего года: запись на студии, затем короткое турне по Испании, затем, возможно, еще одно — по Европе…
Но тут Авива засмеялась, поднялась из-за стола и начала пробираться между чемоданами и кофрами.
— Дайте мне минутку подумать, — попросила она. — Охраняйте крепость, а я пойду умоюсь.
— Не крепость, а форт, — автоматически поправил я по-английски. — И не умоюсь, а приведу себя в порядок. Но вы не торопитесь. Мы подождем.
Когда она удалилась за пределы слышимости, Аль-Серрас весело посмотрел на меня:
— Учти, ты крупно рискуешь. Турне с новым партнером — это одно, но запись… Так сразу? Потом ты так легко от нее не отделаешься.
— С каких это пор я отделываюсь от людей?
Он дернул головой и, с осторожностью подбирая слова, произнес:
— Мы ее мало знаем.
Вообще-то я теперь знал о ней больше, чем он. Но поделиться с ним своим знанием не мог, не рискуя потерять свое единственное преимущество. Если бы он чуть лучше говорил по-немецки или знал итальянский, все могло сложиться по-другому. Но не сложилось — на мое счастье.
— Ну хорошо, выразимся иначе, — снова заговорил он. — Ты должен понимать, что есть более легкие пути приударить за девушкой.
— О чем ты? — засмеялся я. — Меня не это интересует.
— А что?
— Музыка, что же еще. Наше трио звучало изумительно. И ты не можешь со мной не согласиться — на все сто процентов. У нее есть именно то, что мы искали десять лет назад, мечтая о третьем партнере: свежесть, энергия, восприимчивость, опыт, податливость…
— Значит, ты делаешь это ради музыки? — задумчиво проговорил он. — Скажи, а есть на свете хоть что-то кроме музыки, что по-настоящему волнует тебя?
Разумеется, есть, мог бы ответить я ему, но меня остановил его мрачный вид. Я знал, что он не забыл печально памятного концерта в Бургосе и все еще возлагал на меня вину за крушение его композиторской карьеры. Но он меня простил. Он не хотел думать о прошлом — гораздо больше его привлекало будущее.
— У меня в Германии осталась куча нот, — пожаловалась Авива, когда одним осенним днем мы сидели на террасе кафе в Сеговии.
Мы задержались в городе всего на день, чтобы уже назавтра отправиться в Мадрид, где нас ждали в студии грамзаписи. Было решено, что мы исполним Трио для фортепиано Дворжака. Репетиции продлились почти весь ноябрь. Мы уже получили несколько предложений о выступлениях на публике, но понимали, что для концертов нам нужен более насыщенный репертуар.
— Я знаю здесь один хороший нотный магазин, — сказал Аль-Серрас. — А ты, — он обратился к Авиве, — можешь пока побродить вон там… — Он указал на магазин дамской одежды на противоположной стороне улицы. — И не жмись. Я готов одолжить тебе сколько нужно. Рассчитаемся, когда Reixos заплатит.
— Он хочет сказать, — вмешался я, — что я одолжить тебе не готов.
— Мы с Фелю, — продолжил Аль-Серрас, — сходим посмотрим партитуры. Вечером встретимся.
Она хмуро посмотрела на него.
Он впихнул ей в руку деньги:
— Не экономь.
Но не успели мы, развернув карту города, выпить по второй чашке кофе, как из магазина вышла Авива с двумя большими пакетами в руках и быстрым шагом направилась к нам через улицу.
— Готово, — сказала она и рухнула на стул. — Да, насчет Трио Брамса в до миноре… Я ведь его раньше не играла. Надо будет порепетировать.
Аль-Серрас уставился на пакеты, которые она затолкала под стол.
— Как насчет декабрьского концерта в Леоне? Возьмем еще что-нибудь из Дворжака? Или есть другие идеи?
— Есть… — начал я, но замолчал.
Аль-Серрас демонстративно лез под стол. Подцепив мизинцами ручки пакетов, он выволок их на свет.
— Ты их хоть примерила? Или просто ткнула пальцем в витрину?
Авива достала из одного пакета белую коробку, в которой лежало красное платье. Она на секунду приложила платье к себе и тут же убрала назад.
— Два других, — сказала она, — в том же стиле, только другого цвета.
Аль-Серрас выжидательно уставился на меня. Поскольку слов у меня не находилось, он буркнул:
— Они тебе впору? Переделка не понадобится?
— Там пояс с дырками, — отмахнулась она.
— А длина?
— По полу не волочатся. — Авива развернула к себе карту города. — Ну, где тут этот твой нотный магазин?
Что толку было объяснять Аль-Серрасу, что Авива — не Готье в женском обличье. Он и сам начинал это понимать.
Но, по крайней мере, он перестал смотреть на нее как на красивую куклу. Зато стал обращать больше внимания на собственную внешность. Первое, что бросилось мне в глаза: он начал подкрашивать волосы, скрывая пробивавшуюся седину. Выглядело это забавно, но я не смеялся. Аль-Серрас действительно как будто помолодел и физически окреп. Он лучше ел, меньше жаловался на боли в желудке и рано уходил к себе с блокнотом в руках. Уединившись, он снова сочинял музыку.
Выходя на сцену, Авива меньше всего заботилась о том, чтобы произвести на публику благоприятное впечатление. Она была почти на десять сантиметров выше меня и избегала носить обувь на высоких каблуках. Если они играли дуэтом с Аль-Серрасом, она вставала у рояля, широко расставив ноги, будто собираясь толкать тяжелую тележку по вспаханному полю. Когда мы исполняли трио, она обычно сидела, но в такой позе, которая исключала всякое кокетство: ноги уперты в пол, спина выпрямлена, голова чуть наклонена вперед. Она производила впечатление птицы, в любую минуту готовой сорваться с места и устремиться в полет.
