Елена Арсеньева - Семь цветов страсти
Ал явился с розами и бутылкой потрясающего шампанского. Он прекрасно смотрелся в легком летнем костюме и белой рубашке с распахнутым воротником: герой вестерна, ставший миллионером.
— Не скажу, что я очень разбогател, детка. Но мне фартит. Конечно, ты в этом смысле вне конкуренции. — Он осмотрел мою квартиру. — Славно, очень славно, в придачу к австрийскому поместью просто шикарно… У меня дом в Калифорнии. Я совладелец крупного предприятия, которое пошло в гору. За полгода мой капитал увеличился вдвое… Про кинодела сама знаешь… — Ал смущенно опустил глаза. — Могу добавить, как в интервью: бодр, весел, полон творческих планов.
Мы разместились у холодного по случаю жары камина. Ал не обратил внимания на мои хозяйственные потуги. На столе появились фрукты, конфеты, бокалы, ведерко со льдом. Он терпеливо ждал, листая какой-то толстый журнал, и, как только я присела, начал обстоятельное теоретическое выступление:
— Теперь-то я смекнул, Дикси, что, собственно, надо делать с экраном! Я понял, как заставить зрителей плакать. А если они плачут — они твои. Поверь мне, сострадание — вот главный ключ к завоеванию. Заставить людей сострадать твоим вымыслам, сделать их причастными, и они у тебя в руках! — В глазах «ковбоя» мерцал фанатичный огонек, и я решила поддержать столь важную моему гостю беседу.
Похоже, я взяла на себя миссию ублажать Герта. Там, в отеле, в качестве одалиски, а теперь — в роли авторитетного кинокритика. Что ж, в сущности, я перед ним в неоплатном долгу хотя бы за то, что он заставил навсегда забыть о неудачном начале с Куртом Санси и открыл подлинную Дикси.
— Но ведь это самое непростое — вызвать у зрителя сострадание. Можно все залить глицериновыми или настоящими слезами, показать голодных детей, растерзанные трупы, разлагающихся заживо наркоманов, а в зале будут жевать резинку и тискать девочек. Если, конечно, там вообще кто-либо останется, кроме жюри. Да и «высоколобые» объелись «чернухой» — их этим не возьмешь.
— Верно. Тридцать лет назад всех тошнило от мелодрам, а Клод Лелюш просто взял в руки «Эклер» и снял «Мужчину и женщину». Без голых задниц, душераздирающих воплей и трупов. Но зрители плакали. Они пошли за ним, подчинились… Дело, видимо, не в том, что показать, а как.
— Он сделал продолжение, но магия пропала.
— Поезд ушел. Его поезд. Нельзя возвращаться в места, где ты был счастлив. — Ал взял меня за руки и поцеловал пальцы. — Извини, Дикси, я никогда больше не поеду с тобой в индийские джунгли…
— И никогда не станешь снимать «проблемные фильмы»?
— Даже если моя «Линия фронта» не провалится, я не вернусь к такому кино, Дикси. Наверно, это не мое дело. Честное слово, если мне подфартит на фестивале, я буду считать это шальной удачей.
— Но ты же сам две минуты назад заявил, что бодр, весел и полон творческих планов!
— Правильно, полон! Знаешь, что меня сейчас привлекает больше всего? Любовь! Нет, не сексуальные откровения трансвеститов и геев. — Алан увлеченно сверкнул глазами. — Настоящая большая любовь. Это беспроигрышная тема. Конечно, до жути захватанная, до блевотины обсосанная… но всегда необходимая, как туалетная бумага и зубная паста для тела и тема Бога и смерти — для души. В общем, «вечная ценность».
— Ты убедителен, как рыночный торговец, восхваляющий свой товар, но далеко не уверенный в его свежести. Самому-то пришлось прикоснуться к «вечному»? — жала я на больную мозоль «интеллектуального ковбоя».
— То, что мы называем «большой любовью», — в общем-то, сплошь головная материя, плод изощренного ума и, если хочешь, тонкой души. Услада гурманов, садомазохистские изыски в самых возвышенных сферах… Далеко не каждый нуждается в этом и не всякий умеет. Почти все мужчины говорят женщинам, с которыми спят, что любят их. И те воспринимают это как должное, отвечая взаимностью. Причем ни тех, ни других это ни к чему не обязывает — обычная прелюдия человеческого совокупления. Определенный эмоциональный обряд. Кстати, что ты имеешь против моего букета? Я хотел выглядеть галантным кавалером, а прекрасная дама, похоже, собирается мести розами пол.
— Извини, увлеклась дискуссией. — Я подняла пышный букет, забытый на кучке дров для растопки камина. Чудесные, царственные, гордые цветы совсем не повинны в том, что стали символом чего-то невразумительного, чаще всего фальшивого. По крайней мере в моей жизни.
— Наполни, пожалуйста, водой этот антиквариат — здесь литров десять, мне будет трудно удержать, — погнала я на кухню кавалера с огромной китайской вазой.
Ал с удовлетворением воззрился на счастливо устроившиеся розы.
— Традиционные ценности — в них есть душок приятного, прочного консерватизма… Алые розы на камине, а в комнате двое — это же классика, мировой стандарт. — Алан нежно сжал мою руку в своих огромных клешнях. — Вот видишь, образный ряд требует продолжения — розы, мужчина и женщина, любовь…
Скатываться на интим мне совсем не хотелось. Я осторожно высвободила руку, поправляя сервировку столика, и деловым тоном продолжила теоретическую дискуссию:
— Мне кажется, ты основательно продумал тему, испытывая к ней эдипов комплекс, — тебя манит загадка, но ты ненавидишь ее за недосягаемость. Как слепец в Лувре!
— Обидно. Непонятно, за что получил по носу. — Ал пересел с дивана в кресло — от меня подальше и начал сосредоточенно очищать яблоко. Я включила запись «Травиаты» на том самом любимом мной месте, где звучит мелодия прощания.
— Это, по-твоему, что? Ведь ты сейчас уверял, что великой любви нет. А есть только некий ритуальный камуфляж — брачные танцы фазанов.
— Эх, детка!.. — Он оставил яблоко и виновато посмотрел мне в глаза. — Есть. В том-то все и дело, что есть. И не только в классике, а здесь, сейчас. Но дается она избранным, как великий дар… Кто же признает себя обделенным?! Все умеют кое-как рисовать и писать письма, но Рафаэль и Байрон появляются даже не раз в столетие… Если ты делаешь успехи в постели, а к тому же вообще — славный малый, ничто не мешает тебе думать о своих чувствах как о любви. Только это совсем не то, детка…
— Как же ты намерен завоевать зрителя тем, что не знаешь сам?
— Быть Рафаэлем и понимать Рафаэля — не одно и то же. Иной раз критик объяснит тебе больше, чем предполагал сам автор. Я знаю, как любить и как быть любимым. И еще догадываюсь, как это должно выглядеть на экране.
— Будешь доснимать вместо Умберто наш индийский боевик? — улыбнулась я. — Дикси готова. Кстати, неплохая бы вышла «лав стори»!..
Ал обнял меня за плечи и протянул бокал.
— Выпьем за прошлое! За Старика, за все еще манящий нас берег мечты…
