Елена Арсеньева - Семь цветов страсти
— Дикси, перестань сбивать меня с толку и путаться сама. Я не из тех, кого приглашают на роль Гамлета. И звезды меня не смущают, и мировая скорбь не гнетет, если под рукой бутылочка вина и горячая девка! Понимаешь, я — «обыкновенный парень», как пишут рецензии. Парень, каких много. Может, мне больше повезло с мышцами и этой штукой, чем с мозгами, может, я скуповат, примитивен, но я никому не делаю зла. Мне просто нравится жить: быстро ездить, вкусно есть, тискать женское тело, делать детей, бить морду… если кто напросится…
— Ты — ярко выраженный «воин». Это такая давняя классификация, делящая мужчин на «поэтов» и «воинов». Одни живут головой и бойцовыми инстинктами, другие — душой, лирическими чувствами.
— Не спорю. К драке меня с детства больше тянуло, чем к книгам. И малышка любит меня таким. Она убеждена, что лучше ее Чакки нет никого на свете. И это, знаешь, приятно… Мне плевать, читала ли она Байрона или там Шекспира… У нее горячие груди и… она умеет жалеть… Ведь ты не жалеешь меня, Дикси…
Последнее замечание Чака неожиданно смутило Дикси. Она задумалась, осознав свою вину перед этим парнем, которого всегда, собственно, воспринимала как славного необременительного малого и безотказный объект для сексуальных удовольствий.
«Красивый, собака, — думала Дикси. — А что там у него под улыбочкой? Да ничего, — говорила она себе. — Что может быть в дубовой голове Чака? Глуп в пределах разумного. Главное — что у него в штанах. Ан, нет! Чакки — «неунывающий фаллос», оказывается, нуждается в тепле и сострадании!»
— Я привязана к тебе. Ты мне нужен, я скучаю порой. Но иногда — совсем забываю… Мне с тобой очень хорошо, но без тебя — не пусто… Понимаешь, мне может жутко захотеться прижаться к тебе… Но это другое. Это не пустота… — Дикси поморщилась от своих откровений. «Вот тоже, придумала определение… Духовное томление, жажда человеческой близости… А давно ли объявилась эта жажда, а, Дикси? Перестань морочить голову парню — ты такая же, как он. Может, получше образована и знаешь что к чему по классической литературе», — решила она и примирительно поцеловала колючую щеку.
— Извини, Чакки, я совсем раззанудничалась.
— Просто ты сама не знаешь, что хочешь. Тебе надо найти мужа, красотка. Сильного, с крепкой рукой. Хозяина.
— Ты бы женился на мне?
Чак, подумав, вздохнул.
— Если честно, нет, даже если бы был свободен. При всем моем восхищении и при всем твоем теперешнем богатстве и моей жадности… При том, что потерять тебя мне ох как не хочется, даже этих наших сумбурных редких праздничков… Мы не пара, Дикси! Как тебе это объяснить?
— Я и не пошла бы за тебя. И не завидую твоей жене. Ей хуже, чем мне, в твое отсутствие она даже не может завести себе любовника.
— Еще чего! Малышка если бы и смогла, то не стала бы. Пойми, она ждет только меня. Любого — загулявшего, затраханного… Знаешь, я однажды приполз домой совсем плохой — с подбитым глазом и потрепанной штукой. И что? Она не устроила истерики, только делала компрессы, хлопотала, словно я вернулся с войны, а не из бардака. А когда вылечила, ох и задала мне трепку! В постели, разумеется, — ну вроде завоевателя на побежденной территории!.. Тогда мы и сообразили второго мальца — Линдса. — Чак улыбался воспоминаниям.
— Ты прав, я не сумела бы ждать и прощать. Я хуже твоей «малышки». Я даже не люблю детей… И вообще, вообще… способна на гадость. Бываю сама себе противна… Глупа, что ли, или совсем безнравственна… Ты прав, мне нужен муж-цербер, как надзиратель в исправительной колонии… — Обрывая лепестки с букета, оставленного в машине Рут, Дикси пускала их по ветру. — Послушай кое-что. Думаю, тебя не будет больше тянуть в мое общество: «баронесса» Дикси — хорошенькая штучка.
Она коротко рассказала Чаку все, что знала о «фирме» Сола и подписанном «контракте». Опустила лишь подробности с Майклом, они теперь не имели никакого значения. Чак слушал, набычившись, а когда Дикси описала кассету с похождениями на острове, он круто притормозил к обочине и, положив руки на руль, уставился перед собой.
— А любовь с «тореадориком»?
— Тоже. У них какое-то мощное оборудование. Заснято практически все.
— Вот сволочи! — Чак двинул кулаком по гудку, и машина взвыла. — Теперь я даже не могу содрать с них штраф за подглядывание и пиратские съемки, а это были бы немаленькие деньги! Фу, черт! Мерзавцы, тухлые свиньи! Не хватает мне только обвинений в гомосексуализме. Ну и дрянь же ты, Дикси!
— Дрянь. Доверчивая дрянь, — мрачно согласилась Дикси. — Совсем не думала, что они могут зайти так далеко… Во всяком случае, не трусь, никто не собирается тебя шантажировать. Это Лаборатория экспериментального кино, я сама видела. Их интересуют только художественные задачи. И требуется совсем другое.
— Как же! Может, я и не очень начитан, но давно усек, что все «художественные задачи» сводятся в конечном счете к «гонорару» — славе, бабкам, амбициям. У кого в чем нужда. И не толкуй мне о «чистоте эстетических помыслов» — ударю. Честное слово, ударю!
— Кто говорит о чистоте? Даже меня соблазняли не призами на фестивалях — деньгами, «красивой жизнью», взятой напрокат: яхтой, тряпками, путешествиями.
— Послушай… а твое наследство… — Чак выпучил глаза от страшной догадки, — тоже от них?
— Ты хуже агента ЦРУ! Такого накрутил! Они что, по-твоему, подкупили всю прокуратуру и адвокатскую коллегию? Бред… К тому же Клавдия — сестра моей бабушки Сесиль.
— А этот русский, откуда он взялся?
— Не от них. Они о нем тогда и не слышали.
— Ладно, Дикси, твоя грязь — ты и выбирайся. Только вот что я скажу — моя жена, если уж на то пошло, никогда бы до такого не додумалась. Даже если бы пришлось просить милостыню. По-моему, это свинство… А я-то думаю, чего ты вчера ночью перед портретами разоралась? И еще меня отталкивала… Значит, там везде камеры понатыканы… — Он с присвистом плюнул.
— Но ведь я так старалась выкрутиться! Хотела откупиться от этих шпионов и уже была уверена, что свободна…
— Тогда они сунули тебе под нос отснятые документики и пригрозили… — Чак с трудом удержал многоэтажное ругательство. Сжавшись на сиденье, Дикси казалась совсем маленькой. Даже яркая бирюза на шее и пальцах поблекла, словно покрылась налетом пепла.
— Чак, ну что ужасного в том, что сняли «интим»? Ты же и на «большом экране» не раз появлялся достаточно откровенно…
— Так то искусство, а это жизнь — моя личная, интимная жизнь! — Он скрипнул зубами. — Ой, как мне хочется свернуть челюсти этим ребятам — руки чешутся! А тебя, тебя просто выкинуть на дорогу!
