Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

— Давай, Барби, ебись об меня.

Ладонь отвешивает ещё одну звонкую «пощечину» моей ягодице, и я буквально врубаюсь в эту игру.

Я кричу — не от боли.

От того, насколько это… сильно.

И правильно.

Он трахает меня без всякого пафоса. Без притворства. Без вымученной, фальшивой нежности. Вадим просто имеет меня, как хищник имеет свою добычу.

Берет то, что хочет. Жестко. По-настоящему.

Дает мне поиграть с ним пару минут, а потом ладонь вдавливает мою грудь в подушку, фиксирует, пока вторая сжимает бедро.

И, блядь, натягивает.

Двигается глубоко и беспощадно.

Быстро.

Бросает грязные, возбуждающие слова.

Говорит, какая я пиздецкая, какая горячая, как охуенно растягиваюсь на его члене.

Я чувствую себя и абсолютно покоренной, и невероятно свободной одновременно. Хочу отдаться ему полностью, без остатка.

Отвечаю на его ярость своей страстью, на грубость — податливостью.

Я кричу, стону и царапаю шелк под руками.

Теряю себя.

Вадим сжимает меня сильнее, его движения становятся еще более злыми и глубокими.

Его пальцы опускаются мне между ног, находят мой клитор, начинают ласкать — грубо, но так, сука, правильно. Я не успеваю подготовиться к следующему оргазму — просто ругаюсь какой-то бессвязной чушью, пока меня укрывает.

Бьюсь в его руках. Из глаз брызжут слезы, из горла вырывается только один, протяжный, почти звериный вой.

И он снова задает темп — без передышки, наполняя собой целиком каждым жестким толчком сверху вниз. Так, чтобы мое бедное горло учит новую октаву, а затраханное тело выпрашивало еще один оргазм.

Я не знаю, кто из нас кончает первым.

Наверное, это случается синхронно.

Я чувствую, его последние толчки — жесткие, в самый упор.

Как горячая сперма выплескивается в меня струями, а мой живот отвечает сладкими спазмами.

Меня продолжает трясти от кайфа, когда Вадим падает рядом на спину, увлекает меня себе на грудь, обнимает, горячо дышит мне в макушку.

Я как будто превращаюсь в фабрику по производству мегатонн эндорфинов — мне так сладко, боже.

Хорошо, как в раю.

— Я люблю тебя, — шепчу, выцеловывая его грудь. Признание срывается само собой, я даже не сразу понимаю, что его произносит мой рот. Что этот тихий голос на грани потери сознания — мой. — Люблю…

Я пытаюсь приподнять голову, чтобы заглянуть ему в глаза, но сама же обрубаю попытку.

Что ты, дура наивная, хочешь там увидеть?

— Больно не сделал? — Авдеев скользит руками по моей талии, задерживает ладони на ягодицах, несильно сжимает. Совсем не так, как пару минут назад.

Ответить нет сил. Кажется, если открою рот — неважно для чего — снова вывалю на него какое-то очередное идиотское признание. Поэтому просто мотаю головой. А потом закрываю глаза — и подаюсь к нему. Буквально наощупь нахожу его жесткие губы, на которых еще сохранился мой собственный вкус.

— Еще хочу, Тай. Мало потрахал.

Мы занимаемся сексом еще несколько раз. Уже не так дико, но кончаю я с каждым разом все ярче. В последний это даже немного больно, потому что между ног у меня припухло и каждое движение ощущается запредельно остро.

Потом я все-таки отключаюсь. Ненадолго. На час, возможно. Проваливаюсь в сон, а когда выныриваю обратно, первое, что чувствую — руку Вадима на моей талии. Тяжелый, собственнический жест, от которого мне максимально кайфово. И от его ровного, спокойного дыхание у меня на затылке — тоже.

Он спит. А я — нет.

Я сказала ему, что люблю.

Господи. Твою мать.

Я сказала это. Я, блядь, произнесла это вслух.

Просто взяла и бросила ему под ноги свое сердце — растоптанное и кровоточащее.

А он… он просто промолчал.

Просто трахнул меня еще раз. И еще. Как будто ничего не произошло. Как будто мои слова — пустой звук, не стоящий даже какого-то объяснения.

Чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. Не физическая. Другая. Липкая, мерзкая, от которой хочется вывернуть себя наизнанку.

Мне адски неуютно.

До дрожи.

Хочется просто исчезнуть, испариться, лишь бы не чувствовать этой его руки на своем теле. Не слышать, как спокойно бьется его сердце. Не осознавать — хотя я уже это делаю — что его сердце лупило как сумасшедшее, пока он с азартом вгонял в меня член, но не дрогнуло в ответ на мое «люблю тебя».

Осторожно, стараясь не разбудить Авдеева, выползаю из-под его руки. Перебираюсь на самый край этой огромной, чужой кровати. Он что-то бормочет во сне, поворачивается на другой бок, но не просыпается. А я сижу, обхватив колени руками, и смотрю на его спину — широкую, сильную, такую, блядь, желанную.

И абсолютно чужую.

Взгляд натыкается на его телефон, небрежно брошенный на тумбочку. Экран темный. Но в следующую секунду он вдруг загорается, освещая комнату призрачным светом. Входящее сообщение. Я вижу это даже отсюда.

Сердце делает кульбит. Кто может писать ему в такой час?

Колеблюсь. Всего пару секунд. Это неправильно. Это низко. Это… не я.

Но все равно в миг сползаю с кровати, на негнущихся ногах подхожу к тумбочке.

Беру телефон. Руки дрожат так, что я едва могу сфокусировать взгляд на экране.

«Лоли».

Одно слово. Одно, сука, имя.

И короткое сообщение под ним: «Насчет Калифорнии — все в силе?»

Лоли. Та самая Лоли, из-за которой он тогда, в кафе, вышел поговорить, оставив меня одну. Та самая, при упоминании которой его голос теплеет так, как никогда не теплел для меня. Очевидно, он собирается встретиться с ней в Майами. Она летит туда? Или уже ждет его там?

Меня накрывает. Лавиной. Дикой, иррациональной, всепоглощающей ревностью. Такой черной и удушающей, что я едва могу держать это под контролем.

Чувствую себя использованной. Грязной. Как дешевая шлюха, которую трахнули, заплатили (пусть и не деньгами, а иллюзией близости) и выбросили. Как будто все это — его нежность, его страсть, его слова — просто игра.

Прелюдия к встрече с ней. С настоящей. С той, которую он, возможно, действительно любит.

А я… я просто удобная. Забавная. Та, с кем можно хорошо провести время, пока ждешь чего-то бОльшего.

Тошнота возвращается, на этот раз — настоящая, физическая. Желчь подкатывает к горлу, и я, зажимая рот рукой, бросаюсь в ванную. Меня беспощадно рвет в унитаз. Снова и снова. Пока из меня не выходит все, до последней капли. Но легче не становится. Наоборот. Тело сотрясает крупная дрожь, перед глазами плывут круги. Липкая и холодная паника сдавливает грудь, не давая вздохнуть.

И тут же — вспышка. Яркая, слепящая.

Картинка из прошлого. Мне лет десять. Я прячусь под лестницей в нашем старом доме. Слышу крики. Глухие удары. И голос. Папин голос. Такой спокойный, такой… обыденный.

«Если бы ты была хорошей девочкой, ничего бы этого не было».

Я зажимаю уши, качаюсь взад-вперед, повторяя про себя дурацкую считалочку: «Жил на свете человек, скрюченные ножки…»

А потом — снова его слова. Другие. Падают на меня тяжелым градом.

«Ты должна быть послушной, сука. Только послушных любят».

«Улыбайся, не делай вид, что тебе больно. Никто не любит грустных».

«Хорошие сучки всегда говорят «да». Всегда делают то, что им говорят».

И снова — удар. Хлесткий звук ремня. И женский плач. Тихий, задавленный. Мамин? Или…

Меня снова выворачивает. Я сползаю на холодный кафельный пол, обнимая себя за плечи, пытаясь унять дрожь, которая разрывает меня на части. Голова раскалывается. Я не понимаю, где реальность, а где эти проклятые воспоминания. Они смешиваются, переплетаются, душат.

С трудом, цепляясь за стены, я добираюсь до гостиной. Ноги ватные, не слушаются. В теле такая слабость, что у меня не хватает сил даже открыть дверцу мини-бара, чтобы взять оттуда бутылку воды. Я просто падаю на диван, сворачиваюсь калачиком, пряча лицо в подушку.

Почему он меня не любит? Я же старалась. Я была хорошей. Я делала все, что он хотел. Я отдавалась ему полностью, без остатка. Я даже сказала ему, что люблю его. Почему этого недостаточно? Почему он все равно выбирает ее? Эту Лоли? Чем она лучше меня?