Нора Филдинг - Приговоренные к любви
Рядом со мной стояла невысокого роста дама приятной наружности, которая, по-видимому, хотела мне что-то сказать. А сейчас она, как и все остальные люди, испуганно на меня взирала.
Я прекратила изображать из себя сирену противовоздушной обороны.
— У вас расстегнута сумочка, — еле-еле смогла выдавить дама, испуганная моей неадекватной реакцией.
После этого случая я перестала везде и всюду видеть Эрика, а потом смогла и полюбить новую для меня страну. Мне понравилось бродить по улицам, которые, словно серпантин, свернутый кольцами, постепенно разворачиваются перед вами. Вступаешь на такую улочку и кажется, что это тупичок глубиной в один дом, но доходишь до воображаемой стены, как она перед тобой расступается — и ты снова оказываешься в кажущемся тупичке и так до бесконечности. Я полюбила жаркое солнце, пронизывающее лучами кожу и согревающее тебя изнутри. А пышные восточные базары... Кто может остаться к ним равнодушным?
И вот наступило время отпуска. Все ожидали, что я поеду домой, в Англию. Так поступали все сотрудники консульства. И я не смогла обмануть их ожидания, хотя ехать на родину мне совсем не хотелось.
Завтра самолет «Бритиш эрлайнз» повезет меня в туманный Альбион, а сейчас я лежу на кровати и мечтаю о возвращении сюда, в чужую для себя страну, которую я успела полюбить.
В этот момент зазвонил телефон. Я сняла трубку и услышала мелодичный голос жены консула:
— Джейн, это Дороти. Доброе утро! Не могла бы ты заехать ко мне? Мне очень нужно тебя повидать.
Дороти всегда настаивала, чтобы я называла ее по имени. Мне это давалось с большим трудом. Видимо, у меня сильно развито чувство субординации: жена моего начальника не могла быть для меня просто «Дороти». Поэтому я пробормотала:
— Да, хорошо, миссис Коллинз. Сейчас приеду, Дороти.
Стоило мне ступить на территорию ухоженной, утопающей в зелени консульской виллы, как миссис Коллинз с ходу взяла меня в оборот.
— О, Джейн, дорогая, входи. Рада тебя видеть. У меня к тебе небольшая просьба, — сказала она, увлекая меня в дом.
Миссис Коллинз — миловидная женщина, стоящая на пороге своего сорокалетия, была сгустком неиссякаемой энергии, вечным двигателем в женском обличье. В данный момент она не переставая тараторила:
— Не откажи в просьбе. Мне хочется сделать сыну подарок. У него в жизни должно произойти большое событие, хотя я и против...
Я тупо кивала, во всем соглашаясь с Дороти. Спросить, что это за событие в жизни ее сына, которое вызывает большие опасения у матери, я не могла. Вставить слово в непрерывный монолог Дороти способен только человек, обладающий особым талантом. Я же была его начисто лишена.
— Джейн, дорогая, ты не можешь себе представить, какой подарок я ему приготовила, — продолжала трещать Дороти и, подойдя к столу в гостиной, подняла покрывало с чего-то большого, возвышающегося словно башня. — Вот смотри, Джейн. Правда, чудо?
Я обомлела. Дороти оказалась права. Что-что, а представить себе этот ее подарок сыну я никогда бы не смогла. Посреди стола стояла клетка, а в ней сидел большущий попугай.
— Продавец уверял, что Микки — это его так зовут — может говорить все, что угодно. Правда, Микки? — обратилась Дороти к попугаю.
Попугай молчал и косил на миссис Коллинз блестящим глазом. Он явно и впредь собирался держать язык за зубами, то есть за клювом.
— Микки, скажи: «Микки. Попка — дурак. Здравствуй, Микки!». Вот засранец, молчит. — Дороти уже обращалась ко мне. — Бьюсь, бьюсь с ним, а он молчит и молчит, толстозадый бандит.
Мне было странно слышать подобные слова из уст миссис Коллинз, но попугай своим молчанием, видимо, совсем вывел ее из терпения. Мне стало жаль Дороти, и я поспешила ее успокоить:
— Ничего страшного. Это действие новой обстановки. Он же говорил у продавца.
— Нет! Он и тогда молчал, как сотрудник МИ-6 на задании в стане врага, но продавец утверждал, что Микки — настоящий оратор и хорошо говорит по-английски.
Я изумленно взирала на Дороти. Как можно было поверить заверениям продавца, заведомо ложным? Главное для него — продать! Я бы никогда не совершила столь неосмотрительного поступка. При этих мысленно произносимых мною словах резкая боль пронзила сердце. Я же умудрилась не то что птицу купить, а отдать аферисту квартиру, все имеющиеся деньги да еще и свое сердце в придачу.
Миссис Коллинз продолжала попытки заставить попугая произнести хотя бы одно слово. Я же была уверена, что птица не заговорит, как бы Дороти ее не обзывала.
— Дороти, дорогая, ты дома? Чем ты так взволнована? — На пороге гостиной возник сам консул.
Дороти с завидной быстротой набросила покрывало на клетку и метнулась с ней в противоположную дверь, ведущую в коридор. Видимо, она не рвалась просвещать мужа в свои планы относительно планируемого ею подарка сыну.
— Джейн, здравствуй! Рад тебя видеть! Что тут происходит?
Я еще не успела собраться с мыслями, как Дороти вернулась в гостиную и набросилась на мужа:
— Что-что? Ничего! Так, дамские безделушки. Я купила платье, а дома оно мне разонравилось. Хотела отнести поменять, но Джейн утверждает, что оно отлично подойдет нашей тетушке Марго.
— Тетушке Марго? Впервые слышу о ее существовании. Кто это? — заинтересовался мистер Коллинз.
Прием, использованный Дороти, нельзя было назвать удачным. Консул кретинизмом не страдал. Он, наоборот, отличался логичным складом ума и цепкой памятью.
— Марго не наша тетушка, а наша с Джейн, вернее только Джейн. Она попросила меня купить тетушке платье, что я и сделала, — попыталась выпутаться из поставленной самой себе ловушки Дороти.
Я покорно кивнула.
— Это ты его сейчас выносила? А мне показалось, что ты тащишь целый шкаф, — продолжал допытываться консул. Видимо, проглотить наживку про тетушку Марго ему было трудно.
Почему Дороти скрывает подарок? Пусть ребенок ухаживает за птицей. Это развивает доброту, отзывчивость. Вряд ли мистер Коллинз будет слишком сердиться на жену за покупку молчаливой птицы. Я считала, что лучше всегда говорить правду.
— Тетушка Марго — крупная особа. Сколько она весит, Джейн? — услышала я слова Дороти, обращенные ко мне.
Меня всегда удивляла моя способность врать во имя спасения других. В отношении себя я не обладала и сотой долей такой предприимчивости. Видимо, моим призванием было профессиональное лжесвидетельство. Вот и сейчас с языка охотно сорвалось:
— Сто пятьдесят килограммов!
Дороти, видимо, сомневалась в только что открытом моем призвании или слишком хорошо знала умственные способности своего мужа, справедливо полагая, что тому не составит большого труда вывести меня на чистую воду, если я задержусь в гостиной еще на несколько минут, поэтому она подтолкнула меня к выходу.
