Звева Модиньяни - Ветер прошлого
— Я рада, что ты приехала, — проговорила Луиджия.
Присутствие Саулины и вправду придавало ей сил.
— Смотрите, ей уже лучше, — сказал Амброзио Виола священнику, продолжавшему хранить молчание.
— Я буду с вами, пока вы не поправитесь, — произнесла Саулина.
Луиджия покачала головой
— Зажги лампу, — попросила она. — Хочу рассмотреть тебя получше. От тебя хорошо пахнет… Пахнет здоровьем.
Появилась Гита с сальной свечкой, приберегаемой для торжественных случаев, и зажгла ее. Отец и братья продолжали стоять молча.
— В этих сумках подарки для всех вас, — Саулина указала на свой багаж. — Возьмите их и уйдите отсюда. Я хочу побыть наедине со своей матерью.
Это был недвусмысленный приказ, которого никто, включая дона Джузеппе, не посмел ослушаться.
Мысль о том, что в этих роскошных дорожных сумках из расшитого шелком бархата может содержаться что-то, предназначенное для них, вскружила головы всей семье. Им никогда раньше не приходилось получать подарки, и этот день, день, когда умерла несчастная Луиджия, вошел в историю семейства Виола как день подарков.
Луиджии Виоле было тридцать шесть лет, но казалось, что она старше этого дома, старше самого времени. Она перенесла пятнадцать беременностей (шестеро детей и множество выкидышей), она перенесла холеру и злокачественную лихорадку, но от последнего выкидыша, случившегося уже после отъезда Саулины, так и не смогла оправиться. У нее болела спина, болел живот, ныли суставы — она таяла на глазах, силы покидали ее. На Рождество она даже отказалась от супа из свиной колбасы с красным вином.
Состоялся семейный совет, после чего за спиной у дона Джузеппе, но с его ведома решили пригласить Лючию, знахарку из соседнего селения, прославившуюся своими чудесными исцелениями. Лючия долго осматривала больную, разглядывала белки глаз, ощупывала раздутый живот.
— Доверьтесь милости господней, — сказала она наконец.
— Вы хотите сказать, что у меня нет никакой надежды выздороветь?
— Я мало что могу для вас сделать, — призналась Лючия, опуская взгляд. — Вот если бы пришел настоящий доктор… Но, пожалуй, здесь и он не поможет. Только господь бог.
Луиджия давно знала, что болезнь ухватила ее крепко и больше не отпустит. Она спрашивала себя лишь об одном: сколько ей еще жить и страдать? Дон Джузеппе уверял, что страдания посланы ей во искупление грехов и что она должна воспринимать их как приобщение к богу, но она видела в своей болезни лишь незаслуженное мучение.
— Сколько мне осталось? — спросила она у целительницы. — Месяц? Год? А может, всего несколько дней?
Знахарка не раз видела, как женщины умирают от такой болезни.
— Никто не скажет, сколько тебе осталось. Это знает один Всевышний, — заключила она, поднимая глаза к небу. — Я могу лишь облегчить твои страдания.
— Благодарю вас.
Что ж, это было своего рода утешением. Луиджию не так пугал бесконечный сон, как длинная и мучительная дорога, ведущая к нему.
— Когда ваша супруга будет жаловаться на боль, — сказала знахарка, поворачиваясь к Амброзио и протягивая ему мешочек с тонко смолотым порошком в обмен на несколько грошей, — дайте ей две щепотки этого лекарства, растворенного в воде. Это облегчит боль и поможет ей уснуть.
Через несколько дней Луиджия сказала приходскому священнику, пришедшему ее навестить:
— Мне бы так хотелось повидать мою маленькую Саулину…
И вот теперь ее маленькая Саулина, прекрасная, как мечта, сидела рядом с ее соломенным тюфяком на обрубке полена.
— Вам очень больно? — спросила дочь.
— Как странно, — ответила Луиджия. — Твое присутствие оказывает на меня такое же воздействие, как мое лекарство, только от тебя меня не клонит в сон. Мне так хорошо с тобой! Знаешь, как плохо болеть? Болезнь тебя подстерегает, как злодей в лесу. Даже когда боли нет, не знаешь ни минуты покоя, потому что ожидаешь ее появления. Но не будем об этом говорить.
Саулина погладила ее руки, понимая, что раз уж мать позвала ее к себе перед смертью, то не ради утешения. По крайней мере, не только ради него.
— Я должна рассказать тебе о твоем отце, — торжественно проговорила Луиджия и подняла натруженную руку, словно желая подчеркнуть важность того, что собиралась сказать. — Я была наихудшей из жен. Я ни разу не пожалела и не раскаялась в том, что изменила мужу. Надеюсь, дон Джузеппе отпустит мне этот грех.
— Отпустит, не сомневайтесь, — пообещала Саулина, собравшаяся сделать щедрое пожертвование местной церкви.
— Господь рассудит, — с надеждой произнесла Луиджия.
— Господь милостив к тем, кто много любил и много страдал.
— Ты правду говоришь?
— Так написано в Библии, — сказала Саулина.
Впервые за все прошедшие годы она почувствовала, как что-то оттаивает у нее внутри.
— Ты меня хоть иногда вспоминала? — спросила Луиджия.
— Только вас я и вспоминала. Ведь, кроме вас, никто меня не любил.
На обескровленных губах Луиджии появилась слабая улыбка.
— Я все время думала о тебе. Я следовала за тобой шаг за шагом. Всегда.
Саулина не стала рассказывать ей о своих горестях и утратах. Пусть мать думает, что она счастлива. Пусть хоть от этого ей станет легче.
— Мне бы следовало приехать раньше.
— Ты приехала вовремя.
Луиджии стало легко и хорошо как никогда. Поговорив с дочерью, она ощутила невероятное облегчение.
— Твой отец тоже тебя вспоминал, — продолжала Луиджия.
— Амброзио?
— Нет. Твой настоящий отец. Он вспоминал о тебе.
— Но он даже не знает, что я есть на свете!
— Он знает, что ты есть. Он тебя видел. Он знает, кто ты и как тебя зовут. Имя, которое ты носишь, дал тебе он. Это имя библейского царя, переделанное на женский лад.
— Я думала, он цыган. Пришел и ушел.
— Он был актером. Бродячим актером.
— Не вижу разницы, — сказала Саулина.
— Его звали Каталин, — не слушая ее, продолжала Луиджия. — Каталин Петре. Он мне рассказывал, что Петре — благородная семья из Богемии. Они королевской крови. Твой отец был высокий, красивый, говорил ласково, а глаза у него были черные и добрые, как у тебя, волосы густые и вьющиеся. Он умел петь песни и читал стихи наизусть.
Как зачарованная, слушала Саулина последнюю сказку, рассказанную ей матерью, преждевременно состарившейся от горя, нищеты и болезни.
— Вы говорили, что я на него похожа, — робко напомнила она.
— Ты его портрет. Только волосы светлые, как у меня. А в остальном ты настоящая Петре. Когда мы с ним… познакомились, — она не посмела сказать «полюбили друг друга», — я была молода и красива. Он хотел, чтобы я ушла вместе с ним, но я не могла. У меня были дети, муж. Каталин вернулся, когда тебе было три месяца. Он увидел тебя, поцеловал и заплакал, когда ты улыбнулась. Он дал мне кое-что для тебя.
