Лэрри Макмуртри - Чья-то любимая
Когда Оуэн открыл глаза, мне показалось, он очень обрадован, что видит меня, даже больше, чем просто обрадован.
– Мне нужно сегодня вечером с тобой встретиться, – произнес Оуэн к моему великому изумлению.
– Это что-то новое, – сказала я.
– Приезжает бухгалтер Шерри, – сказал он. – Шерри не хочет, чтобы я в это время был у нее, потому что не желает, чтобы я знал, какая она богатая.
– И потому ты хочешь убить время, пока будешь в изгнании? – спросила я.
Тут к нам подбежал Джерри. Если бы прибежал не он, это непременно сделал бы кто-нибудь другой. Каждые тридцать секунд ко мне обязательно кто-нибудь подбегал.
– Я приду на просмотр отснятого материала, – сказал Оуэн.
И он пришел. К этому часу я уже очень устала. Все время после обеда я снова и снова говорила себе, что окончательно решила больше его не видеть. Какой смысл? Мне надо вести себя гордо, хотя почему именно гордо, я не знала. Большую часть своих тридцати семи лет я была гордой и одинокой. И потому в моем сознании эти два состояния души стали взаимосвязанными. Чем больше гордости, тем больше одиночества. Честно говоря, за многие годы я не нашла подтверждений этой истине. Равно как и тому, что мужчинам еще больше хотелось меня завоевать именно из-за того, что я была для них такой трудной добычей. Ведь большинство их них воспринимали мой характер слишком серьезно и от меня сразу же отступались, находя для себя других женщин, овладеть которыми было гораздо легче, чем мной.
Но тут во мне заговорило любопытство, и еще гордость. Мне захотелось узнать, что Оуэн думает по поводу всего происходящего между ним и Шерри. Можно, решила я, хотя бы попробовать это выяснить.
Потом Оуэн появился у меня в комнате. И поступил так, как я и предполагала, попытался сразу же меня трахнуть. Несмотря на то, что все это было абсолютно предсказуемо – ведь точно так же все происходило и утром, для меня его желание оказалось неожиданностью. Я, видимо, полная противоположность бойскауту – я никогда ни к чему не готова.
Но готова я была к атаке Оуэна или нет, я встретила его попытки как неприступная стена. Сразу же после работы я узнала, что с Джо Перси случился удар, не очень серьезный, судя по всему, но все равно – у него был сердечный приступ. Я ужасно испугалась и огорчилась. Я позвонила в больницу, но поговорить с Джо мне не разрешили. И я подумала: Боже мой, что будет, если ему станет хуже, и вдруг он умрет, а я с ним не успею поговорить? Это было единственное, о чем я могла думать. Поэтому, когда Оуэн появился в комнате и загнал меня в угол возле туалетного столика, я воспринимала реальность еще меньше, чем утром. Сопротивлялась я чисто механически, не очень осознавая все, что со мной происходит. И лишь потому, что Оуэн такой огромный, он смог без особого труда меня растормошить и привлечь мое внимание к себе.
На какой-то миг в голове у меня прояснилось. Я постаралась взглянуть на него реального, живого. Я убеждена, что если мне удается какого-нибудь человека разглядеть поближе, то я всегда могу узнать, что в нем истинное, а что наносное. Что до Оуэна, то мне никогда не надо было его слушать – он все время только лгал, лгали и его слова, и его тело. Истину придется выяснять своим собственным методом.
– Оуэн, пожалуйста, перестань, – сказала я. – Ну хоть на минутку перестань. Ради всего святого, секс из этой путаницы выбраться не поможет.
– Если ты меня любишь, то поможет, – сказал он. – Если ты меня любишь, то почему же ты этого не доказываешь?
– Потому что сначала мне надо получить ответ на некоторые вопросы, – сказала я. – Например, почему ты, говоря, что тебе нужна моя любовь, проводишь свои ночи с Шерри. Это для меня чертовски важно.
– Этого я сам не знаю! – закричал Оуэн. – По-твоему, люди все знают? Если ты меня любишь, почему же ты за меня не борешься? Может быть, я еще сам ничего не решил.
Я едва не расхохоталась. У этого зрелого мужчины, пытающегося затащить меня в постель, интеллект развит куда менее, чем у крохи Винкина Вейла. Он уговаривает меня с ним трахнуться, чтобы ему можно было сделать выбор между мною и другой женщиной. Неужели все мужчины на свете такие же идиоты и способны на такие же глупейшие высказывания?
Тем не менее, я видела, что с Оуэном происходит нечто очень серьезное, потому что он очень редко добивался близости со мной с таким упорством. Как правило, он предпочитал возлежать на постели и ждать, пока я начну его соблазнять. На сей раз в этой его эгоистической настойчивости было какое-то отчаяние. Я сказала, что у меня менструация, но, видимо, Оуэн меня даже не слышал, хотя обычно в такие дни он меня не трогал. Не из особой брезгливости, скорее он просто радовался поводу не утруждать себя.
В голове у меня царило полное смятение, а мое тело сопротивлялось изо всех сил. Оуэн в буквальном смысле являл собою отрицательный пример из учебника: он нарушил все правила, нисколько не считался со мной и моими личными чувствами. И все-таки я бы, наверное, с ним переспала, если бы не почувствовала вдруг, что мое тело словно окаменело. Все ощущения как-то сразу притупились. Однако в душе у меня тлелась к Оуэну своего рода нежность – нечто вроде жалости к нему за то, что он в таком неистовом отчаянии, а я никак не могу ему помочь.
Наконец Оуэн понял, что у нас ничего не получится, и перестал со мной бороться. Он отошел, плюхнулся в кресло и уставился в окно. На улице не было ничего интересного, кроме проезжающих по шоссе грузовиков.
Я приготовила ему какую-то выпивку. До того самого момента, когда возникла Шерри, единственное, чем он занимался все ночи напролет, была выпивка.
– Сегодня у Джо Перси был удар, – сказала я. – И это одна из причин моего расстройства. Ведь он и в самом деле очень, очень старый мой друг. Хотя я знаю, что тебе это не нравится.
– Он не такой уж плохой, – сказал Оуэн.
Он взял бокал и замолчал. Я выключила в комнате свет, чтобы лучше было видно улицу. Я тоже немножко выпила за компанию. И подумала, что если мы вот так вместе посидим и выпьем, что-нибудь да прояснится. Но пили мы довольно долго, пока я ни поняла, что ничего сказано не было и не будет, потому что у Оуэна нет ни малейшего желания что-нибудь объяснять на словах. В этом отношении мы с ним были абсолютно разные: мне необходимо было все выражать словами, все описывать, анализировать. Я не очень-то ценю это, но для меня это чертовски важно – или, по крайней мере, было важно до появления в моей жизни Оуэна.
В самом центре всего моего существования всегда был разговор. Но с Оуэном мы разговаривали очень редко, лишь время от времени, без особых целей; это было где-то на периферии его жизни.
После того, как мы немного выпили, и при этом он продолжал сидеть, не проронив ни слова, я почувствовала, что у меня появилось желание его простить – не за то, что у него было с Шерри, а просто за то, что ему не хочется об этом говорить. И винить его за это не стоит – я ведь все время пытаюсь навязать свой образ мыслей человеку, у которого он совершенно иной. Я выпила еще и даже напилась, чтобы попробовать заглушить в себе это навязчивое желание поговорить. Мне очень хотелось дойти до состояния полной бессмысленности, чтобы доказать Оуэну, что я действительно его люблю. Так, потягивая вино, мы просидели у окна часа четыре. Трубка телефона все время лежала рядом с аппаратом, чтобы у Шерри не было возможности позвать Оуэна к себе. Чем больше я пьянела, тем больше презрения ощущала я к тому, что сказали бы мои знакомые, если бы знали, что я сейчас делаю. Все бы в один голос завили, что я самолично разрешаю ужасному человеку себя топтать. Но, с другой стороны, все эти суждения о чужой личной жизни – такие мелкие, такие банальные, такие пустопорожние! Оуэн способен проявлять лишь свои потребности, а никак не привязанности. Вот и сейчас он демонстрирует одну из таких потребностей: много часов подряд мы сидим с ним здесь, и он убеждает себя, что я питаю по отношению к нему – ярость или гнев.
