Лэрри Макмуртри - Чья-то любимая
В самом центре всего моего существования всегда был разговор. Но с Оуэном мы разговаривали очень редко, лишь время от времени, без особых целей; это было где-то на периферии его жизни.
После того, как мы немного выпили, и при этом он продолжал сидеть, не проронив ни слова, я почувствовала, что у меня появилось желание его простить – не за то, что у него было с Шерри, а просто за то, что ему не хочется об этом говорить. И винить его за это не стоит – я ведь все время пытаюсь навязать свой образ мыслей человеку, у которого он совершенно иной. Я выпила еще и даже напилась, чтобы попробовать заглушить в себе это навязчивое желание поговорить. Мне очень хотелось дойти до состояния полной бессмысленности, чтобы доказать Оуэну, что я действительно его люблю. Так, потягивая вино, мы просидели у окна часа четыре. Трубка телефона все время лежала рядом с аппаратом, чтобы у Шерри не было возможности позвать Оуэна к себе. Чем больше я пьянела, тем больше презрения ощущала я к тому, что сказали бы мои знакомые, если бы знали, что я сейчас делаю. Все бы в один голос завили, что я самолично разрешаю ужасному человеку себя топтать. Но, с другой стороны, все эти суждения о чужой личной жизни – такие мелкие, такие банальные, такие пустопорожние! Оуэн способен проявлять лишь свои потребности, а никак не привязанности. Вот и сейчас он демонстрирует одну из таких потребностей: много часов подряд мы сидим с ним здесь, и он убеждает себя, что я питаю по отношению к нему – ярость или гнев.
Мы следили за проезжавшими по шоссе грузовиками. Я повисла на руке Оуэна и положила голову ему на ногу. Оуэн молчал, погрузившись в себя. От этого его молчания мои мысли снова вернулись к Джо. Я попробовала представить себе нашу встречу. И тут я ужасно заволновалась, представив себе, как это будет, если Джо уже не сможет говорить и мне придется объяснять ему, как я живу, а он никак не сможет на это отреагировать. Ужасно!
Оуэн со мной переспал. Я слишком расчувствовалась, или же напугалась, и в конце концов он своего добился, правда, ничего особо запоминающегося не случилось, принимая во внимание то состояние, которого мы оба к этому времени достигли. Эта наша физическая близость была каким-то образом связана с тем, что мы так долго вместе наблюдали за проезжавшими мимо грузовиками. Напротив выхода из мотеля висел светофор, и многие грузовики были вынуждены останавливаться перед ним и ждать, пока не погаснет красный свет, после чего они, урча, медленно двигались дальше, похожие на больших забавных буйволов; удаляясь в глубь Техаса, они постепенно набирали скорость. Я задумалась о парнях, сидящих за рулем в этих грузовиках, об их одиночестве. Оуэн чем-то был похож на них. Просто какое-то чудо, что он сейчас не там, с ними, не выжимает скорость на какой-нибудь пустынной трассе, не следит за светофорами, не глотает таблетки и не слушает громкую народную музыку, чтобы как-то убить ночь. Вместо этого он сидит здесь, с такой странной женщиной, как я. Наверное, я решила пожертвовать ему еще одну ночь, видимо, надеясь, что та сила, которая с самого начала соединила нас, какой бы она ни была, после этого не ослабеет.
Как бы то ни было, я не рассчитывала на то, что эта совместная ночь что-нибудь для нас решит. Она ничего и не решила. В полшестого мне позвонили, а я проснулась еще до этого звонка и лежа слушала, как дышит Оуэн. В этот момент в дверь постучал Джерри. Только что начало светать. Разглядеть черты лица Оуэна я пока не могла, но при косом взгляде на него можно было заметить отблеск занимающегося света, отражающегося на волосках у него на груди, даже маленькую полоску волос на его плече возле моего лица. На какой-то миг меня охватила детская горячая мечта, чтобы этот день замер, не наступал бы вообще. И даже когда я заставила себя встать и одеться, меня не оставляло острое желание снова повалиться в постель, и двигала мной не только усталость.
Я ушла, а Оуэн продолжал спать. В тот день я увидела его только один раз, да и то на расстоянии. Он сидел в лимузине Шерри. Это зрелище так меня расстроило, что я никак не могла унять дрожь в руках. Ясно, что со мною он завязал, не знаю только как. Может, Шерри переспала со своим бухгалтером, что вполне правдоподобно, поскольку он был очень хорош собой, да к тому же своего рода финансовый гений, благодаря которому миллионы Шерри плодились как кролики.
Не могу сказать, что я очень сожалела о прошлой ночи, но тем не менее, день для меня тянулся долго и утомительно. Весь этот день Терокс Викес наглядно демонстрировал, что у него полностью отсутствует профессионализм. Я его просто возненавидела и за некомпетентность, и за его самодовольство. А потом, уже почти под вечер, кто-то мне сказал, что с ним спит Анна Лайл. От этой новости я на Анну страшно разозлилась. Целый час или даже больше, я очень сожалела, что подобрала такую съемочную группу. Если Анна может теперь спать с Тероксом, которого ненавидела на протяжении двух месяцев, то она, наверняка, просто никудышняя актриса. Много лет спустя мы с ней над этим весело смеялись, но тогда я была на нее так зла, что весь день старалась ее избегать.
В тот вечер Оуэна на просмотре отснятого материала не было. Не было его и в моей комнате. Я заказала себе бутерброд с сыром и куриный суп и съела все, не выходя из комнаты, чтобы предотвратить любую встречу и любой возможный разговор. Я сидела в том самом кресле, в котором предыдущей ночью сидел Оуэн, и снова, как тогда, следила за проезжавшими мимо грузовиками. По крайней мере, никакой жалости к себе я не чувствовала, слишком уж я за этот день устала. Меня томило другое – я вдруг ощутила, что на какое-то время совершенно запуталась. Разве это жизнь? А если это и есть жизнь, то какое же странное место мне отведено в ней!
С этими мыслями я заснула. Где-то среди ночи я направилась в ванную и нечаянно наступила на поднос, который сама оставила на полу. Стоявшая на нем чашка из-под супа разбилась, и я чуть было не отрезала мизинец на ноге. Я почувствовала боль только наутро, когда, проснувшись, обнаружила, что ступня прилипла к окровавленной простыне. Вошел Джерри, нежно и осторожно отодрал простыню и отвел меня в больницу, где мне наложили четырнадцать швов; я даже не предполагала, что столько швов может уместиться на одном мизинце ноги. Чтобы как-то компенсировать мне эту боль, вся съемочная группа в этот день была просто олицетворением нежности и духа сотрудничества. И мы закончили ранее незавершенную сцену, последнюю у Шерри. Я была очень вежлива. Шерри играла не блестяще, но вполне терпимо. К середине дня мы все закончили, и она вернулась в мотель.
В ту ночь они с Оуэном подрались. Никто не знал, что у Шерри было ружье. Она выстрелила, и пуля, случайно попав в Винкина, сразила его насмерть. Выстрела, насколько мы помнили, не было слышно. Но все в мотеле сразу же услышали отчаянный вопль Шерри. В этот момент мы все сидели в кафетерии, а в мотеле было всего два этажа. Этот нечеловеческий крик раздался над нашими головами как какая-то трагическая ария. Только это было куда ужаснее любой арии – мы все сразу же осознали, что наши мелкие беды просто ничтожны. Потом по лестнице сбежал Оуэн, держа на руках умирающего мальчика. Оуэн сломя голову помчался в ту самую больницу, где мне накладывали швы на мизинец. Но было слишком поздно. Больше Шерри никогда не работала. Да и никто из тех, кто слышал тогда ее крик, не смог бы себе этого и представить. Шерри не умела воспитывать своего сына, но материнское чувство у нее все-таки было, и пережить своего собственного ребенка она не захотела. Восемь месяцев спустя, с большим знанием дела и с присущим ей умом, Шерри отрезала резиновый шланг от пылесоса и с его помощью отравила себя газом в своем собственном «БМВ», сделанном по ее заказу. Радио она не выключила. Это произошло в Беверли-хилз, в ее гараже, рассчитанном на семь автомобилей.
