Эйлин Гудж - Сад лжи. Книга 1
Ты, скорее всего, найдешь это все странным и чересчур уж смелым, но, поверь, так будет лучше. Когда ты вернешься, мы начнем все сначала, на равных. Не будет ни Великомучеников, ни Вьетнамов. Только ты и я. О, как мне тебя не хватает, Брайан! Порой мне кажется, я не проживу без тебя и минуты. У вас там правда так ужасно, как приходится слышать? В своих письмах ты не слишком-то распространяешься насчет того, в каких условиях вы там живете и воюете. Это что, ради моего спокойствия, да? Ты пишешь, что любишь меня и грустишь обо мне, но ведь если ты страдаешь и ничего об этом не рассказываешь, то мы как бы еще больше удаляемся друг от друга. Уж пусть лучше я буду волноваться, чем вообще ничего не знать о твоей жизни. Поэтому, пожалуйста, пожалуйста, рассказывай мне все. Я молюсь за тебя каждый день, каждую минуту. Но больше всего я молюсь Богу сейчас, чтобы это письмо дошло до тебя, пока ты еще не перестал любить меня и верить мне.
Твоя навеки
Роза
P.S. В письме ты найдешь моментальный снимок — его сделала своим «Полароидом» Эйприл вчера вечером. Я выгляжу на нем просто ужасно, но все равно посылаю (только, если можешь, не показывай своим друзьям!). И еще, не спрашивай, почему у меня всего одна сережка. Это такой талисман, приносящий удачу. Как цветок клевера с четырьмя листочками. А если бы сережек было две, то, представь, все было бы не так. В общем, ее я надела для тебя. И не сниму до тех пор, пока ты не возвратишься.
12
Вьетнам, 1969 год
— Послушай, а ты вообще-то думал, что с тобой будет… ну, после того, как ты помрёшь? — прошептал шедший за ним по тропе чернокожий парень из Алабамы, почти не видный в ночной темени. — Я хочу сказать насчет того, чтоб попасть на небо, и прочего дерьма. Так как?
— Нет, — так же, шепотом, ответил Брайан.
Он хлопнул себя по щеке, по ней что-то ползло — он не видел, что именно. Омытая дождем тьма в джунглях была всепоглощающей. Вперед он двигался, только ориентируясь на чавканье башмаков Матинского, шедшего впереди.
Было уже далеко за полночь, а их взвод ушел в разведку еще в четыре часа дня. Брайану казалось, что с тех пор прошла уже целая вечность. В пяти или шести километрах от того места, где они сейчас находятся, один из солдат, Реб Паркер, нарвался на Прыгучую Бетти. Мина разорвала его на две половины в буквальном смысле слова. На его ногах оставались башмаки — только вот сами ноги были отделены от тела.
Нет, в небеса Брайан не верил. Но что за дерьмо ад, ему было чертовски легко себе представить: бесконечные сырые коридоры джунглей, слоновая трава по пояс — трава, режущая руки, словно лезвие бритвы, — нескончаемые дожди и запах разлагающейся мертвечины, отовсюду шибающий в нос.
— А почему? — не отставал от него парень из Алабамы, шагавший теперь совсем рядом. Под надвинутым на глаза маскировочным шлемом Брайан мог различить мясистое смугло-коричневое лицо, почувствовать резкий запах жевательного табака. — Ты ведь католик, так? Я сам видел, как ты крестишься.
— Это еще ни о чем не говорит.
— Ни о чем — это как?
— А так. Если я и католик, то это не значит, что я принимаю на веру все, что говорит мне церковь.
— Ты в Бога-то веришь, нет?
— Я больше ни в чем не уверен.
— Не пугай меня, парень, я и так напуган.
— Ты в первый раз в разведке? — спросил Брайан, побывавший в разведке не единожды. Впервые ему выпало идти туда сразу после прибытия в часть. Но Алабама был новенький.
— Как же, первый. Я в этих лесах столько миль пропахал, что пора и помирать. Третью форму донашиваю. Что ж, мне будет и дальше везти, по-твоему?
Брайан помолчал.
— Послушай, Алабама, слышишь, река шумит. Похоже, мы почти рядом. Там мы будем вне опасности. Это уже наши позиции.
— Никакая это не река, а дождь, парень, — тихо рассмеялся негр, его имени Брайан никак не мог вспомнить. — Как в вашу часть перевели, так они все время и льют. Господи, да я бы свое левое яйцо отдал за пару сухих носков и чтоб сигарета была не мокрая. Эти азиаты, да их разве услышишь? Они ведь башмаков не носят. И потом, косоглазые не забивают себе голову такой чепухой, как сухие носки. Они все время начеку, чтоб им башку не оторвало ко всем матерям.
Он тихо затрясся от смеха, перешедшего вскоре в истерические всхлипы. Всхлипы были приглушенные, похожие на пение трассирующих пуль. Брайану показалось, что парень сходит с ума. Господи, да разве все они не сходят, каждый по-своему?
Ты думаешь о сухих носках — значит, ты стараешься не думать о смерти.
Ты слышишь шум реки — значит, ты стараешься не думать, как еще далеко до нее.
Никогда, подумал Брайан, настоящий разведчик из их части не скажет тебе, сколько он уже в этих джунглях, а только — сколько ему осталось месяцев до возвращения домой.
«Домой. О Господи, разве я могу об этом думать. Домой — это куда тебя отправляют, когда ты убит».
Он знал, что в некоторых взводах солдаты из бывалых таскают с собой мешки, предназначенные для транспортировки убитых, даже спят в них, чтобы не мокнуть.
Он вспомнил свой первый день во Вьетнаме. Посадка в Сайгоне на реактивном «континентале» — сладкий, как сироп, голос Глена Ярбро, поющего в солдатских наушниках; прелестная блондинка-стюардесса, чирикающая: «Добро пожаловать во Вьетнам, джентльмены. Увидимся с вами через год». Потом долгие часы стояния на расплавленном гудроне вместе с тридцатью или сорока другими салагами в ожидании, когда их распределят по взводам. Парки отупели от жары и восемнадцатичасового перелета. Один парнишка завелся и все требовал, чтоб его определили на передовую и он мог «накостылять этим желтозадым». Брайан никуда не рвался: ему казалось, что все рассказы о Вьетнаме в основном сильно преувеличены.
Но вот спускается большой вертолет, и команда начинает вышвыривать здоровенные мешки, словно самые обыкновенные рюкзаки. Сперва он подумал, что это и вправду какой-то груз, и даже почти убедил себя… Все было бы хорошо, если бы не чавкающий звук, с каким они стукались о гудрон. Случайно один мешок развязался. И на какую-то долю секунды, прежде чем потерять сознание, Брайан осознал подлинный смысл слов «добро пожаловать во Вьетнам»: ком кровавого изрубленного мяса, очертаниями напоминавший то, что когда-то было человеческим телом.
…Сейчас, пробираясь сквозь джунгли, Брайан сознательно гнал от себя любые мысли — этому учил его Транг. Шумит ли впереди река или нет, скоро ли они дойдут до нее или нет — какой смысл думать обо всем этом?
Если честно, то ничего, кроме шума дождя, он не слышал. Парень — кажется, его фамилия Джексон — больше не докучал вопросами, и ничто не прерывало монотонную барабанную дробь дождевых капель, как и шлепанья мокрых листьев, хлеставших по их полиэтиленовым накидкам. Должно быть, ветер разогнал тучи, потому что теперь Брайан, приглядевшись, смог разглядеть смутные очертания фигуры Матинского впереди («Что, неужели рассвет? Господи, сделай так, чтобы он уже наступил!»). Под накидкой Матинского угадывался горб рюкзака; рядом со щекой торчала металлическая антенна радиопередатчика — со стороны казалось, что движется какое-то странное насекомое, похожее на человека-жука из «Метаморфозы» Кафки. Впереди Матинского их командир, лейтенант Грубер, а впереди него Брайан с трудом различил колышащуюся тростниковую тень. Это Транг Ли Дук, с поразительной грацией рассекающий густые заросли.
