Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Добавляю закатывающий глаза смайлик и сую кулак в рот, чтобы не завыть.

Слава богу, он не предлагает увидеться. Перед поездкой на неделю, проводит все вечера с дочерью (пару раз вскользь об этом упомянул, хотя про «все» — это уже моя фантазия) и наши свидания пока отошли на задний план. Хотя за две недели без его поцелуев у меня уже такой тотальный пиздец в голове, что каждая минут «без» кажется пыткой. Даже сейчас, когда моя психика явно не вывезет встречу, сердце и гормоны отчаянно требуют найти предлог, чтобы выманить его ко мне хотя бы на час.

Но я держусь. Даже каким-то чудом нахожу в себе силы написать короткое сообщение, что у меня адски болит голова и я пораньше лягу спать.

Хентай: Ты не заболела? Температуры нет?

Я: Все в порядке.

Это вранье набираю одним пальцем, потому что второй кулак продолжает торчать во рту. Следы от зубов там останутся, кажется, до самой смерти.

Хентай: Если утром не станет лучше — оставайся дома.

Хентай: И на этот раз, Барби, только попробуй не послушаться.

Блядь, зачем ты такой!

Теперь даже на электронные чернила сил нет — просто влепляю берущий под козырек смайлик.

Ночью я почти не сплю.

На работу, конечно, иду, потому что там у меня статистика и я планирую хотя бы на какое-то время убить ей голову. Вадиму в ответ на его утреннее сообщение о моем самочувствии, пишу, что в порядке и в строю.

В обед выхожу пройтись, потому что от мыслей о предстоящей встрече начинается трясучка. Нахожу телефон Дэна в списке контактов, несколько раз прокручиваю в голове заранее подготовленный разговор. Полчаса назад все казалось таким простым: «Дэн, привет, спаси меня, я влипла, хнык-хнык, я честное слово не знала, что творю, хняк-хнык…» Сейчас, за минуту до звонка, моя история кажется полным бредом. Я даже заранее знаю, что он скажет. И даже — каким тоном он это сделает.

Убираю телефон обратно в сумку.

Гуляю весь час — мысли о том, чтобы перекусить, превращают желудок в совершенно непригодный для пищеварения орган. Пока хожу — снова гуглю название места, в которое должна явиться с повинной. Хотя мне целой бессонной ночи хватило, чтобы рассмотреть казино со всех сторон. Наверное, мою любознательность проще всего объяснить той же тягой, которая заставляет убийц, вопреки логике и инстинкту самосохранения, возвращаться на места преступлений.

Но сколько бы раз я не рассматривала красивый фасад на фото — легче не становится.

И время после обеда словно тоже играет против меня — стрелки просто вращаются в сумасшедшем беге: пятнадцать ноль-ноль, семнадцать ноль-ноль, восемнадцать…

Я выхожу из офиса точно последней — даже охранник смотрит на меня как на буйнопомешанную. Иду до метро, на всякий случай, проезжаю пару станций и вызываю такси. Если водитель настучит Вадиму, что я не уехала их офиса на машине, придумаю, что встречалась с девочками в кафе — он никогда не контролирует и не проверяет, где я бываю, когда и с кем. Раньше меня это всегда бесило, а теперь…

— Перед смертью впрок не надышишься, Кристина, — говорю себе под нос, потому что мнусь перед красивым сверкающим входом лучшего в нашей стране казино, которое для меня выглядит как пряничный домик злой колдуньи.

Эти слова любил говорить папа.

Очень символично, что я вспомнила о них в тот момент, когда ценность моей собственной жизни стремительно катится к нулевой отметке.

Делаю глубокий, рваный вдох, от которого легкие царапает ледяным февральским воздухом. Еще один. И еще. Бесполезно. Сердце колотится где-то в горле, готовое выпрыгнуть и ускакать прочь, оставив меня одну разбираться с последствиями своих же идиотских решений. Но хрен ему, а не свобода. Мы в этом дерьме вместе. До конца. Каким бы он ни был, но маловероятно — что радужным.

— Я к Льву Борисовичу, — говорю огромному детине у входа. — Кристина… Таранова.

Собственная фамилия, от которой я два года назад отказалась с такой болью, сейчас звучит чужеродно. Но зато она работает как заклинание, открывающее вход в сокровищницу Али-Бабы. Хотя в моем случае — в склеп.

Охранник толкает передо мной тяжелую стеклянную дверь с позолоченной ручкой. В лицо ударяет волна теплого воздуха, смешанного с едва уловимым запахом дорогих сигар, какого-то сладковатого парфюма и… денег? Да, именно так пахнет это место. Деньгами. Большими, быстрыми и грязными. И еще отчаянием, замаскированным под азарт.

Меня никто не встречает. Никаких «псов» с мордами бойцовских собак. Видимо, предполагается, что я сама найду дорогу в ад. Оглядываюсь, пытаясь сориентироваться. Игровые залы, полумрак, яркие пятна света над столами с зеленым сукном. Люди — мужчины в дорогих костюмах, женщины в вечерних платьях, с идеальными укладками и хищными улыбками. Все они кажутся персонажами «Одиннадцати друзей Оушена», и только — статист, случайно забредший на съемочную площадку.

Интуиция подсказывает двигаться вглубь, туда, где свет приглушеннее, а ставки, вероятно, выше. Прохожу мимо рулеток и покерных столов. Стараюсь не смотреть по сторонам, не встречаться ни с кем взглядом. Просто иду, словно действительно знаю, куда.

В дальнем конце одного из залов, за массивной колонной, обнаруживаю более уединенную зону. Несколько столиков, утопающих в мягком свете бра. И за одним из них, спиной ко мне, сидит мужчина. Даже со спины я узнаю эту сухую фигуру и манеру всегда держать голову немного наклоненной.

Подхожу на негнущихся ногах. Сердце все еще пытается пробить грудную клетку.

— Лев Борисович? — голос звучит на удивление ровно. Наверное, так действует шок.

Он медленно поворачивается. На лице — сама любезность. Улыбка, правда, не доходит до глаз. Глаза у него всегда были холодные, внимательные, оценивающие. Как у хищника, присматривающего добычу.

— Крисочка! А я уж думал, ты заблудилась в моих скромных чертогах!

Выходит из-за стола мне навстречу, подчеркнуто используя хорошо знакомое «Крисочка».

А ведь раньше мне нравилось, когда он так меня называл. Нравилось, когда приезжал с подарками и одной и той же шуткой, что мне нужно было родиться на пять лет раньше, чтобы стать не его крестной, а его невесткой. Его сына я видела всего дважды и во второй раз он показался мне еще более безобразно жирным и обрюзгшим, чем в первый.

— И ради бога, ну какой я тебе «Лев», — он отодвигает меня на вытянутых руках, делая вид, что рассматривает, прищелкивает языком. — Дядя Боря, помнишь? Ну или просто Лёва — ты ведь уже выросла. И ай какой красавицей стала, Крисочка… Присаживайся, что ты как не родная, в самом деле.

Жестом указывает на кресло напротив. Бархатное, глубокое. Сажусь на самый краешек, готовая в любую секунду сорваться и бежать. Сумку ставлю на колени, пальцы до боли сжимают ремешок. Перцовый баллончик все еще там.

Наивная дура. Против таких, как Гельдман, он точно не поможет.

— Спасибо… Лёва, — выдавливаю из себя.

Официант, возникший словно из-под земли, уже стоит рядом.

— Что будешь пить, крестница? Шампанское? Вино? Или что покрепче, для храбрости? — в его голосе сквозит неприкрытая ирония.

— Можно мне просто минеральной воды? С лимоном.

Именно так всегда пьет Вадим. Я уже на память выучила. Понятия не имею, зачем это делаю. Возможно, раздолбанная психика цепляется за любую возможность усадить авдеевский фантом третьим в наш разговор. Как будто это как-то мне поможет.

Гельдман заказывает коньяк. Официант бесшумно исчезает.

Наступает тишина. Тягучая и напряженная.

Он рассматривает меня совершенно не стесняясь. Как лот на аукционе, где мы столкнулись. От этого взгляда хочется съежиться и стать невидимой.

— Хорошо выглядишь, Кристина. Похорошела. Потрахушки с Авдеевым тебе к лицу.

Его намеренное уничижительное «потрахушки» заставляет до боли сжать челюсти.

Ну вот, первый звоночек. Игры в милого старого крестного закончились, наступило серьезных разговоров, даже если на первый взгляд вопрос звучит невинно и как будто без подвоха. Ну правильно и логично, что мужчины с определенным статусом на закрытые мероприятия водят не абы кого попало, а своих красивых куколок.