Старше (ЛП) - Хартманн Дженнифер

На меня снизошло чувство умиротворения, и я подумала, что, возможно, не было никакого затишья перед бурей… потому что не было никакой бури.

Было только бесконечное лето, полное возможностей, нерушимой дружбы и воспоминаний о любви, которые всегда будут согревать меня. Каждая история любви служила какой-то цели, но не все цели были одинаковыми. Рид лечил мои раны, когда я была сломлена и изранена. Он превратил мой страх в силу. Он поделился со мной мудростью, подарил надежду на лучшие дни и научил сражаться.

Он нашел меня, когда я потерялась.

Теперь только я могла проложить свой собственный курс и найти дорогу обратно к себе.

Когда мы въехали в жилой комплекс Рида, я задыхалась от смеха. Отстегнув ремень, я выскочила из машины, улыбка все еще сияла на моем лице.

Тара понеслась вперед, жестом приглашая меня следовать за ней, и мы направились по знакомому коридору к квартире номер семнадцать. Я не позволила грузу своего страха и неправильного выбора давить на меня. Все, что я могла сделать, это стоять рядом с Тарой и быть такой же храброй, одновременно сдерживая свои эмоции.

— Папа? — Тара вставила ключ в замочную скважину и толкнула дверь. — Папа, это я. Ты дома?

Проходя за ней внутрь, я окинула взглядом почти пустую квартиру, проверяя, не осталось ли моих следов на диване, полу или простынях. Я сглотнула, заметив, что Рид почти собрался. Он вычистил меня из своего пространства.

— Черт. — Тара осмотрела пустые комнаты. — Он, должно быть, в студии.

Вздох облегчения вырвался у меня, пока я теребила свои волосы и разглядывала педикюр.

— Похоже на то.

— Странно видеть все эти коробки, — сказала она, входя во вторую спальню и щелкая выключателем. — Начинаешь понимать, что все по-настоящему.

Это действительно было так.

Мы чувствовали себя настоящими.

А теперь мы быстро становились не более чем воспоминаниями, ускользающими сквозь мои пальцы, как песчинки.

Я коснулась ладонью ее плеча и утешительно сжала его.

— Все будет хорошо. Он будет навещать нас. И будет весело отправиться в путешествие по стране и окунуться в океан.

Она кивнула.

— Думаю, он мог выбрать место и похуже. — Тара прошла в комнату, осматривая аккуратное пространство. Двуспальная кровать была застелена, несколько постеров все еще украшали стену. На тумбочке рядом с лампой стояла фотография Тары и Рида в парке, одна из личных вещей, которые еще не были упакованы.

Профиль Тары смягчился от улыбки, когда она рассматривала рамку с фотографией.

— Она мне нравится. Спасибо, что сделала ее.

Воспоминания о том весеннем утре нахлынули на меня, как легкий ветерок, я вспомнила, как сидела на скамейке в парке с Божьей коровкой, свернувшейся у моих ног.

— У меня есть еще много других. Мы можем развесить их по всему дому.

Она усмехнулась.

— Верно. Он не будет жаловаться, что его снимали, если его здесь не будет и он их не увидит.

Я смотрела, как Тара залезла в карман своих обрезанных джинсовых шорт и что-то достала. Она развернула еще одну фотографию — ту, где они с Ридом на выпускном вечере стоят под белым ясенем.

Тара опустила голову на его широкое плечо, его рука обнимала ее талию, когда они позировали перед камерой. Они оба улыбались, они были совершенно счастливы.

Тара вздохнула, рассматривая фотографию и разглаживая сгиб в центре. Взяв с тумбочки позолоченную рамку, она перевернула ее и сняла задник.

— Я заменю ее. Я выгляжу гораздо лучше, когда не обливаюсь потом. Даже отсюда чувствуется, как я воняю.

Усмехнувшись, я засунула руки в карманы сарафана.

— Ему это понравится.

— Я знаю. Папа всегда…

Ее слова оборвались.

Я смотрела в окно на трио маленьких голубых соек, порхающих по ветвям, затем мое внимание вернулось к Таре и ее внезапному молчанию. Беззаботное и радостное выражение ее лица сменилось таким, что у меня внутри все перевернулось, а колени подкосились.

— В чем дело?

Она повернулась ко мне спиной и, наклонив голову, уставилась на что-то.

— Тара, что? — Мое сердце бешено заколотилось. Дыхание перехватило, легкое настроение сменилось мрачным напряжением. — Тара…

— Что это, черт возьми, такое?

Она обернулась, ее волосы разлетелись по плечам, а щеки покраснели.

Как в замедленной съемке я опустила глаза на ее протянутую руку.

И мой мир разбился вдребезги.

Пол под моими ногами превратился в зыбучий песок.

Я словно падала.

Мой глаза снова устремились вверх, и наши взгляды встретились.

Я не могла говорить, не могла думать, не могла дышать.

Потому что за фотографией Тары и Рида… была моя фотография.

Обнаженной. С раскрасневшимися щеками.

Запутавшейся в его простынях.

В постели ее отца.

— Я… — Все казалось нереальным. Я оказалась в каком-то искривленном времени, пойманная в ловушку моментом, когда все замерло и одновременно проносилось мимо меня со скоростью света. — Это было просто…

Тара снова посмотрела на фотографию, ее глаза стали круглыми, как блюдца. У нее вырвался вздох. Хрип. Ужасный звук, который я никогда не забуду, как будто все вокруг расплылось, и только фотография в ее дрожащей руке осталась четкой.

Правда обрела физическую форму и была совершенно неоспорима — у ее отца были сексуальные отношения с ее лучшей подругой.

— О Боже, — выдохнула она, потрясенная, ошеломленная, шокированная. — Ты… ты спишь с ним?

Мой желудок скрутило.

Тошнота подступила желчью к горлу.

Тихие, жалкие слова срывались с моих губ.

— Все… все не так. — Моя кожа покрылась холодным потом, руки дрожали. Я покачала головой туда-сюда, словно пытаясь вытряхнуть фотографию из ее головы. Попыталась дотянуться до нее, выхватить, но она отдернула руку. Слезы застилали мне глаза. — Тара…

— Это… это ты. — Она резко махнула фотографией в воздухе. — Это ты. В постели моего отца.

— Тара, — закричала я, задохнувшись ее именем. — Это не то, что ты думаешь, это не так, я… — Резко вдохнув, я прошептала: — Я люблю его.

Ее глаза расширились еще больше.

— Ты что?

Ей нужно было знать, что все по-настоящему. Это была не интрижка или развлечение.

Это была любовь.

С болью в сердце я провела рукой по щекам.

— Люблю. Я люблю его.

— Нет… — Она вытаращилась на меня, ее взгляд скользил по моему лицу, оценивая мои слова, осознавая последствия катаклизма и испытывая боль, как от картечи в ее коже.

Я шагнула к ней.

Она отступила.

Я протянул руку, прося понимания, безмолвно умоляя ее принять все как есть.

Но она продолжала пятиться, отступая назад.

С резким всхлипом Тара швырнула фоторамку на тумбочку и помчалась мимо меня к выходу из спальни, все еще сжимая в руках мою фотографию.

Она выбежала из квартиры.

Я стояла, как статуя, в центре комнаты, не в силах принять то, что только что произошло. Я взглянула на брошенную рамку, в которую все еще была вставлена другая фотография. Невинность, скрывающая смертельную тайну. Я не должна была давать ему свою фотографию, не должна была быть настолько глупой, чтобы думать, что доказательства наших грехов не будут обнаружены.

Вцепившись пальцами в волосы, я выскочила из квартиры и побежала за Тарой на стоянку, слезы заливали мои щеки и стекали по шее. Она уже сидела за рулем, вцепившись побелевшими руками в руль.

Я запрыгнула в машину и набросилась на нее с извинениями.

— Тара, пожалуйста. Мне так жаль. Пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Это просто случилось… это просто случилось, и я не смогла остановить это, и мы просто…

— Не надо.

Прижав руку к груди, я сжала ткань платья пальцами.

— Позволь мне объяснить.

Она сглотнула и завела двигатель.

— Тебе не нужно ничего объяснять.

Машина дернулась, и мы рванули вперед, выезжая с парковки на скорости, вдвое превышающей допустимую. Поездка прошла в тишине. Зудящей, липкой тишине. Каждый раз, когда оправдание или объяснение рвалось с языка, я проглатывал его, не в силах связать слова воедино.