Дикая сердцем - Такер К. А.

Рой издает нечленораздельный звук.

– Чертова женщина.

– Или она, или я, но кто-то будет здесь, так что выбирай.

Вчера вечером я слишком долго разглядывала наш деревянный потолок, перебирая в уме план действий на сегодня. Угроза присутствием Мюриэль показалась мне гарантированной победой.

Острый взгляд Роя скользит по моим красным резиновым сапогам.

– Как хочешь. Но не мешайся.

– Не волнуйся. Я просто постою в сторонке. И буду наслаждаться твоим очарованием издалека.

Я делаю длинный неторопливый глоток своего латте, отчасти чтобы скрыть любые следы настороженности, которые могут появиться на моем лице.

Жесткий сарказм может подействовать на Роя лишь двумя способами: либо очень плохо, либо очень хорошо. Я надеюсь на последнее, учитывая, что он сам признался, что был «настоящей сволочью».

Прежде чем он поворачивается ко мне спиной, я замечаю, что уголки его рта приподнимаются.

– Тебе, наверное, действительно очень скучно.

И я позволяю себе небольшую победную улыбку.

* * *

– Ладно, ладно… – Я разматываю проволоку, которая обмотана вокруг защелки на воротах загона. Когда я обогнула угол, Зик возбужденно пинал копытом столбик забора, а Бандит забрался на крышу курятника и сидел там. – Простите, я припозднилась. Была у нашего дружелюбного соседа.

Я следила за Роем, пока он все время что-то бормотал, ругался и не давал мне даже наполнить ведро водой, корчась от боли.

Я подпираю калитку кирпичом, и Зик тут же подбегает, чтобы щипнуть медвежий колокольчик на моем ботинке. Бандит вылетает из загона следом за ним. Когда они оказываются на свободе, я запрыгиваю обратно на квадроцикл и направляюсь к саду, со следующими за мной козлом и енотом. В моей сумке на груди болтается аэрозоль, отпугивающий медведей. Теперь, когда я знаю об этом буром медведе, я с повышенной бдительностью осматриваю окружающий лес на предмет движения. Возможно, поэтому я сразу замечаю Оскара, который сидит у линии деревьев и наблюдает за мной издалека, словно уже давно ждет.

Когда я уезжала от Роя, пес был еще там. Должно быть, он побежал сюда в тот момент, когда мои задние фары скрылись из виду.

Я глушу двигатель квадроцикла и слезаю с него, однако Оскар не делает никаких попыток приблизиться; его пронзительный взгляд один раз останавливается на Зике, а затем снова перемещается на меня, не проявляя к козлу никакого интереса.

Он словно часовой на страже невидимых глазу угроз.

И я не могу не улыбнуться. Какая ирония: этот волкопес месяцами терроризировал меня, крадясь за мной среди деревьев, но теперь, когда он здесь, я чувствую себя в большей безопасности.

В тот момент, когда Зик узнает о нашем госте, он начинает шумно блеять, а затем замирает.

* * *

Рой тащит шланг от дома к курятнику, когда я подъезжаю к его грузовику ровно в пять часов вечера.

Он хмуро смотрит на часы.

– Что ты делаешь здесь в такую рань? Я же сказал, в шесть.

– И ты соврал мне, чтобы закончить к моему появлению.

Оскар позволяет мне быстро почесать его между ушами, когда я подхожу. В другой руке я держу пищевой контейнер.

– Я привезла тебе ужин. Это домашняя лапша.

На этот раз по-настоящему домашняя. Я даже добавила тушеные помидоры и свежий орегано из сада.

– Мне не нужна твоя благотворительность, – говорит Рой, однако в его словах нет огня.

– Это не благотворительность. Я сделала слишком много, а я не ем вчерашнее.

Джона, правда, ест, но Рою этого не нужно знать.

Он открывает рот, и я уже готовлюсь к враждебному ответу, но потом он, кажется, передумывает и смотрит на контейнер.

– Ну, это не безвкусная говядина из банки, но сойдет.

Уголки его рта подергиваются.

Неужели Рой только что отпустил шутку?

Я сдерживаю желание сострить, что глубоко под его колючей внешностью у Роя, оказывается, есть чувство юмора.

– Я занесу тебе на кухню…

Намек на веселье мгновенно стирается с его лица.

– Я не люблю, когда кто-то заходит в мой дом!

Это было ожидаемо.

– Я уже была там, Рой, и не сделала ничего страшного. Я просто поставлю тарелку в холодильник, а потом вернусь к тебе через пять секунд, чтобы не помогать, клянусь.

Он мотает головой.

– Ты такая же настырная, как Мюриэль.

– Мы оба знаем, что это неправда.

Он продолжает свой путь к курятнику, ворча.

– Не знаю, почему ты продолжаешь воевать, чтобы торчать тут. Я и в лучшие свои дни – плохая компания.

– Самосознание – это первый шаг к переменам.

По крайней мере, так всегда говорит Саймон.

Рой бормочет что-то бессвязное в ответ, но не ругается.

Не встретив больше возражений, я поднимаюсь по ступенькам крыльца и захожу в дом.

В прошлый раз, когда я была здесь, я не обратила внимания на кухню Роя, слишком увлеченная всеми этими деревянными фигурками. Она кажется простой, функциональной и аккуратной – маленький уголок с раковиной, старой белой плитой и холодильником. На ламинированной столешнице, длиной в метр, стоят кофеварка и тостер. На двух полках составлено несколько простых тарелок – по одной каждого вида – и ассортимент консервированных и сушеных продуктов. На крючках на стене висят всего две кастрюли и одна сковорода. Все в этой кухне говорит: «Один человек и только один».

Я замечаю баночку обезболивающего с написанным на этикетке именем «Рой Ричард Донован», еще нераспечатанную – стоящую на столе рядом с закрытой банкой тушенки. Его ужином на сегодня. И для большинства вечеров, судя по мрачному набору, который я вижу.

На сушилке рядом с раковиной сушатся металлическое ведро, в которое Рой сегодня утром доил коз, сито и несколько стеклянных банок. Даже в своем нынешнем состоянии Рой разлил козье молоко и вымыл посуду.

Я качаю головой и открываю холодильник.

– Вау.

На полках передо мной стоят множество картонных коробок с яйцами и стеклянные банки с молоком.

Здесь почти ничего нет, кроме нескольких приправ, пачки масла и клубники, которую я привезла сегодня утром. Я улыбаюсь, видя, что миска почти опустела. А она была заполнена по меньшей мере на две трети. Рой, должно быть, решил оставить немного на потом.

Поставив контейнер со спагетти на миску, я возвращаюсь к двери, не в силах не бросить взгляд на сундук под окном.

Семейное фото исчезло.

Это только подливает масла в огонь любопытства, разгорающегося внутри меня.

Когда я возвращаюсь к Рою, он ругается на перегиб шланга, не в силах расправить его ботинком.

– Как часто ты наливаешь им воду? – спрашиваю я, нагибаясь, чтобы выпрямить шланг, а затем отбираю его и тащу остаток пути до загона.

Дверь в курятник открыта, но куры, похоже, не торопятся разбегаться, пока Оскар и Гас здесь.

Рой нахмуривает брови, будто пытаясь разгадать сложную загадку.

– Каждый вечер. Иногда еще по утрам.

– Сюда, да?

Коническая металлическая крышка поилки уже сдвинута в сторону.

– Да, но вначале нужно сполоснуть. Грязные птицы постоянно наступают во все подряд.

– Вот так? – Я направляю струю на дно, откуда пьют куры, и нажимаю на рычажок; от брызг несколько птиц разбегаются в стороны.

Рой что-то ворчит, как я предполагаю, это означает «да».

Как только все опилки и мусор смываются струей, я начинаю наполнять саму поилку; мой взгляд скользит по загону и деревянному курятнику на возвышении – который, как я понимаю, сделал сам Рой.

– Он симпатичнее нашего.

Он сделал его из настоящего дерева, а не из листов выброшенной фанеры. Крыша покрыта кедровой черепицей.

– Это потому, что Фил не мог и двух кусков дерева скрепить вместе.

Рой переминается с ноги на ногу, его здоровая рука подергивается на боку, словно борясь с желанием выхватить у меня шланг и сделать все самому. Как будто он не знает, чем себя занять, если его руки свободны. Я начинаю понимать, почему у него в доме целая армия деревянных существ. Готова поспорить, что именно этим он и занимает себя долгими холодными зимними вечерами.